Сара Джио - Назад к тебе

– Что?

– Он не мог ее убить, – продолжала она, показывая на время на текстовом сообщении. – Он послал его мне в то время, когда, по словам обвинителя, была убита Селеста.

Я вытаращила глаза от удивления.

– Почему же этого не было на суде?

Она закрыла лицо руками.

– Моя вина. Я не сообразила. Я ужасно плохо разбираюсь в текстовых сообщениях и вообще в новых технологиях. Я совершенно забыла, что он присылал мне это видео. Но когда он сбежал из тюрьмы и исчез, я просматривала свой телефон и поняла, что он прислал мне видео, которое я даже не смотрела. – Она засмеялась, но это был смех сквозь слезы. – Я думала, что он прислал мне фотографию, а это было видео. Вот я и позвонила ему после этого, и мы поговорили про мою спину, про поездку. Он сказал мне, что Селеста осталась на вечеринке с сестрой и гостями свадьбы. Он вроде и не возражал. Она могла растоптать его, вытереть о него ноги, и он тоже не стал бы возражать.

У меня тревожно забилось сердце.

– Потому что он… любил ее?

Она устремила на меня долгий взгляд.

– Конечно, Грэй любил Селесту. Он женился на ней. Да, он любил ее, так, как муж должен любить свою жену, чтобы уважать ее, сохранить семью. Но не только это, за годы Грэй привык мириться с поведением Селесты. Вы бы видели, как она с ним обращалась. Строила из себя примадонну. – Чандра Лоутон покачала головой, заметно помрачнев от таких воспоминаний. – И все-таки он никогда не говорил ничего уничижительного про нее. Она была его женой, и этим все было сказано.

– Я не удивлена, – сказала я. – Это похоже на человека, которого я полюбила.

Чандра улыбнулась:

– Мне никогда не нравилась Селеста. С самой первой минуты, как только я увидела ее. Да, она была красивая, пожалуй, самая красивая женщина, каких Грэй когда-либо встречал, но чудовищная эгоистка. В их отношениях не было «мы». У Селесты было только «я».

Я кивнула.

– Возможно, Грэй надеялся, что они смогут построить вместе семью, – объяснила Чандра. – Она была яркой и веселой. Душой компании. Его это привлекало. Вероятно, он думал, что со временем она станет такой женой и партнершей, какая была ему нужна. Но она никогда бы не смогла стать такой. Она не ценила те вещи, которые ценил он. И они расходились все дальше.

– Они говорили о разводе?

– Грэй не говорил, – ответила Чандра. – Нет, он никогда не думал об этом. Он скорее терпел бы всю жизнь, чем нарушил обещание, которое дал однажды. – Она вздохнула. – Но что касается Селесты, то я не уверена.

– Что вы имеете в виду?

– Ну как раз на прошлой неделе мне позвонила мать парня, который признался, что у него была связь с Селестой. В тот вечер он был среди гостей свадьбы.

Я пожала плечами и с сомнением посмотрела на пожилую женщину.

– Но даже если у нее был любовник среди гостей свадьбы, это совсем не годится для доказательства невиновности Грэя. Любой обвинитель соединит эти факты и попытается обвинить Грэя в том, что он действовал под влиянием аффекта, когда узнал про измену и пришел в ярость.

– Да, – сказала Чандра, – но не по свидетельству сына этой женщины. По его словам, Грэй ничего не знал про измену, которая совершалась прямо у него под носом. И более того, тот парень – его зовут Эван – был долгое время предметом обожания и даже экс-бойфрендом сестры Селесты, которая всегда ревниво к ней относилась.

Наши взгляды встретились как два лазерных луча.

– Вы догадались, о чем я подумала?

Чандра кивнула.

– Я считаю, что Селесту убила застенчивая невеста.

– Ее собственная сестра.

– Да.

Я тяжело вздохнула и откинулась на спинку стула.

– Как мы это докажем?

– С вашей помощью, дорогая, мы сможем вернуть Грэю доброе имя. И возвратить его домой.

Я сжала ее руку.

– Я сделаю все, что смогу.

– Спасибо, – поблагодарила она со слезами на глазах. – Что, если… что, если я никогда его не увижу? Что, если я никогда больше не увижу его милые глаза?

– Я верю, что вы его увидите, – сказала я. – Я верю, что мы обе увидим Грэя. А до этого вы увидите его ребенка.

Чандра вскинула голову:

– Его ребенка?

Я погладила свой живот, который уже немного увеличился.

– У меня только что начался второй триместр. И мне очень хочется, чтобы вы присутствовали при рождении нашего ребенка.

