Если бы Харрисон позволял своему лицу что-либо выражать, то оно стало бы ещё мрачнее. Но все мысли были спрятаны внутри.

Насколько он знал, его господин никогда лично не выбирал и не покупал драгоценностей ни для кого с тех пор, как принял титул. Обязанностью Осгуда было выбирать подарки, даримые его светлостью своим любовницам. Желание герцога самому посетить Рэнделла и Бриджа и лично выбрать обручальное кольцо не предвещало ничего хорошего. Действительно, Дева Гарема, несомненно, очень глубоко запустила в него свои коготки.

– Я нанесу короткий визит сегодня вечером, – добавил Марчмонт, мимоходом обращаясь к своему секретарю. – Я бы хотел преподнести подарок.

– Да, ваша светлость.

Ничего больше сказано не было. Ничего больше говорить не требовалось. Герцог женится. Требовался подарок для дамы, на которой он не женится, и от Осгуда ожидалось иметь наготове соответствующий прощальный подарок.

Герцог не дал никаких дальнейших указаний. Ему даже на ум не пришло. Осгуд, самостоятельно управлявший делами дома, точно знал, что от него требуется. Харрисон, как обычно, установит, что должно быть сделано в его сфере и донесёт эти требования до служащих нижнего звена.

Когда герцог поднялся наверх переодеться, он дал знать Хоару о грядущих изменениях в той же бесцеремонной манере. Хоар всплакнул, но затем он лил слёзы над пуговицами и перекрахмаленными шейными платками. Единственная причина, по которой Марчмонт его не придушил, было то, что он к нему привык, и было бы слишком хлопотно привыкать к кому-то новому. Об этом знали все, включая Хоара.

Когда хозяин снова уехал, Харрисон вызвал камердинера, повариху, дворецкого и домоправительницу в свою роскошную гостиную. Он предложил им шерри и заверил в том, что Марчмонт-Хаус будет управляться так же, как и раньше. Ожидается небольшое увеличение числа прислуги, чтобы должным образом выполнять возросшие обязанности. В остальном, всё останется по-прежнему. После первоначального короткого периода урегулирования, он не ожидает значительного вмешательства или разрушений в ежедневной рутине герцогского хозяйства.

Как Харрисон позже сознавался миссис Данстан, «я не предвижу вообще никаких трудностей, – даже меньше, чем в случае, если бы выбор его светлости пал на другую даму. Мусульмане не дают женщинам образования. Всем известно, что у женщин в голове одни моды и скандалы. Эта леди будет знать об управлении хозяйством ещё меньше обычной англичанки благородного происхождения, и она будет менее склонна заниматься ими. Нам следует рассматривать это не как катастрофу, но как возможность увеличить наш доход».

Если миссис Данстан и одолевали какие-то тревоги или сомнения, то уверенность Харрисона их изгнала. На следующий день все высокопоставленные слуги верхних этажей радостно суетились и стращали своих подчиненных, чтобы подготовить дом к приёму своей новой госпожи.

Что касается её краткого визита в Марчмонт-Хаус, Харрисон не позволял себе беспокоиться. Как только леди заживёт под его крышей, говорил он себе, она, как и все остальные, будет жить по его правилам.

Позднее, в тот же вечер герцог нанёс визит леди Тарлинг.

С той же кривой улыбкой, что и в прошлый раз, она открыла другой бархатный футляр. На этот раз зелёного цвета. В неё находился набор из трёх золотых брошей в виде цветочных букетов, украшенных цветными бриллиантами. Их можно было носить по отдельности или прикреплять в форме тиары.

– Как красиво, – сказала она.

– Я женюсь, – сказал он.

Она кивнула и посмотрела вверх. Она не выглядела удивлённой, если новости вообще её удивили:

– Я понимаю.

– Я предпочёл, чтобы Вы не узнали об этом из газет, – проговорил Марчмонт.

– Благодарю Вас, – ответила леди Тарлинг. Чтобы не говорили другие, она никогда не считала его полностью бессердечным. А если он и был таким, то хорошее воспитание хорошо это скрывало.

Она уже слышала сплетни. Слухи были всегда, часть из них совершенно бессмысленные, но этот слух она сочла достойным доверия. Возможно, леди Тарлинг это поняла в тот день, несколько недель назад, когда герцог принёс ей щедрый подарок. Может быть, тогда или в то утро в Гайд-парке. Она точно не знала, когда именно, но в какой-то момент ей стало абсолютно ясно, что сердце этого мужчины уже занято, давным-давно, известно ли ему об этом или нет.

Будучи подготовленной и благоразумной, леди Тарлинг приняла новости добродушно и поздравила его, как это сделал бы друг – и, в самом деле, никем другим он не был для неё последние недели.

