принять какое-либо решение, нужно хорошенько и подольше подумать. — Это…

— Слушайте, я не хочу сейчас об этом говорить. Я просто решила, что вы должны

знать, что я — вдова.

— Вдова? — удивляется мама. — Нет, ты не должна считать себя вдовой. Не надо

себя так называть. Иначе ты не скоро придешь в себя. Сколько вы были женаты? — В ее

голосе слышится осуждение.

— Полторы недели, — округляю я. Как это печально. Я, черт побери, округляю.

— Элеонора, у тебя всё будет хорошо, — уверяет отец.

— Да, — вторит ему мама. — Тебе станет лучше. Ты оправишься. Надеюсь, ты не

много отгулов взяла? Сейчас, когда урезают госбюджет, не время рисковать потерей

работы. Еще я разговаривала с моей подругой — членом правления больницы, и она

упомянула о том, что ее дочь тоже библиотекарь, но работает на одну из очень

влиятельных юридических компаний, помогая разбираться с невероятно сложными

делами. Я могу позвонить ей или дать ей твой номер, если хочешь.

Мама, конечно же, никогда не упустит возможности напомнить мне о том, что я

могу стать лучше. Что я могу стать более выдающейся. Что у меня есть шанс получше

распорядиться своей жизнью. Я и не думала, что она упустит эту возможность из страха

55

показаться бесчувственной и бестактной, но не ожидала, насколько спокойно, не

задумываясь, она это сделает. Мама говорит, и я прямо слышу в ее голосе, как сильно

отклонилась от намеченного для меня курса. Вот что случается, когда ты — единственный

ребенок в семье, когда родители хотят большего, а не получают ничего, когда они рожают

для того, чтобы создать мини-версию себя самих. Вот что случается, когда они осознают,

что ты не будешь таким, как они, и не знают, что с этим делать.

Меня всегда напрягало это, пока я не уехала подальше от родителей, подальше от

их неодобрительных взглядов и снисходительного тона. И сейчас, после стольких лет,

меня снова это кольнуло. Наверное потому, что до этой минуты они мне были не нужны.

И сколько бы я не повторяла, что ничего не сможет облегчить мою боль, я почему-то

думала, что от поддержки родителей мне все-таки станет чуть легче.

— Нет, спасибо, мам, — отвечаю я, надеясь, что на этом разговор закончится. Что

она отступит, чтобы в следующий раз надавить посильнее.

— Что ж, — говорит отец, — тебе что-нибудь еще от нас нужно?

— Ничего, пап. Я просто хотела, чтобы вы знали о случившемся. Хорошего вечера

вам.

— Спасибо. Сочувствуем твоей потере, Элеонора. — Мама отключается.

— Мы, правда, желаем для тебя лучшего, Элси, — произносит отец. У меня

перехватывает дыхание оттого, что он назвал меня этим именем. Он пытается. Это значит,

что он пытается. — Мы просто… мы не знаем, как… — Он шумно вздыхает. — Ты

знаешь свою маму.

— Да, знаю.

— Мы любим тебя.

— Я тоже вас люблю, — отвечаю я — не из чувств, а потому что того требуют

приличия.

И нажимаю на отбой.

— Ты сделала это. — Анна берет мою руку и прикладывает к своей груди. — Я так

тобой горжусь. Ты очень, очень хорошо держалась. — Она обнимает меня, и я утыкаюсь

лицом в ее плечо. Оно мягкое, и можно было бы в него поплакать, но мне вдруг

вспоминаются детские страшилки о «безопасности» материнских объятий.

— Пойду полежу, — говорю я.

— Хорошо. — Анна убирает со стола посуду. Ее тарелка пуста и залита кленовым

сиропом. В моей лежит практически несъеденный блин. — Скажи, если проголодаешься.

— Ладно, — соглашаюсь я, но я уже в своей спальне, уже лежу в постели, уже

знаю, что не буду голодна.

Я гляжу в потолок, не сознавая, сколько времени прошло. Мне вспоминается, что

где-то в этом мире всё еще существует его телефон. Что вместе с Беном его номер не

умер. И я набираю его. Вновь и вновь слушаю голос Бена, нажимаю на отбой и снова на

вызов.

