Лоретта Чейз - Не искушай меня

– Не стоит объяснять, – сказал герцог. – Нет необходимости. Я был… удивлён.

Зоя очень сильно сомневалась, что он был удивлён, но прежде чем она смогла ответить, к ним подошёл лорд Аддервуд.

И как раз вовремя, поскольку она испытывала сильное искушение подхватить ближайший тяжёлый предмет и приложиться им по герцогской голове.

– Снова монополизируешь леди, – сказал Аддервуд.

– Вовсе нет, – ответил Марчмонт. – Как раз ухожу. Благодарю за крайне занимательный вечер, мисс Лексхэм.

Он поклонился и пошёл прочь.

Зоя не стала хватать фарфоровую статуэтку с пристеночного столика и швырять в него. Он продолжил идти, никем не тревожимый, и вскоре после этого покинул дом.

Позднее, в Уайтсе

Герцог Марчмонт размахивал бокалом и декламировал:

«Я знаю всех вас, но до срока стану

Потворствовать беспутному разгулу;

И в этом буду подражать я солнцу,

Которое зловещим, мрачным тучам

Свою красу дает скрывать от мира,

Чтоб встретили его с восторгом новым…»[7]

– Я так и знал, – говорил Аддервуд. – Я знал, что мы услышим сегодня принца Хэла[8]. Кто-нибудь, вызовите лакея – а лучше пару лакеев. Давайте доставим его домой прежде, чем он свалится в камин.

Вечер четверга, 23 апреля

Герцог Марчмонт договорился с Лексхэмом, что заедет за дамами и отвезёт их в Королевский дворец в своей парадной карете. Этим экипажем он пользовался по церемониальным случаям, и он был достаточно велик, чтобы с удобством поместить пару леди в кринолинах и двоих джентльменов, обременённых парадными шпагами. Хотя сегодня в ней поедут лишь трое, поскольку Лексхэм был занят в другом месте.

Марчмонт прибыл немного раньше времени, тревожась больше, чем он мог бы себе признаться. Герцог посетил слишком много приёмов и гостиных, чтобы видеть в них нечто большее, чем светский раут. Однако это событие предопределит будущее Зои. От него зависит, будет ли она свободно вращаться в свете, подобно своим сёстрам, или её вытолкнут на периферию общества, навсегда оставив смотреть на него снаружи.

Пока он ожидал у подножия главной лестницы, его рассудок не мог не возвращаться к званому обеду на прошлой неделе. В холодном свете следующего дня и тёмной агонии самой ужасной в мире головной боли, он не был доволен своим поведением. С тех пор Люсьен Зою не видел. Он говорил себе, что не нуждается в этом. Он сделал всё, что мог. Помог заказать гардероб к Сезону – или, по меньшей мере, начало её гардероба. Добился невозможного, найдя ей лошадку, достаточно резвую, чтобы быть под стать свой хозяйке, и в то же время не огнедышащее чудовище, способное её убить. Отвёз её снять мерки для седла и верховых костюмов. Достал решающее приглашение в Малую приёмную.

Остальное зависело от Зои, и если она…

Шелест ткани заставил герцога посмотреть наверх.

Она появилась на площадке.

Постояла там и улыбнулась, затем щелчком развернула веер и поднесла его к лицу, скрывая всё, кроме глаз – в то время как внизу низкий квадратный вырез её платья не скрывал почти ничего.

Тёмно-голубые глаза блестели, внимательно глядя на него.

– Как ты великолепен! – произнесла Зоя.

На нём был атласный камзол с экстравагантно вышитым шёлковым жилетом и непременные бриджи. Под мышкой он держал обязательную треуголку. Сбоку висела шпага.

– Ни на йоту не великолепнее тебя, – ответил Марчмонт.

Великолепна – не то слово. Она была восхитительна.

Женщины помладше воспринимали придворные платья как смешные и старомодные. Они и были таковыми, когда кто-то пытался совместить нынешнюю моду на завышенную талию с грандиозными юбками старых времён. Но Люсьен приказал мадам Вреле опустить талию придворного платья Зои. Лиф и нижние юбки были сшиты из тафты насыщенного розового оттенка. Комбинация яркого цвета и заниженной талии создавала более сбалансированный эффект. Слои серебристого тюля и изящных кружев, украшавших ткань и шлейф, создавали впечатление, будто девушка поднимается из облака, над которым проблеснули лучи солнца, благодаря бриллиантам, которые, должно быть, ей одолжили мать и сёстры. Драгоценные камни украшали её платье, шею, уши, высокую причёску, руки в перчатках и веер.