Если она и чувствовала малейшее сожаление, то великолепные броши послужили более чем соответствующим утешением.

В пятницу утром Марчмонт получил специальное разрешение и заказал кольцо. Он поехал затем в Уайтс, где уладил пари относительно того, помолвлен ли он с мисс Лексхэм или нет, и сделал ставку против самого себя на то, что будет женат до конца месяца.

Соответственно, к тому времени, когда цвет общества собрался в Гайд-парке в модное время, все уже всё знали и говорили только об одном.

В шесть вечера герцог Марчмонт появился на Роттен-Роу. Он ехал возле мисс Лексхэм, на которой была амазонка тёмно-голубого цвета, сшитая по последней моде. Те, кому удалось подобраться достаточно близко, говорили, что цвет идеально подходил к оттенку её глаз. Экстравагантная шляпа с перьями венчала её тёмно-золотистые локоны. Она ехала верхом на энергичном мерине, с которым легко справлялась.

Своенравное животное не желало подчиняться, потому что они продвигались медленно. Даже горько разочарованные мамаши и их в равной степени потрясённые незамужние дочери спрятали свои чувства. Они, как и все прочие, хотели быть представленными будущей герцогине Марчмонт. Ей были представлены все, кроме тех леди, которые отшатывались от неё в Малой Приёмной. Этих дам Марчмонт каким-то образом сумел не заметить.

В пятницу вечером Марчмонт обедал по-домашнему с Лексхэмами.

После обеда семья собралась в библиотеке, как они всегда делали в неформальных случаях.

Именно Лексхэм произнёс:

– Наслышан о твоём скандальном пари, Марчмонт.

– Так много подходит под это описание, – ответил герцог. – О каком именно пари идёт речь?

– О том, будешь ли ты или не будешь женат до конца месяца. Прежде всего, могу я заметить, что ты существуешь только в единственном числе – и это можно рассматривать как признак превращения тебя в тётю Софронию – и, во-вторых, у тебя меньше недели до конца месяца. Не будет ли логичнее уладить этот вопрос с Зоей?

Зоя вела себя чрезвычайно прилично на протяжении всего обеда. Платье её было чрезвычайно неприличным. Снова её груди были ненадёжно упрятаны под самым микроскопическим в мире лифом. В настоящее время она стояла у окна, глядя вниз, на Беркли-Сквер, где в это время вряд ли можно было что-то увидеть.

Со своего места Марчмонт видел её в профиль. Свет свечей поблёскивал в волосах девушки и оставлял в тени лицо, придавая ей вид отсутствующий и даже загадочный. Он ощутил неловкость и поймал себя на мысли о том, знает ли он её вообще, в конце концов. Затем герцог сказал себе, что это просто нелепо, всего лишь игра света и тени.

Отбрасывая сомнения, герцог произнес:

– Я обнаружил, что не одобряю долгих помолвок. Зоя, не будешь ли ты возражать выйти замуж на следующей неделе?

– На следующей неделе? – воскликнула леди Лексхэм. – Я думала, это одна из Ваших шуток. Действительно, короткая помолвка.

Марчмонт вспомнил, что Зоя была их последним ребёнком. Они бы, вероятно, хотели расстаться с ней с размахом, устроив большой приём. В конце концов, это не мелочь – выдать дочь замуж за герцога. Проблема в том, что этот герцог так долго был членом семьи, что было очень легко здесь забыть о его взрослом положении в свете. Здесь, в некотором роде он всё ещё чувствовал себя лордом Люсьеном де Грэем. Даже когда он был мальчиком, Лексхэмы редко упоминали его титул. Только на людях он был лордом Люсьеном. Зоя так называла его только, когда передразнивала или злилась на него.

– Как же я не подумал, – сказал он. – Вы захотите подготовить свадебный завтрак, или обед, или бал, или что-то вроде того. Такие вещи требуют времени, как мне говорили. Что же, тогда в мае, возможно.

Зоя повернулась от окна и поглядела на него, как делала иногда, как будто думала, что сможет прочитать его мысли. Никто не мог их прочитать, по его мнению.

– Свадебное торжество? – спросила Зоя. – Это необходимо?

– Думаю, твоим родителям этого хотелось бы.

– Вам будет трудно в это поверить, – сказал Лексхэм. – Но мы с моей женой тоже когда-то были молодыми. Жизнь коротка и непредсказуема. Твои родители недолго наслаждались своим счастьем. Используйте время по максимуму, скажу я вам. Но что ответит Зоя? Ты выглядишь подавленной этим вечером. Тебя внезапно охватил страх от мысли стать герцогиней?

