остроту затронутой темы.

— Оу, — удивленно реагирует мистер Каллахан. — Мне больно это слышать. Это

интересно, как я и просил, но ужасно. Я не знал, что вы были замужем.

— Вы видели моего мужа. Несколько месяцев назад.

— Я помню. Просто не знал, что вы были женаты.

— Мы поженились незадолго до того, как он умер.

— Это ужасно, — повторяет мистер Каллахан и берет меня за руку. Этот жест

слишком интимный, чтобы я чувствовала определенную неловкость, но не неприятный. —

Мне так жаль, Элси. Вам, должно быть, сейчас так тяжело.

Я пожимаю плечами и тут же жалею об этом. Как можно пожимать плечами, когда

разговор касается Бена?

— Да, — признаюсь я. — Мне тяжело.

— Вас поэтому некоторое время не было в библиотеке? — спрашивает мистер

Каллахан, и, наверное, я выдаю лицом свое удивление, потому что он добавляет: — Вы

здесь моя любимица, и я прихожу сюда каждый день. Думаете, я не заметил бы, что моя

любимица куда-то пропала?

Улыбнувшись, я откусываю свой сэндвич.

— Я знаю вас не очень хорошо, Элси, — продолжает он. — Но вот что я знаю: вы

— боец. В вас есть смелость. Дерзость. Как хотите это назовите.

— Спасибо, мистер Каллахан. — Он неодобрительно приподнимает бровь, и я тут

же поправляюсь: — Джордж.

— Не за что. Такой я вас вижу. И вы обязательно оправитесь. Вы, вероятно, в это не

верите, но я вам точно говорю — однажды вы оглянитесь на свое прошлое и подумаете:

«Слава богу, этот период прошел. Я справилась и смогла его пережить». Говорю вам: так

и будет.

Мне это кажется сомнительным, и я чувствую, что сомнения отражаются на моем

лице. Чувствую, как опускаются уголки моих губ.

— Вы не верите мне, да? — спрашивает мистер Каллахан, впервые беря в руки свой

сэндвич.

— Скорее, нет, Джордж, — улыбаюсь я. — И даже не уверена, что этого хочу.

— Вы так молоды, Элси! Мне восемьдесят шесть лет. Я родился еще до Великой

Депрессии.17 Вы только представьте себе это! А ведь во время Великой Депрессии никто и

подумать не мог, что я доживу до сегодняшнего дня. Гляньте на меня! Я все еще не

сыграл в ящик! Сижу здесь с красивой молодой леди и поедаю сэндвич. В жизни

случается такое, что трудно себе представить. Но время бежит, меняется само и изменяет

тебя, и однажды жизнь огорошивает тебя тем, чего ты ну никак не предвидел.

— Ну… может быть.

17 Великая Депрессия — продолжительный экономический кризис в мировой экономике, начавшийся в

США в 1929 году, а затем и в других странах мира.

87

— Не может быть, а так и есть, — твердо возражает мистер Каллахан. Не сердито,

но непреклонно. — Я расскажу вам сейчас то, чего не знает ни одна живая душа. Кроме

моей жены, конечно же — она знает всё.

— Хорошо.

Я уже проглотила свой сэндвич, в то время как мистер Каллахан лишь пару раз

откусил от своего. Обычно я последняя всё доедаю, и сейчас осознаю почему: потому что

всегда сама болтаю, а не слушаю.

— Я воевал во Второй мировой войне. Был призван в самом начале 1945 года. Это

самое тяжело время в моей жизни. Положа руку на сердце скажу, что тогда серьезно

пошатнулась моя вера в бога и в человечество. Вера во всё. Война — не для меня.

Единственное, что помогло мне ее пережить — Эстер Моррис. Я полюбил ее с первого

взгляда. Нам было восемнадцать. Я увидел ее сидящую с подругами на другой стороне

улицы, и сразу же понял. Понял, что она — мать моих будущих детей. Я перешел дорогу,

представился, пригласил ее на свидание и через полгода мы уже обручились. Занесенный

войной в Европу, я знал, что надолго там не задержусь. И был прав: через восемь месяцев

я был ранен.

— Ох.

— Я получил три ранения. Два в плечо, одно — по касательной — в бок. Помню,

как лежал в медицинской палатке, надо мной склонилась медсестра, ко мне спешит

доктор. В этот момент я был самым счастливым человеком на земле. Потому что знал:

меня отправят домой и я увижу Эстер. Как же мне повезло! Я насколько возможно быстро

поправился и вернулся домой. Но Эстер там не было. Ни следа от нее.

