вазы.

23 Венеция (Venice) — район на западе Лос-Анджелеса, получивший свое название по имени жилого

квартала с системой каналов, построенных в начале 20-го века. Венеция — популярная

достопримечательность и место отдыха, известная во многом по набережной Венис-Бич (Venice Beach).

115

— У твоей мамы много хрустальных ваз?

— При жизни отца ни одной не было, поэтому она, наверное, так разошлась.

— Ясно. Сейчас она делает всё, что ей хотелось, но не получалось делать, когда он

был жив.

— Угу. Хотя скорее так: она покупает всё, что ей хотелось. Потому что не делает

она ничего.

— Ну… покупать — это уже что-то делать. Может, это ей помогает. А еще… — Я

заколебалась, не зная, стоит ли это говорить, а потом всё же решилась: — Может, она так

себя ведет по той же причине, почему и ты себя так ведешь? Не рассказываешь ей о нас.

Бен взглянул на меня.

— Я не делаю этого, потому что… — Он умолк, не найдя слов, чтобы закончить

начатое. — Может быть, — признал он. — Я обязательно расскажу ей о нас. Похоже,

подходящий момент никогда не наступит, и получается, что сейчас я ей откровенно лгу.

Раньше между нами не было определенности, но теперь я переехал к тебе и мы живем

вместе. — Он расстроенно вздохнул, совсем пав духом: — Я давно уже лгу ей.

Может, я должна была тут же заставить его позвонить маме. Может, должна была

поддакнуть, что он лжет. Но я не хотела, чтобы он расстраивался. Чтобы он страдал от

разочарования в себе.

— Ты не лжешь, — сказала я. — Ты медлишь. Но теперь ты осознал, что на самом

деле должен ей о нас рассказать, и скоро сделаешь это, — продолжила я, как ни в чем ни

бывало.

— Да. Нет. Ты абсолютно права, — задумчиво кивнул Бен. — Я слишком долго

медлил, хотя в этом не было нужды. Мама будет счастлива за меня. И полюбит тебя. —

Бен посмотрел на меня с нескрываемым обожанием. Он и правда не представлял себе,

чтобы я могла кому-то не понравиться или чтобы я могла оставить кого-то равнодушным.

Он глянул в сторону и тут же поспешно отвел взгляд.

— Ты это видишь? — спросил он, едва разжимая губы. — Видишь то, что я вижу?

— Старикашку в желтых стрингах, катающегося на скейтборде с собакой? — тихо

уточнила я.

— Точно тебе говорю: в Малибу такого не увидишь! — Бен обнял меня одной

рукой за плечи.

Я засмеялась, и мы пошли дальше. Бен, как обычно, глазел на прохожих, а я

погрузилась в свои мысли. Я почему-то распереживалась, понимая, что наконец-то

познакомлюсь с его мамой, и начала представлять себе, как произойдет наша встреча.

Мы встретимся на торжественном ужине. Я прилично оденусь и отправлюсь в

приличный ресторан. Наверное, возьму с собой кофту, но забуду ее в машине. Буду весь

ужин мерзнуть, но никому об этом не скажу. Захочу пойти в уборную, но так

разнервничаюсь, что не смогу, не смущаясь, встать из-за стола. Я буду улыбаться так

старательно, фальшиво и во весь рот, что у меня заболят щеки. Бен будет сидеть за

круглым столом между нами, а мы с его мамой — лицом к лицу.

Воображая себе эту картинку я, в конце концов, поняла, что меня так тревожит. Я

просто-напросто боюсь, что пока буду сидеть напротив мамы Бена с идеально прямой

спиной, беспокоясь о том, не застряло ли у меня что в зубах, она будет думать лишь об

одном: «Что он в ней нашел?»

ОКТЯБРЬ

Перед отъездом к Сьюзен я прошу на работе дать мне отпуск. Лайл говорит, что я

поспешила выйти на работу, отчего ему было не по себе, и я отвечаю, что прекрасно

116

понимаю его. Но потом он добавляет, что когда я буду готова, всегда могу вернуться на

свое место. Я благодарю его, уверенная, что так благотворно на него повлияла Нэнси.

За завтраком я встречаюсь с Анной и сообщаю ей, что поживу у Сьюзен.