Она со слезами обняла меня.

– Ох, милая моя… Ты сделала меня самой счастливой женщиной. Кто будет-то? Мальчик? Девочка?

– Я пока не знаю.

– Что ж, если будет мальчик, давай назовем его Грэй Джаниор?

– Да, – ответила я. – Пожалуй.

– А каким будет имя для девочки?

– Пока не знаю. Я еще как-то не думала.

Она дотронулась до моего колена.

– Младшая сестра Грэя умерла, когда ему было шесть лет, – сказала Чандра. – Она утонула в бассейне у наших друзей. Джим прыгнул в воду, когда увидел, что она захлебывалась, но… было слишком поздно.

– Мне очень жаль.

Она выпрямилась и покачала головой.

– Ее звали Лесия, и у нее были красивые голубые глазки и ангельский характер.

– Лесия, – повторила я, и это имя мягко скатилось с моего языка. – Мне нравится это имя.

2 декабря 2009 года, Спокан, Вашингтон

Патриция проснулась раньше шести. Скоро она будет нужна матери. Придется стирать простыни, заниматься бельем, готовить завтрак. Дни долгие, работа неприятная, но по-другому невозможно. Мать нуждалась в ее уходе, а на профессиональную сиделку не было денег.

Поэтому Патриция просыпалась в шесть, чтобы у нее был час на себя; может, если повезет, то час пятнадцать. Ей нравилось варить себе кофе, а потом с чашкой выйти в сад и смотреть на птичек, порхавших возле маленькой кормушки на ветке старого дуба, на который она залезала еще ребенком.

Они всегда были вдвоем, Патриция и ее мать. Она никогда не знала отца, а то, что говорила о нем мать, было для него нелестным. Он прогорел с бизнесом, оставил их в долгах и сбежал. Больше о нем не было ни слуху ни духу.

Из-за этого Патриция никогда не любила мужчин. В десятом классе Томми Льюис как-то спросил у нее, хочет ли она мороженого. Она любила мороженое, но не мальчишек.

Она обошла вокруг дома и оказалась в саду. Теперь это были скорее джунгли, чем сад. Патриция сожалела, что не могла поддерживать его в таком порядке, какой был когда-то у матери. Но на это была уважительная причина. У нее были слабые легкие, и она не могла работать в саду. Может, если бы в детстве ей сделали операцию, сейчас она была бы здорова. Но что поделаешь. Тогда у них не было на это денег, не было их и сейчас.

Она вздохнула и вернулась в дом. Надо будет разобраться с пачкой счетов на столе, пока не поздно. Патриция не представляла себе, как она заплатит в этом месяце пенсионный взнос. Тут она услышала, как пошевелилась ее мать. День начался.

* * *

День начался в одиннадцать. Зазвонил телефон. Патриция отошла от постели матери.

– Алло? – сказала она, глядя на посуду в раковине, которую надо было помыть после завтрака.

– Это Патриция Гантер?

– Да. С кем я говорю?

Женщина сообщила ей, что ее сообщение, возможно, станет для Патриции большим сюрпризом. Она сказала, что провела последние два года на необитаемом острове в Бермудском треугольнике. Она сказала, что нашла вещь, принадлежавшую отцу Патриции. Чемодан.

У Патриции подогнулись ноги. Она села. У нее голова шла кругом.

– Это розыгрыш? – спросила она. Ей приходилось слышать о таких проделках молодежи, и она уже хотела положить трубку.

– Нет, – ответила женщина, потом рассказала ей о содержимом чемодана. О письме к Мэй. – Это ведь ваша мать? – спросила она.

– Да, – ответила Патриция.

– Она еще жива?

– Да, но она очень больна, – сказала Патриция.

– Ваш отец, Эдвард Гантер, был хорошим человеком, – сказала женщина.

– Хорошим? – Патриция недоверчиво покачала головой. – Вы ошибаетесь. Мой отец преступник, который бросил нас с мамой.

– Возможно, он совершал в жизни ошибки, но в конце концов он искупил свою вину.

У Патриции пылали щеки. Что знала эта незнакомка об отце? Как она смела говорить такие вещи?

– Ваша мать живет в одном доме с вами?

– Почему я должна вам говорить, где она живет?

– Пожалуйста, выслушайте меня до конца, – попросила женщина. – Если это тот же самый дом, то где-то в саду должен расти куст гортензии.

– Да, – ответила наконец Патриция. Из соседней комнаты донесся голос матери. Пора было заканчивать этот странный телефонный разговор.

– Мне надо…

– Подойдите к кусту гортензии. И возьмите с собой лопату.