– Пока нет, папа, – ответила она. – Я только размышляла, какое платье надеть на свадьбу. – Она одарила Марчмонта рассеянной улыбкой: – Мне тоже не по вкусу долгие помолвки. Я думаю, было бы забавно пожениться в последний день месяца.

Она залилась своим лёгким и светлым смехом, смехом Зои, и эти звуки словно осветили комнату:

– Хочу увидеть, как ты сам себе уплатишь за пари.

Субботним утром герцог Марчмонт прибыл в Лексхэм-Хаус в состоянии неуверенности. Это было чувство, с которым он редко сталкивался, и оно ему не нравилось. На этот раз он не мог от него избавиться, затолкав в мысленный шкаф. Оно прицепилось к нему, как огромный колючий репейник.

Его не ждали, но ему в голову не пришло предупреждать заранее, поскольку он и раньше не делал этого.

Марчмонт обнаружил Зою в комнате для завтрака, окружённую сёстрами, все они, как обычно каркали и трещали.

– Ах, вот Вы, – завопила одна, как только он вошёл. – Это просто невозможно сделать.

– Вне всякого сомнения, – поддакнула вторая.

– У неё нет приданого.

– После всего нашего тяжкого труда, чтобы заставить свет её принять, – сказала Августа, – и после всего, чтобы выйти замуж с подобной спешкой, в такой вызывающей манере – украдкой? Немыслимо. Нам нужен, по меньшей мере, месяц.

– Лучше всего в июне, – сказала Присцилла. – Доротея и я ожидаем пополнения в мае.

Зоя посмотрела на них, закатила глаза и продолжила намазывать маслом свой тост.

– Герцогиня Марчмонт, – сказал Люсьен, – может сочетаться браком когда и где ей будет угодно. Герцогиня Марчмонт ничего не делает украдкой. Если герцогиня Марчмонт пожелает поспешить, весь мир будет спешить вместе с ней. Ваша будущая светлость, когда ты закончишь завтракать, я хотел бы поговорить с тобой в месте, где не будет твоих сестёр. Я подожду тебя в библиотеке.

Он пошёл в библиотеку.

Там было благословенно спокойно.

Герцогу спокойно не было.

Он подошёл к камину и посмотрел на каминную решётку. Он подошёл к окну и осмотрел Беркли-Сквер. Одна карета. Двое всадников. Два человека, прогуливающиеся в направлении к Лэнсдаун-Хаус. Небольшая группа людей вышла от Гантера и прошла через небольшой парк. Марчмонт вспомнил, как выглядела площадь несколько недель назад, в день Апрельского Дурака, в день, когда он приехал сюда, намереваясь разоблачить самозванку и обнаружил вместо неё девочку, которую он потерял двенадцать лет назад.

Теперь они собирались пожениться.

Тридцать дней, со времени, как он вошёл в маленькую гостиную Лексхэм-Хауса и застал её, сидящей в кресле, до дня, на который он назначил их свадьбу – ближайший четверг, в точности в конце месяца.

Тридцать дней, от начала до конца.

Тридцать дней, и он расстанется с холостяцкой жизнью.

Не это беспокоило герцога. Так должно было случиться рано или поздно. Его долг заключался в том, чтобы жениться и произвести наследников, долг, висевший над ним практически с самого рождения – хотя прямым наследником был Джерард, продолжение древнего рода было делом слишком важным, чтобы оставлять его на одного единственного мужчину в семье.

Его беспокоил предмет, находившийся у него под рукой.

Казалось, прошли часы, дни, месяцы и годы, пока что-то не заставило его повернуться в сторону двери. Люсьен, видимо, сам не сознавая, услышал её шаги. Она застыла в дверях.

Зоя стояла в корректной позе. Её утреннее платье надлежащим образом полностью закрывало её руки и бюст. Но ни одна английская женщина не стояла бы таким образом. Ни одна англичанка не прильнула бы на мгновение к косяку, вызывая в мужской голове образы того, как она падает на спину в подушки, с одеждой в беспорядке, со взглядом, затуманенным от желания.

– Спасибо за то, что утихомирил их, – сказала Зоя, войдя. – Ты удивляешься, почему я позволила им продолжать и не спорила с ними. Беда в том, что если я начну спорить, то никогда не закончу свой завтрак, и всё остынет. В гареме у нас постоянно случались истерики, гораздо хуже этой. Женщины кричат, угрожают, жалуются, рыдают. Я говорю себе, что привыкла к такому. Я говорю себе, что позволю этому пронестись надо мной, представляя, что это буря, беснующаяся снаружи. Но это очень раздражает, и я буду очень рада переехать в твой дом и установить правила, сколько сестёр можно пускать одновременно и когда им разрешено приходить.