Также помогало то, что Зоя, очевидно, не считала кринолин досадной помехой. Судя по тому, как она спускалась по лестнице, она, кажется, приняла его в качестве орудия соблазна.

Девушка закрыла веер и спустилась вниз, очень медленно, каждым взмахом юбок намекая на что-то неприличное.

У Люсьена пересохло во рту.

– Хорошо, очень хорошо, – сзади донёсся голос Лексхэма.

С опозданием Марчмонт обнаружил своего бывшего опекуна, который, видимо, вышел в холл, пока герцог смотрел с глупым видом на Зою и думал именно о том, на мысли о чём, как он подозревал, она и хотела навести его, маленькая чертовка.

Когда она достигла подножия лестницы, её отец подошёл к ней и поцеловал в щёку. Его глаза заблестели от непролитых слёз.

– Как я рад, что это день, наконец, настал, – проговорил Лексхэм.

Если всё пройдёт хорошо, этот день принесёт Зое ту жизнь, которой она бы жила, если бы выросла так же, как её сёстры.

Если всё пройдёт хорошо.

Леди Лексхэм спустилась вслед за Зоей немного позже.

– Разве она не прелестна? – говорила она. – Как Вы были правы насчёт платья, Марчмонт. При дворе сегодня не будет ничего подобного – и на следующей неделе все захотят точно такое же.

– Благодаря этому он законодатель мод, – сказала Зоя.

– А я-то думал, что всем обязан моему остроумию и шарму.

– Придётся поскучать на пути во дворец, – заметила она. – Я должна помнить тысячу вещей: что говорить и что не говорить. В основном, что не говорить. Будь я в обычном платье, то могла бы просто попросить маму пнуть меня, если я скажу что-то неправильное – но со всем этим огромным шатром подо мной, найти, куда пинать, займёт целую вечность, и к этому времени я окончательно опозорюсь.

– Не бойся, – сказал Марчмонт. – Если я замечу хоть малейший признак того, что ты сбилась с пути, я отвлеку внимание на себя. Я случайно споткнусь об свою шпагу.

– Вот это, видишь ли, примета истинного дворянина, – сказал её отец. – Он упадёт на меч ради тебя.

– Я говорил, что прослежу за всем, и добьюсь этого, – произнёс Марчмонт. – Я сделаю всё, что будет необходимо.

Его взгляд обратился к Зое, утопающей в облаке розового серебра:

– Ты готова, негодница?

Девушка улыбнулась медленной блаженной улыбкой, и летнее солнце поднялось над миром.

– Готова, – ответила она.

Это было удивительное зрелище. Приближаясь к Королевскому дворцу, Зоя видела длинные вереницы карет, движущихся через Грин-парк от Гайд-парка. Другие – от Королевской конной гвардии и Сент-Джеймс, как пояснил Марчмонт – прибыли по Мэлл[9]. Вдоль обеих дорог толпились люди, наблюдая за парадом экипажей. Зоя слышала пронзительные звуки труб и оружейные выстрелы.

Приблизившись к внутреннему двору, где им предстояло сойти, она увидела ещё одну череду карет, едущих в обратном направлении, следуя к Птичьей дорожке[10], как ее назвала мама.

– Я бы так хотела открыть окно, – сказала девушка.

– Не будь глупышкой, Зоя, – ответила её мать.

– Ты хочешь высунуться наружу, я в этом ничуть не сомневаюсь, – сказал Марчмонт. – Твои перья попадают в грязь, и платье покроется пылью. Ты сможешь открыть окно по дороге обратно. Тогда всем будет всё равно, как ты выглядишь.

– Это превосходит все ожидания, – проговорила Зоя. – Все говорили, что будет большая толпа, но я и понятия не имела, что настолько большая.

Карета остановилась, и она отлепила нос от стекла, к которому он был прижат. Девушка разгладила юбки, не потому, что они в этом нуждались, а потому, что она смаковала ощущение серебряного тюля, тонкого, словно паутинка.

– Я чувствую себя принцессой, – сказала Зоя.

– Принцессы довольно приятные дамы, но я боюсь, что ты их затмишь, – проговорил Марчмонт. – Возможно, мне следовало позволить тебе высунуться из окна, в конце концов.

Девушка ему улыбнулась. Не смогла удержаться. Он попортил ей нервы на прошлой неделе, но она соскучилась по нему, и сегодня её сердце встрепенулась при виде его внизу, у лестницы. Спускаясь вниз, Зоя чувствовала себя лёгкой как облачко.