ЯНВАРЬ

Стоял дождливый холодный вечер. Холодный для Лос-Анджелеса. Всего десять

градусов выше нуля, да еще и ветрено. От ветра клонились деревья, и косо хлестал дождь.

Солнце уже зашло, хотя стукнул лишь пятый час. Мы с Беном решили сходить в винный

бар, расположенный недалеко от моего дома. Не то чтобы мы хотели выпить вина, просто

в этом баре предлагались услуги парковщика, что обещало меньшую сырость.

Мы прошли к нашему столику, сняли мокрую верхнюю одежду и привели в

порядок волосы. Снаружи была холодрыга, а внутри царили тепло и уют.

56

Я заказала салат Капрезе и диетическую колу. Когда Бен заказал себе блюдо из

макарон и бокал Пино-Нуар, я вспомнила: это же винный бар!

— О, уберите из заказа диетическую колу. Мне того же, что и ему.

Официантка забрала наши меню и отошла от столика.

— Необязательно брать вино, если не хочешь его пить, — сказал Бен.

— Будучи в Риме, веди себя как римлянин! — ответила я.

Вскоре нам подали бокалы, наполовину наполненные темно-красным вином.

Улыбаясь друг другу, мы поводили ими у себя под носом, ничегошеньки не смысля в

дегустации.

— Ах, — вздохнул Бен, — я чувствую легкий аромат ежевики и… — Он сделал

маленький глоток напитка в неспешной, сдержанной манере дегустатора, — здесь

присутствует древесная нотка?

— Ммм. — Подыгрываю я, с деланно задумчивым видом перекатывая на языке

глоток вина. — Очень древесная. И очень насыщенная.

Мы разразились смехом.

— Точно! — воскликнул Бен. — Забыл про насыщенность. Ценители вин любят это

словечко. — Он отпил из своего бокала. — Если честно, для меня всё вино — одинаковое.

— Для меня тоже, — согласилась я, потягивая свое. Однако должна признаться, что

хоть и не могу рассуждать о дубильных веществах, различных нотках или о чем там еще

рассуждают люди, разбирающиеся в винах, Пино-Нуар показался мне восхитительным на

вкус. Во всяком случае, после нескольких глотков.

Нам как раз подали наш заказ, когда зазвонил мобильный Бена. Бен переключил его

на голосовую почту. Я принялась за салат, а Бен — за макароны, когда телефон зазвонил

снова. И снова Бен проигнорировал звонок.

Не выдержав, я поинтересовалась:

— Кто это?

— Девушка, с которой я встречался некоторое время назад. — Судя по его тону,

ему не хотелось отвечать на этот вопрос. — Она звонит иногда, когда напьется.

— Еще же рано.

— Она… как бы это правильней сказать… Тусовщица. Вежливо так назвать

девушку?

— Наверное, это зависит от того, что ты под этим словом подразумеваешь.

— Она — алкоголичка. Поэтому я перестал с ней встречаться.

Бен сказал это так буднично и спокойно, что я несколько опешила. Всё это

показалось бы мне глупостью, если бы не было так серьезно.

— Она звонит мне время от времени. Скорее всего, напилась и хочет секса.

— Ах вот как, — отозвалась я. В глубине души зашевелилась ревность. Я

чувствовала, как она потихоньку начала подниматься на поверхность.

— Я сказал ей, что уже не один. Поверь мне. Меня самого это нехило нервирует.

— Ясно. — Ревность уже обжигала мне кожу.

— Ты расстроилась?

— Нет, — беззаботно ответила я, словно и правда ни капли не расстроилась. Зачем

я так ответила? Почему не сказала правду?

— Расстроилась.

— Нет.

— Ты злишься.

— Я не злюсь.

— Злишься. Ты покраснела и говоришь со мной сквозь зубы. А значит, злишься.

— Да откуда ты знаешь?

— Оттуда, что я внимательный.

57

— Ладно, — наконец сдаюсь я. — Просто… мне это не по душе. Ты встречался с

девушкой — с которой, будем говорить без обиняков, спал — и мне не нравится, что она

звонит тебе, чтобы снова с тобой переспать.

— Я понимаю. И согласен с тобой. Я просил ее перестать мне названивать. — В его

голосе нет раздражения, но он будто защищается.