Мистер Каллахан вздыхает, но это скорее тяжелый вздох, вызванный старостью,

нежели болью сердечной.

— Я всё еще не знаю, куда она ушла. Она просто взяла и оставила меня. Не сказав,

почему. До меня доходили слухи, что она связалась с каким-то торговцем, но я не знаю,

правда ли это. Больше я ее никогда не видел.

— О боже. — Теперь уже я хватаю руку Джорджа. — Это ужасно. Мне так жаль.

— Не стоит, — отвечает он. — Я годы ждал ее возвращения. Никуда из города не

уезжал, боясь, что она может вернуться в поисках меня. Я был убит горем и опустошен.

— Естественно.

— Но знаете что?

— Ммм?

— Я стойко переживал день за днем, и они привели меня к Лоррейн. А Лоррейн —

любовь всей моей жизни. Эстер — история, о которой можно рассказывать молоденьким

женщинам в библиотеке, с Лоррейн же я чувствую себя так, будто могу завоевать весь

мир. Будто вся вселенная создана лишь для того, чтобы я в ней жил. В первую же минуту

нашей с ней встречи весь мой мир заиграл новыми красками. Стоило мне познакомиться с

Лоррейн, как я позабыл об Эстер так же быстро, как та позабыла обо мне.

— Я не хочу, чтобы Бен стал историей, о которой можно рассказывать

молоденьким женщинам в библиотеке. Он больше, чем какая-то история. Вот этого-то я и

боюсь! Боюсь, что он станет просто историей, — признаюсь я.

Джордж кивает:

— Я знаю. У тебя необязательно всё будет так, как было у меня. Я просто пытаюсь

тебе сказать, что твой жизненный путь будет очень долгим и на нем встретятся такие

зигзаги, какие тебе даже трудно представить. Ты не осознаешь, насколько был молод,

пока не теряешь эту самую молодость. Вот что я хочу донести до тебя, Элси. Твоя жизнь

только началась. Потеряв Эстер, я думал, что моя жизнь кончена. Мне было двадцать. Я

понятия не имел, что мне уготовано. Как и ты.

Джордж замолкает, доедает свой сэндвич, и мы некоторое время сидим молча. Я

обдумываю его слова, но остаюсь в полном убеждении, что сколько бы лет меня впереди

не ждало, наслаждаться ими — значит, отречься от того, что останется позади.

88

— Спасибо, — благодарю я. От чистого сердца.

Пусть я и не смогу оправиться от своей потери, как оправился он, но приятно

осознавать, что кому-то это удалось.

— Это я должен вас благодарить! Вы развеяли мою скуку!

* * *

После обеда я продолжаю собирать материалы о Клеопатре. В жизни этой

женщины было две великих любви, и ничем хорошим они не закончились. Но у нее хотя

бы остался сын, продолжение династии Цезаря. Она, по крайней мере, могла возложить

его тело на золотые монеты, воздвигнуть статуи в его честь, обожествить его. Она могла

сделать так, чтобы память о нем жила. У меня же остались лишь грязные носки Бена.

В пятницу, после работы и по дороге домой, где меня ждут тоскливые, ничем не

занятые выходные, я подумываю о том, чтобы позвонить Сьюзен и спросить, как она

поживает. Но передумываю.

Дома я иду в ванную и включаю душ. Раздеваясь, слышу звонок своего

мобильного, вибрирующего на полу в заднем кармане джинсов. Нашарив его, я нажимаю

на «ответить» и только тогда вижу, кто звонит. Мама.

— Привет, — говорит она.

— О. Привет, — отвечаю я.

— Мы с твоим папой хотели узнать, как у тебя дела. Как ты… эм… справляешься с

навалившимся.

— С навалившимся? — возмущаюсь я, раздраженная тем, что мама пытается

подобрать выражение понейтральнее.

— Ну… мы знаем, что тебе сейчас тяжело, сидим здесь и думаем о тебе… Я просто

хотела спросить… как ты?

— В порядке, спасибо. — Я не выключаю воду, надеясь, что разговор быстро

свернется.

— Как хорошо! Очень хорошо. — В ее голосе слышится радость. — Мы

беспокоились. И рады слышать, что тебе уже лучше. Должно быть, ты чувствуешься себя

странно, оказавшись в центре всего этого, окунувшись в горе его семьи.