— Что? — поражается она. — Я хотела, чтобы она вразумила тебя, а не забирала к

себе.

Разнервничавшись, она закидывает еду в рот и проглатывает ее, практически не

пережевывая.

— Я знаю. Спасибо, что позвонила ей. Думаю, мне и правда полезно будет

ненадолго уехать отсюда. Во всяком случае здесь начать жить заново у меня не

получается.

— Насколько ты уезжаешь? — Похоже, она готова расплакаться.

— Ненадолго. На пару-тройку недель. Я скоро вернусь, а ты можешь в любое время

меня навестить.

— Ты действительно считаешь, что тебе это поможет?

— Я хочу, чтобы мне это помогло. И это главное.

— Ладно. Хочешь, я присмотрю за твоим домом и буду забирать почту?

— Конечно.

— Хорошо.

Она не говорит этого, но я чувствую, что глубоко в душе она все же радуется, что я

уезжаю. Я измучила ее. Когда я наконец перестану жалеть себя, настанет время пожалеть

подругу, ведь ей со мной через столько пришлось пройти. Пусть и не скоро, но это время

настанет.

— Мне нравится Кевин, — говорю я.

— Хорошо. — Ясно, что она мне не верит.

— Нет, правда. Ты тогда просто ошарашила меня. Он мне на самом деле

понравился.

— Спасибо, — дипломатично отвечает подруга.

Вскоре мы расстаемся, я залезаю в машину, забитую чистой одеждой и туалетными

принадлежностями, набиваю в навигаторе мобильного нужный адрес, выезжаю с

парковки и направляюсь на юг.

Добравшись до места, с сумкой через плечо нажимаю на кнопку дверного звонка. Я

словно приехала сюда на одну ночевку. Почему-то сейчас дом не кажется мне пугающе

негостеприимным, и нет такого ощущения, что он поглотит меня, стоит мне переступить

через его порог.

Открыв дверь, Сьюзен распахивает для меня свои объятия. Она встречает меня с

искренней и глубокой радостью, что очень приятно — в последние недели мое

присутствие не особо радовало людей.

— Здравствуй! — говорит она.

— Здравствуйте, — застенчиво отвечаю я.

— Я распланировала весь наш вечер, — спешит обрадовать меня Сьюзен, хотя я

еще даже не вошла в дом. — Китайская еда, массаж на дому, «Стальные магнолии»24.

«Стальные магнолии»? Я удивленно смотрю на нее.

— У меня не было дочки, с которой я могла бы их посмотреть! — смущенно

улыбается Сьюзен.

Рассмеявшись, я опускаю сумку.

— Звучит заманчиво.

— Пойдем покажу тебе твою комнату.

— Боже. Такое ощущение, будто я в отеле, — говорю я.

— Я тут бесконечно приукрашиваю всё в те дни, когда на сердце совсем тяжело.

Сейчас почти все дни такие.

24 Стальные магнолии» — кинофильм режиссёра Герберта Росса, вышедший на экраны в 1989 году.

117

Ее откровенное признание поражает меня до глубины души. Мы всегда говорили

обо мне. Я даже не знаю, что сказать женщине, потерявшей и мужа, и сына.

— Теперь я здесь, с вами… — бодро говорю я. — И я могу… — Что? Что я в

действительности могу?

Сьюзен улыбается мне, но я вижу, что ее улыбка в любую секунду сменится

печалью. Чего не происходит. К ней снова возвращается радостное настроение.

— Давай я покажу тебе гостевую.

— Гостевую?

— Ты же не думала, что я позволю тебе спать в комнате Бена? — разворачивается

она ко мне.

— Вроде как так и думала.

— Я слишком много времени провела в ней за последние две недели, и скажу тебе

так: там лишь становится тяжелее.

Сьюзен больше не поддается эмоциям, решительно настроенная не акцентировать

внимание на плохом. Она ведет меня в шикарную комнату с белыми обоями, белым

покрывалом и белыми подушками. На столе стоят белые каллы, на прикроватной

тумбочке лежит коробка элитного бельгийского шоколада. Не знаю, новые ли здесь

подсвечники, но ими точно еще ни разу не пользовались. Пахнет хлопком и мылом.

Приятно пахнет. Эта спальня — просто потрясающая.