— Знаю. Я тебе верю, просто… Слушай, мы договорились с тобой о том, что эти

пять недель будем единственными друг у друга, но если ты не хочешь…

— Что? — Бен давно забыл о своих макаронах.

— Ничего. Не важно.

— Не важно?

— Когда ты видел ее в последний раз? — Зачем я задала этот вопрос? Чего хотела

им добиться? Я не знаю. Не нужно задавать вопросов, на которые не хочешь услышать

ответы. Никогда этому не научусь.

— А это имеет значение?

— Я просто спросила.

— Незадолго до того, как встретил тебя, — ответил Бен, пряча глаза и потягивая из

бокала вино.

— Насколько «незадолго»?

Бен смущенно улыбнулся.

— За день до того, как мы познакомились.

Мне захотелось перегнуться через стол и свернуть ему шею. Без всякой разумной

на то причины. Но в тот момент мыслить здраво я не могла. В лицо бросилась кровь.

Легкие полыхнули огнем. Мне хотелось кричать на Бена, обвинять его в том, что он

поступил нехорошо, хотя он не сделал ничего плохого. Совершенно ничего. И ревновать

его было бессмысленно. Просто я желала верить в то, что Бен — мой. Что никто не

вызывал у него улыбку, кроме меня, что ни одна женщина не вызывала в нем страстного

желания к ней прикоснуться. Внезапно звонившая девушка обрела в моем сознании

облик. С длинными черными волосами. В красном платье. Под ним — черные шелковые

трусики и лифчик. Очевидно, комплект. Фантазия подсказывает, что у нее плоский живот.

Что она любит быть сверху. И вместо того, чтобы признать, что я ревную, вместо того,

чтобы сказать правду, я судорожно ищу причины для обвинения Бена.

— Мне сложно поверить в то, что ты на самом деле отталкиваешь ее. Женщина не

будет названивать снова и снова, зная, что ее отвергнут.

— Я что, виноват в том, что она напилась?

— Нет.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь ни одной девушки, которая настолько уверена

в своей привлекательности, что просто не слышит «нет»?

— То есть, теперь ты говоришь, что эта девушка красотка? — с вызовом

спрашиваю я.

— Да это-то тут при чем?

— Значит, так и есть.

— С чего ты вдруг стала комплексовать?

Какого. Хрена.

В этом не было необходимости. Я могла бы остаться за столиком. Могла бы доесть,

попросить Бена отвезти меня к нему домой и остаться у него на ночь. Я могла бы много

чего сделать. Вариантов было достаточно. Но в ту секунду мне казалось, что у меня

только один выход — надеть куртку, тихо обозвать его козлом и уйти.

Лишь оказавшись под дождем без парковочного талона, я начала осознавать, что

могла поступить по-другому. Я видела Бена через окно ресторана. Как он оглядывается в

поисках официанта. Как подзывает одного из них и протягивает ему деньги. Как надевает

куртку. Я стояла под холодным дождем, дрожа и думая, что скажу Бену, когда он выйдет

58

ко мне. Я чувствовала себя идиоткой. И понимала, что мой идиотизм затмил недалекость

Бена.

Я видела через окно, как направляясь к входной двери, Бен достал мобильный.

Экран его телефона опять загорелся. В третий раз за десять минут Бен перенаправил

звонок на голосовую почту, и я снова разозлилась. Ревность — мерзкая штука. И,

испытывая ее, я ощущала себя мерзкой.

Бен распахнул дверь, и на меня дохнуло теплом. Дверь захлопнулась, и мне вновь

стало холодно.

— Элси…

По тону Бена было непонятно, будет ли он сокрушаться, защищаться или

сердиться, поэтому я его оборвала:

— Слушай, — я поплотнее запахнула куртку и повысила голос, чтобы меня было

слышно за шумом мчащих по лужам машин, — я сейчас не очень хорошо собой владею,

но офонареть можно от того, что ты мне сказал!

— Ты не можешь просто взять и уйти из этого гребаного ресторана прямо посреди

ужина! — закричал он в ответ.

Никогда не слышала, чтобы он так кричал.

— Я могу делать всё, что…

— Не можешь! Ты не можешь наказывать меня за то, что случилось до того, как я