Сегодня здесь было больше знаменитостей, чем на любой презентации. По слухам, одна известная красавица заложила два жемчужных ожерелья, чтобы потом хвастать тем, что приобрела вещь из коллекции Уиларда Декстера.

Когда зажегся свет, из уст возбужденной публики вырвался то ли вздох, то ли стон. Из темноты выплыла чаша редкой красоты и необычной формы.

Доминик всех их держит в руках, подумал Блэз. То, что после двух лотов ей удалось заставить избалованную, все повидавшую, самоуверенную публику смиренно приносить свои дары на ее алтарь, говорило о том, что место на самом верху, к которому она стремится, по праву может принадлежать ей.

— Лот номер три, леди и джентльмены. Сосуд для вина. Самое начало династии Мин. Украшен летящими драконами и фигурками бессмертных богов. Обратите внимание на то, что кобальт здесь положен очень густо, так что образовались наплывы. На донышке имеется знак императора Чжэн Хуа, — при этих словах два ассистента бережно приподняли чашу, чтобы показать китайские иероглифы, — а также его личная монограмма. Сосуд не имеет изъянов: ни сколов, ни царапин.

Позволив присутствующим немного полюбоваться на это чудо, Доминик вернула их на землю.

— Я начинаю торги с двухсот пятидесяти тысяч долларов… Триста тысяч, благодарю вас, мсье Шартр…

Триста пятьдесят… Пятьсот, пятьсот пятьдесят, шестьсот тысяч долларов… Шестьсот пятьдесят, семьсот, семьсот пятьдесят тысяч… Восемьсот у мистера Александера… восемьсот пятьдесят… миллион долларов, благодарю, мистер Добренин… миллион долларов в первом ряду… миллион с четвертью…

Доминик сохраняла полное спокойствие, покупщики бешено торговались. Публика с азартом наблюдала за торгами. Хьюго Александер был южноафриканским Крезом.

Поговаривали, что он из бывших нацистов. В конце войны, изменив не только имя, но и внешность, он сумел бежать с развалин «третьего рейха», прихватив с собой огромные деньги. Он обожал все китайское. Все его любовницы были китаянками. Он люто ненавидел Добренина и Колчева, они платили ему тем же. Между этими троими и разгорелась жестокая битва, которую Доминик умело вела к завершению. Ее улыбка подстегнула Хьюго Александера, как удар бича.

— Миллион с четвертью против вас, мистер Александер… полтора миллиона долларов… благодарю, мистер Александер… и три четверти… два миллиона… два миллиона долларов — раз… два миллиона долларов — два…

Еще ни на одном аукционе за китайский фарфор не платили больше миллиона долларов. «Деспардс» не только завоевывал новую территорию, но и ставил рекорды.

Чарльз был бы доволен, подумал Блэз с горечью. Чарльз научил Доминик искусству вести аукцион, тонкому и точному. Эти распаленные торгом богачи следовали за ней, как овечки на бойню. Но чего не сделают мужчины ради Доминик дю Вивье?

— ..за два миллиона восемьсот тысяч долларов, — молоток обрушился на стол с таким звуком, словно кому-то раскроили череп, — лот номер три приобретает мистер Александер.

И вновь зал взорвался аплодисментами. Послышались реплики:

— Господи, это нужно было видеть!

— В жизни не поверил бы в такие цены!

— Это смешно, вот что я вам скажу. Четыреста тысяч долларов — красная цена, а тут почти три миллиона!

Женщины нервно прихорашивались, мужчины хмурили брови. Доминик попросила услужливого молодого человека усилить вентиляцию.

Блэз посмотрел на часы. Ему действительно пора. Он обещал забрать тещу из дома Фрэнка Кэмпбелса, где она в течение всего дня принимала соболезнования. И сразу после этого он должен вылететь в Лондон, где у него была назначена встреча в адвокатской фирме «Финч, Френшам и Финч» по поводу завещания Чарльза. Но уходить Блэзу не хотелось. Обычно аукционы оставляли его равнодушным — в нем не было амбиций коллекционера.

Они проснулись в нем всего один раз: когда он впервые увидел Доминик. Блэз не любил сидеть дома: он ездил верхом, охотился, ловил рыбу, катался на лыжах, летал на своем самолете. Доминик ненавидела спорт, мысль о том, чтобы провести время на природе, приводила ее в содрогание. Она ни разу не была на ранчо, где бабка Блэза жила почти безвыездно. Она и слышать не хотела о Колорадо и Скалистых горах. Блэз решил остаться еще на один лот. Он успеет заехать за Катрин, отвезти ее домой, а потом из Чандлер-билдинга доберется на вертолете до аэропорта Кеннеди, где его ждет «боинг-737».