— Чересчур много белого? Прости. Я, наверное, перестаралась на радостях, что

наконец эту комнату обживут.

Я смеюсь.

— Тут очень красиво, спасибо.

На постели лежит халат. Заметив, что я увидела его, Сьюзен объясняет:

— Это для тебя. Мне хочется, чтобы ты чувствовала себя здесь свободно и

комфортно.

— Здорово. — Она обо всем подумала.

Я смотрю за ее спину в ванную и вижу сообщение Бена, написанное мылом на

зеркале. Сьюзен ловит мой взгляд.

— Я не смогла стереть его, когда он был жив, а теперь не смогу стереть и подавно.

Помню, как я пыталась найти это сообщение, когда была здесь в прошлый раз.

Помню, почему так и не нашла. И вот теперь оно прямо передо мной. Как будто не я его, а

оно само меня нашло. Какой же красивый почерк. Бен даже не представлял, что делает,

когда писал это сообщение. Он даже не представлял, как много оно будет значить для нас.

— Ладненько, — прерывает наше молчание Сьюзен, — устраивайся. Делай, что

пожелаешь. Через пару часов придут массажистки. А после этого мы закажем себе ужин

из китайского ресторана. Я сейчас пойду смотреть всякую муру по телевизору, но ты знай

— с этого момента действует одно лишь правило: пока ты здесь, забудь о мире снаружи и

поплачь вволю. Избавься от того, что накопилось у тебя внутри. Это мое единственное

правило.

— Договорились, — отвечаю я, и она уходит.

Мне слегка неуютно, что очень странно — в последнее время я всегда чувствовала

себя рядом со Сьюзен комфортно. Она приносила вместе с собой утешение. Но теперь я в

ее доме, в ее мире. И в этом доме вырос Бен. Самый подходящий момент, чтобы

поплакать. И что же? Слезы не выступают на глазах. Наоборот. Мне хорошо. Может, как

раз потому что здесь можно поплакать, мне и не плачется?

МАЙ

— Выходи за меня замуж, — огорошил меня Бен.

118

— Замуж?

Я сидела за рулем его машины. Заехала, чтобы забрать его от врача. Бен утром

наклонился погладить собаку и тем самым вызвал новый спазм мышц спины. Такое

случается, если не пить прописанные врачом лекарства. Бену прочитали целую лекцию на

тему того, что нужно принимать болеутоляющие, чтобы нормально двигаться и

разрабатывать мышцы. Я ему всю неделю это твердила, но он меня не слушал. Что

привело к новой поездке в больницу. Только в этот раз, проглотив наконец таблетки, Бен

ни с того ни с сего сделал мне предложение.

— Да! Выходи за меня! Ты идеальна, — заявил он. — Как же здесь жарко!

— Что ж поделать. Скоро дома будем.

— Но ты выйдешь за меня? — уточнил он, глядя на меня с улыбкой.

— Это за тебя наркотик25 говорит.

— Что у трезвого на уме, то у хмельного на языке, — заявил Бен и тут же уснул.

ОКТЯБРЬ

Проходят дни за днями, и я их ничем не заполняю. Мы со Сьюзен играем в кункен26

и пьем много чая со льдом. Я загораю у бассейна, почитывая журналы. Гуляю в саду,

иногда срываю лимон и добавляю его в чай. Потихоньку набираю вес. Я не вставала на

весы, но вижу, как округляются мои щеки.

Когда холодает и ночами преобладают сухие ветры, я устраиваюсь у уличного

камина. До меня его, наверное, никто не разжигал. Однако уже вскоре он начинает

дышать теплом и уютом, и надолго прикрыв глаза, я могу представить себя сидящей в

отпуске у костра.

Сьюзен часто составляет мне компанию, устраивая что-то вроде мини-версии

своего собственного Вдовьего Центра Реабилитации. Иногда ее вдруг пробивает на слезы,

но она всегда быстро берет себя в руки и успокаивается. Уверена, что дать волю слезам

она позволяет себе только ночью в постели. Время от времени, пытаясь заснуть, я слышу

ее приглушенные рыдания, доносящиеся с другого конца дома. Я никогда не иду к ней в

спальню. Никогда не упоминаю об этом на следующий день. Сьюзен любит переживать

свою боль в одиночестве. И не любит ею делиться. Днем же она хочет посвящать себя