Люсьен назвал её «негодницей», как когда-то.

И хотя он стоял там, во всей пышном блеске придворного наряда, и каждым дюймом выглядел как герцог, каковым он являлся, происходя от очень длинной череды других герцогов – невзирая на всю эту помпезность, он всё же оставался Люсьеном.

Дверца кареты отворилась.

Время пришло.

Они все знали, кто она, чему Марчмонт ничуть не удивлялся.

Только лондонская чернь – простолюдины – присутствовали при появлении Зои на балконе Лексхэм Хауса. Всего несколько представителей аристократии могло быть в толпе, если они вообще были там, толкаясь с оборванцами. Он сомневался, что кто-либо в вестибюле Королевского дворца видел что-то помимо карикатур и единственного офорта, прилагавшегося к повествованию Бирдсли. Памфлеты продавались, как голландские луковицы во время помешательства на тюльпанах, книжная версия должна была выйти на этой неделе, более дорогие издания содержали цветные иллюстрации приключений Зои.

Это было всё, что Общество, за исключением горстки посетивших званый обед, могло увидеть, если иметь в виду мисс Лексхэм.

Вместе с тем, мир знал, кто она. Даже высший свет был в состоянии при безнадёжных обстоятельствах сложить вместе два и два. Его представители заметили Марчмонта и её мать, придя к логическому заключению.

Они также отодвинулись как можно дальше, в той мере насколько позволяли переполненные проходы и придворные наряды. Холл представлял собой как обычно бурлящее море людей, дамы с опущенными руками в перчатках, держали кринолины сжатыми – и подальше от шпаг джентльменов.

Герцог осознавал, что некоторые леди чересчур сжимались и отшатывались от Зои, словно боясь испачкаться. Он кипел от злости, но сделать ничего не мог, кроме как запомнить имена каждой из тех дам и проследить, чтобы они горько пожалели об этом.

Люсьен ощутил руку на своём локте и посмотрел вниз. Это была рука Зои, облачённая в длинную перчатку, с бриллиантовыми браслетами, свисающими с запястья. Ей пришлось подойти поближе, чтобы прикоснуться к нему, её локти были заняты, оберегая обручи кринолина. До него донёсся её запах, усиливаясь, как он знал слишком хорошо, от тёплой плоти, щедро выставленной на обозрение в едва ли дюйме от его носа и обрамлённой кружевами и розовым атласом. Самый нижний и самый крупный бриллиант её ожерелья угнездился в приветливой ложбине между грудями Зои.

– Ты выглядишь очень угрожающе, – сказала она вполголоса. – Ты не можешь их всех убить только потому, что они… осторожничают.

И Зоя улыбнулась ему.

– Я не выгляжу… Осторожничают?

– Давай притворимся, что это так.

Герцог предпочитал представлять, как он сшибает кулаками украшенные перьями причёски с их голов.

– Не обращай на них внимания, – говорила Зоя. – Они меня не волнуют. Когда я впервые вошла в гарем, почти каждая пыталась заставить меня почувствовать себя нежеланной, и в этом они были гораздо более искусны, чем английские леди.

– Я всегда воображал женщин гарема утончёнными, – сказал он, пытаясь соответствовать её беззаботной улыбке. Люсьен привык носить маски, но это было выше его сил. Зоя держалась храбро, но он знал, что глупые женщины вокруг них ранили её чувства – а ведь они даже не знали её!

– «Убирайся, замарашка», сказали бы они, – заметила Зоя. – «Ты зачем сюда пришла? Здесь тебя никто не хочет». Они меня обзывали. Запирали в кладовках. Устраивали глупые розыгрыши. Они похожи на злых детей. Но этим женщинам никогда не позволялось повзрослеть, по-настоящему. А это просто ничто.

Она качнула головой, и перья закивали.

– Для тебя, может быть, ничто, – возразил Марчмонт. – А для меня не ничто.

– Никто здесь не может мне помешать или помочь, – сказала Зоя. – Ты привёз меня сюда. Всё остальное зависит от меня.

Взгляд её голубых глаз прошёлся вверх по лестнице. Перегородка разделяла её, так же как и первую площадку, где лестница расходилась надвое. Часть толпы двигалась вверх по одной стороне, в то время как другая спускалась вниз. Казалось, что никто не двигается, но это было нормальным.

– Им придётся потрудиться, чтобы сторониться, когда мы будем взбираться по лестнице, – проговорила Зоя. – Будет забавно.