— Леди и джентльмены, лот четыре. Фигурка Шоу-Лао, бога долголетия. Конец династии Мин. Согласно китайской легенде, владельца подобной статуэтки ждет долгая жизнь. Мистер Декстер, как вам известно, дожил до восьмидесяти семи. — Публика оживилась. — Обычно подобные фигурки делались из керамики, но эта, фарфоровая, вероятно, была изготовлена по заказу знатного вельможи или жреца. Обратите внимание на глубокий синий цвет глазури и теплые тона фигурки оленя — другого символа долголетия, — на котором восседает бог. Я начинаю торги с пятидесяти тысяч долларов… Семьдесят… восемьдесят… девяносто… сто тысяч долларов. — Ей передали записку. — Только что поступило предложение из-за границы: сто двадцать пять тысяч долларов… сто пятьдесят тысяч… сто семьдесят пять… двести тысяч долларов…

Как и до этого, беспощадная схватка между главными соперниками смела с пути всех остальных. Хьюго Александер сдался на ста тысячах. Ему, разумеется, хотелось бы долго жить, но сама фигурка не настолько ему нравилась, чтобы швырять на ветер тысячи. Пускай те двое поторгуются. А он дождется фарфоровых блюд эпохи императора Канг Ши с французскими подставками восемнадцатого века из позолоченной бронзы.

— Итак, триста тысяч долларов… за триста тысяч долларов… — Доминик сделала паузу, подняла молоток, ее брови слегка приподнялись. Она мягко подвела обоих соперников к этой цифре: улыбка — одному, взгляд — Другому, вкрадчивый голос — им обоим. Теперь, когда они заколебались, она поняла, что понукать их больше не следует. Удар молотка заставил нескольких женщин вскрикнуть, так захвачены они были разыгравшейся на их глазах драмой. — За триста тысяч долларов — мистеру Колчеву.

Снова аплодисменты, снова удивленные голоса и лица.

Она получит свои десять миллионов, подумал Блэз, испытывая одновременно и восхищение, и досаду. В глубине души он надеялся, что на этот раз Доминик переоценила себя. Ему следовало бы знать: Доминик не делает ошибок. Она слишком долго готовилась к этому дню. Блэз взял бокал с шампанским, которое снова стали разносить по рядам. Накануне, когда Доминик назвала ему круглую сумму, потраченную на открытие, он удивленно присвистнул. Теперь он был уверен, что она десятикратно окупится. К тому же нью-йоркское отделение «Деспардс» сэкономит миллионы на рекламе. Об этом аукционе завтра будет говорить весь город.

— Боже мой, Блэз! — Спешивший облегчить свой мочевой пузырь знакомый сжал его руку. — Доминик превзошла себя! Что за открытие! Колчев и Добренин едва не перегрызли друг другу глотку! Я никогда не видел таких цен, как, впрочем, и вещей такого качества. Когда Декстер купил эту фигурку, она стоила вчетверо дешевле. Я рассчитывал приобрести пару ваз «розового семейства», но теперь сомневаюсь, что это удастся… — Знакомый заторопился, чтобы побыстрей вернуться.

Лот номер пять представлял собой двенадцать полихромных фарфоровых фигурок, изображавших китайские знаки зодиака, начиная с Крысы и кончая Свиньей.

Они относились ко времени правления императора Канг Ши и были не больше пяти сантиметров высотой. Их приобрела за десять тысяч долларов пожилая дама, у которой была известная коллекция статуэток.

Лот номер шесть оказался круглой парфюмерной коробочкой «Цветы персика» с куполообразной крышкой.

Верх ее был покрыт красной глазурью с зелеными вкраплениями. На основании коробочки имелось шесть иероглифов: с именем императора Канг Ши и временем изготовления. К коробочке прилагался футляр. Она ушла за неслыханную цену в десять тысяч долларов. Купил ее голливудский продюсер, которого все время толкала локтем его любовница, секс-символ этого года, потому что она обожала персиковый цвет.

Лот номер семь представлял собой массивное блюдо для рыбы эпохи Мин, с синей росписью по белому фону.

На нем изображались фазаны и утки, гуляющие по берегу реки среди пионов, маргариток, камелий и цветов персика. Блюдо датировалось концом шестнадцатого века, а на дне имело в круге шесть иероглифов с именем императора Вань Ли и датой изготовления. Как и у предшествующих предметов, у него не было никаких изъянов. За блюдо яростно сражались Хьюго Александер и два русских соперника, и наконец южноафриканец приобрел его за двести тысяч долларов.