– Зачем еще? Что вы морочите мне голову?

– Потому что ваш отец там что-то закопал.

* * *

Патрицию потрясли слова звонившей, но мать нужно было искупать, потом приготовить для нее ланч.

В 14 часов, когда мать снова заснула, Патриция посмотрела в окно и увидела гортензию, которую всегда так любила мать. Она была покрыта огромными голубыми шапками цветов и украшала собой сад.

Какой странный и нелепый звонок. Какая глупость. Но Патриция все-таки задумалась. А вдруг? Что, если?..

Она заглянула в гараж и нашла ржавую лопату с грязной деревянной рукояткой. Она поплелась с ней в сад и с тяжелым вздохом всадила ее в твердую землю.

Ей потребовались все ее слабые силы, чтобы добиться хоть какого-то результата и прояснить неожиданную загадку. Она вкладывала в работу всю свою скудную энергию. С каждой порцией выброшенной земли перед ее глазами проходили картинки из ее жизни. Годы голодного детства. Слезы матери. Красный велосипед в витрине магазина, который был им не по карману. Зимы, когда они согревались под несколькими одеялами возле дровяной печки, если у них отключали электричество за неуплату.

Патриция плакала и даже не замечала этого. Она оплакивала свое прошлое, да и настоящее тоже. Она оплакивала жизнь, которой у нее никогда не будет. А потом – глухой удар – лопата наткнулась на что-то твердое. Камень? Корень дерева? Патриция вытерла пот со лба и продолжила выгребать землю.

В яме лежал чемодан или сундучок. Патриция рыла и рыла, забыв о своих болезнях, пока не расчистила крышку и боковины. Потом поддела чемодан лопатой, словно рычагом, и кое-как, с невероятным трудом высвободила его из земляного плена. Опустилась на колени и вытащила находку из ямы.

Патриция не отрывала глаз от грязного, покрытого многолетней плесенью чемодана с потемневшими от старости латунными петлями. Нерешительно открыла защелку, осторожно подняла крышку – и не поверила глазам: там лежали дюжины толстых пачек стодолларовых банкнот.

Патриция разрыдалась.

Год спустя

– Простите, – сказала пожилая женщина, сидевшая рядом со мной в самолете. Она была ровесница моей мамы, может, чуточку старше. – Простите меня, но ваше лицо кажется мне знакомым. Мы с вами нигде не встречались?

Я уже привыкла к таким вещам. Повсюду – в магазинах, на бензозаправках, в аэропорту, да где угодно – незнакомые люди приставали ко мне с такими расспросами. Всем хотелось выяснить, откуда они меня знают. Не учились ли мы вместе в математическом классе? Не была ли я членом их клуба? Не встречались ли на свадьбе их кузины Мэри прошлым летом?

Конечно, я никогда не говорила им настоящую причину: что мое лицо больше двух лет появлялось в газетах и на экранах, что я та самая женщина, которая два года жила на необитаемом острове, а потом нашла дорогу домой. И хотя всеобщее любопытство к моей истории постепенно затихло и репортеры уже не донимали меня каждый день звонками, я поняла, что хорошо это или плохо, но я заняла постоянное место в американском и мировом сознании. Люди помнили процесс над О. Джей Симпсоном, футболистом, убившим свою жену; помнили победительницу детских конкурсов красоты Джонбенет Рэмси, убитую в шесть лет; помнили Лейси Питерсон, убитую своим мужем на седьмом месяце беременности, и теперь помнили… меня.

– Едва ли, – с улыбкой ответила я женщине. – Вероятно, у меня просто похожее лицо.

Она пристально вгляделась в меня и покачала головой:

– Я готова поклясться, что вы напоминаете мне какую-то очень знакомую мне женщину. Но ваша малышка абсолютно прелестная.

Я улыбнулась.

– Спасибо. На прошлой неделе ей исполнилось три месяца.

Женщина ласково дотронулась до маленькой, пухлой ручонки. Я жалела, что моя родная мама не приняла Лесию так, как эта незнакомая леди и другие люди. Но, к сожалению, моя семья, закосневшая в своей консервативности, не могла смириться с тем, что мы с Эриком живем каждый своей жизнью, и с тем, что я забеременела на острове. Честно говоря, когда я встретилась с родителями и сообщила им эту новость, мне показалось, что они, возможно, предпочли бы, чтобы я вообще не возвращалась домой. Они горевали по мне с такой силой, что их сердце и рассудок не могли принять мое возвращение, а больше всего сопутствующие моему возвращению обстоятельства. Грустная правда заключалась в том, что я больше не соответствовала ни их миру, ни миру Габби и Эрика.