— Уху. — Я устало выключаю душ. Какой смысл объяснять ей, что его семьей

была я? Что это мое горе. Что я сказала «Я в порядке» только потому, что именно так

принято отвечать на подобные вопросы.

— Хорошо, — повторяет мама.

Я слышу на заднем фоне голос отца, но не могу разобрать его слов, а мама тут же

начинает прощаться:

— Что ж, если тебе что-нибудь будет нужно…

Она всегда так говорит, и я даже не знаю, что она под этим подразумевает.

— Спасибо.

Я нажимаю на отбой, снова включаю кран и залезаю под воду. Как же мне нужен

Бен! Хотя бы минута с ним. Чтобы он появился вдруг и обнял меня. Хотя бы на минуту.

Одну минуту. Я выхожу из душа и хватаю полотенце с мобильным.

* * *

Я звоню Сьюзен. Спрашиваю у нее, не пообедает ли она завтра со мной, и она

отвечает, что свободна. Мы договариваемся встретиться в ресторанчике, расположенном

на середине пути между нашими домами. Затем я надеваю ночную рубашку, залезаю в

постель и вдыхаю запах Бена, еще оставшийся на его стороне. Он становится всё слабее и

слабее, и каждый раз мне приходится делать более глубокий вдох.

89

Сьюзен предложила пообедать в Редондо-Бич. Оказывается, они с Беном часто

приезжали сюда. А когда Стив был жив, они ужинали здесь втроем. Однако Сьюзен

предупредила, чтобы я не ожидала чего-то изысканного.

— Надеюсь, ты не против мексиканской кухни, — сказала она.

Ресторан оформлен в стиле Асьенды, обставлен декоративными быками и пестрит

яркими красками. Он какой-то вызывающе аляповатый, гордо и напоказ выставляющий

мешанину безвкусицы. По дороге к столику Сьюзен я прохожу мимо нескольких картин с

изображением коктейля «Маргарита».

Сьюзен сидит за столиком с бокалом воды и тут же поднимается, чтобы обнять

меня. Она и пахнет, и выглядит, как обычно: сплошное спокойствие и сдержанность. Ее

горе всегда с ней — как наряд. Но не гламурный, а повседневный.

— Ужасное место, правда? — смеется она.

— Нет, — не соглашаюсь я. — Любое место, где предлагают три блюда за десять

баксов — прелестно.

Подошедший официант ставит на стол чашку с кукурузными чипсами и соусом, и я

нервозно к ним тянусь. Мы заказываем фахитас.

— И знаете что, еще две «Маргариты», — добавляет Сьюзен к заказу и спрашивает

у меня: — Ты не против?

Я киваю, поглощенная поеданием чипсов.

— С каким вкусом? — уточняет официант. — Оригинальным? Арбузным?

Клюквенным? Гранатовым? Манго?

— Оригинальным, пожалуйста.

А жаль. Я бы не отказалась от «Маргариты» со вкусом арбуза.

Официант забирает наши липкие красные меню и отходит от стола.

— Черт. Забыла гуакамоле18 попросить, — вспоминает Сьюзен, присоединившись к

поеданию чипсов. — Сэр! — зовет она отошедшего официанта, и он тут же бежит назад.

У меня такой номер никогда не проходит. Стоит официанту отойти от стола, и мне его

внимания уже не привлечь. — Не могли бы вы принести еще гуакамоле?

Кивнув, он снова уходит.

— Я не придерживаюсь диеты, — объясняет она мне.

Да кто в такое время может считать калории? Я рада, что Сьюзен в этом похожа на

меня.

— Итак, — говорит она, — ты упомянула по телефону, но я не совсем поняла: твоя

мама считает, что ты уже должна оправиться?

— Ну… — я вытираю ладонь салфеткой. — Не то чтобы… Она позвонила и

спросила, как я справляюсь с «навалившимся». Вы, наверное, сами знаете, какие слова

подбирают знакомые, когда не хотят говорить: «Бен умер».

Сьюзен кивает.

— Эвфемизмы. Как будто ты не вспомнишь о том, что Бен умер, если они этого не

произнесут.

— Точно! Как будто я хоть на секунду могу об этом забыть. В общем, она спросила

меня об этом, я сказала, что у меня всё в порядке… естественно, я не в порядке, просто