Блэз посмотрел на часы. Ему и в самом деле пора…

Тут зал заволновался. У Блэза не было каталога, и он впервые пожалел об этом, но, когда люстры зажглись, он увидел то, ради чего стоило остаться. Доминик считала эту вещь украшением коллекции. Великолепный белый с синим кувшин начала династии Мин, расписанный традиционными цветами: пионами, камелиями, гардениями, лотосами, хризантемами и гибискусами. Доминик начала торги с четверти миллиона долларов. Колчев и Добренин снова бросились в атаку.

Не прошло и минуты, как цена кувшина превысила миллион долларов, а еще через полминуты достигла двух миллионов. Цена росла гигантскими скачками в четверть миллиона долларов. Зал дрожал от возбуждения. Оба соперника сидели, положив руки поверх каталога, и внешне сохраняли спокойствие, лишь судорожно сцепленные пальцы выдавали их волнение.

— Три миллиона долларов — цена мистера Добренина .

Зал замер в ожидании. Предложит ли Колчев беспрецедентную цену: более трех миллионов долларов за вещь из китайского фарфора. Доминик подняла руку с молотком, предупреждая, что время уходит.

— Итак, три миллиона долларов… — повторила она так, что всем стало ясно: это в последний раз.

Лицо Колчева оставалось бесстрастным, однако на лбу его выступили капли пота и костяшки пальцев побелели. Дышал он глубоко и отрывисто. Добренин глядел прямо перед собой, но каждой клеточкой чувствовал, что делает его соперник. Публика затаила дыхание.

Бах! Удар молотка привел зал в движение: женщины сжали руки на груди. Казалось, они присутствуют при казни. Впрочем, так оно и было…

— За три миллиона долларов вазу приобретает мистер Добренин…

Публика аплодировала стоя, все поздравляли Добренина, хлопали по плечу. Колчев, которому пот заливал глаза, с трудом уняв дрожь в руках, достал белоснежный платок и промокнул лоб.

— Господи! Три миллиона долларов! Вы когда-нибудь слыхали, чтобы за какую-то паршивую вазу платили три миллиона долларов? — раздался пронзительный голос молодой актрисы, не входивший в число ее достоинств.

Нет, подумал Блэз, чувствуя, как напряжение вдруг ослабло, словно огромная рыба, уйдя на глубину, порвала леску. Сам я никогда столько не платил, но все на свете бывает в первый раз, и обычно это связано с Доминик .

А он еще уговаривал Доминик отложить открытие, сетовал он, спускаясь по великолепной лестнице. Но тогда им руководили любовь и уважение к памяти Чарльза. А Доминик, как жесткая и практичная француженка, на первое место ставила бизнес, а уж потом все остальное. С ней рядом Блэз иногда чувствовал себя простоватым американцем из провинции.

Однако Чарльз был другим. Он вел дела жестко, но в жизни был сентиментален — не свойственная французам черта. К тому же он был чувствителен. Доминик была страстной, но не чувствительной. Ее отличали холодность и расчетливость, она жила головой, а не сердцем.

Чарльз любил без оглядки, как и жил. Он никогда не скрывал своих чувств. Какие бы чувства ни испытывала Доминик — порой Блэз задавался вопросом, чувствует ли она вообще, — она никогда не обнаруживала их ни перед кем. В этом она не была похожа ни на Чарльза, ни даже на собственную мать. Блэз пришел к выводу, что Доминик, вероятно, унаследовала это свойство от своего покойного отца, которого он никогда не знал.

Блэз знал, что ему будет недоставать Чарльза. Смерть Чарльза застала его врасплох. Когда он был в Чикаго, ему позвонили из Нью-Йорка. Чарльз Деспард умер от сердечного приступа, и все попытки реанимировать его не принесли успеха. Мадам Деспард в отчаянии, а ее дочь нигде не могут найти. Мадам просила связаться с ним — может быть, он сможет срочно приехать?

Вылетев в Нью-Йорк, он по бортовому радио пытался разыскать Доминик. В конце концов ее обнаружили в Гонконге. С тех пор, как она получила в свое распоряжение гонконгское отделение «Деспардс», она проводила в этом городе много времени. Когда Доминик оказалась в Нью-Йорке, газеты уже опубликовали некролог, но даже тогда голова Доминик была занята только аукционом.

Блэза потрясла жесткая практичность Доминик.

Чисто французская. На ее фоне его американский прагматизм выглядел даже жалко. Из всех людей, которых знал Блэз, только его бабка, Агата Чандлер, могла бы составить Доминик конкуренцию.