Лоретта Чейз - Не искушай меня

Язык другой, думала Зоя. Другая одежда. Иная мебель. Но до чего же похоже на гарем.

Папа стоял у камина, спиной ко всем.

– В самом деле, думаю, невозможно представить катастрофу страшнее, чем потеря доступа в Олмакс, – сказал он, обращаясь к огню. – Две ночи назад вы рыдали, поскольку ваша маленькая сестричка, считавшаяся покойной, оказалась живой. Две ночи назад вы изумлялись ее храбрости. Теперь вам не терпится избавиться от неё.

Зоя не была уверена, плакали ли её сёстры от счастья, от шока или от негодования.

Она вошла в дом и нашла всех – родителей, братьев и сестёр с супругами – стоящими в холле, как армию, сплотившуюся для отпора захватчику.

Что если они не узнают меня? думала она. Что если не поверят, что это я?

Но ей стоило только поднять глаза и встретиться с холодным, подозрительным взглядом отца, пока капюшон её плаща скользил с ее волос. Папа долго смотрел на неё. Затем прикрыл глаза и открыл снова. Девушка увидела, что они полны слёз. Затем он раскрыл ей свои объятия, и она бросилась в них.

– Моя дорогая девочка. – Эмоции мешали ему говорить, но она поняла каждое драгоценное слово. – О моя дорогая, дорогая девочка. Я знал, что ты вернёшься. – Он плакал, и Зоя тоже рыдала. Наконец-то она оказалась дома.

Хотя она вернулась взрослой женщиной, а не девочкой, хотя её не было так долго, отец узнал её. Они все узнали её, нравилось это им или нет. Как и у сестёр, у неё были тёмно-золотистые кудри матери, но она единственная из всех унаследовала профиль бабушки Лексхэм и её тёмно-голубые глаза.

Они не могли отрицать, что она была их родной Зоей Октавией.

Затем, в течение двадцати четырех часов, начались неприятности, и все немедленно припомнили, что их родная Зоя Октавия была проблематичным ребёнком.

– Я не хочу избавляться от неё – крикнула Присцилла. – Уверена, что не хочу. Папа, но у нас нет выбора.

– Конечно, выбор есть, – сказал отец. – Вы можете поступить отважно. Вы можете держать голову высоко поднятой и игнорировать всю эту глупость. Если мы не станем лить воду на мельницы сплетников, прячась и отрицая что-то, свет скоро найдёт себе другой повод для суеты.

– Папа, я бы хотела в это поверить…

– Если бы это был обычный скандал, тогда, конечно…

– Однако такого ещё не бывало.

– Это не политический скандал…

– И даже не посягательство на супружеские права или бракоразводный процесс.

– Дева Гарема, папа! Когда в последний раз в Лондоне была Дева Гарема?

– Они могли бы называть её Иезавелью.

– Некоторые газеты так и назвали её, а также другими словами, которые леди не осмелится произнести.

– Если она появится на публике – в парке или театре – все вокруг будут глазеть и шептаться.

– У неё не будет ни минуты покоя, и ни у кого из нас тоже.

– Эти ужасные журналисты начнут ее преследовать повсюду.

– Она не сможет жить нормальной жизнью, и мы не сможем, пока она рядом.

– Только не в Лондоне, разумеется…

– Но если она уедет, куда-нибудь в тихое место…

– Например, в поместье кузена Горация…

– Упокой, Господи, его душу, бедняга

– И поселится там под другим именем.

– Оо-оох, – слабо вымолвила мама и спрятала лицо в носовой платок.

– Уехать?– переспросил отец. – Сменить имя? Но она только что вернулась! – Папа повернулся к ним, и Зоя была потрясена печалью на его лице. – Моя малышка. Двенадцать лет я потратил, пытаясь её найти. Двенадцать лет я молился, тревожился, и корил себя тысячи раз за мою беспечность. Двенадцать лет я злился на себя, за то, что не сумел лучше позаботиться о ней. – Он встретился с ней взглядом. – Никогда не прощу себе, дитя моё, то, что тебе пришлось пережить. Никогда не прощу себя за всё то время, которое мы с тобой потеряли и не сможем наверстать.

– Я прошу прощения, папа, за все беды, которые я причинила, – сказала она, – простите меня за все неприятности, принесённые мною в этот раз. – Она закрыла модный журнал и сложила поверх него руки. – Если другого выхода нет, как уехать отсюда, значит, я уеду.

Глаза ёе сестер начали высыхать. Мама отняла от лица платочек и села чуть прямее.

– Что ж, я рада, что ты решила проявить здравый смысл, – проговорила Августа.

– Я поеду в Париж, – сказала Зоя.

Сёстры вскрикнули.

– Или в Венецию, – добавила Зоя. – Я прожила взаперти двенадцать лет и больше этого не вынесу. Но есть большие города. Там имеются магазины, театры, парки и всё прочее. Я снова почувствую себя живой.

– Она не может жить в Париже!

– Что скажут люди?

– Она понятия не имеет, что предлагает.

– Никакой морали, вы же видите. Никакого представления о подобающем поведении.

– Ни малейшей практичности, должна сказать. На что она будет жить?

– Где она будет жить? Кто присмотрит за ней?

– Я уверена, ей эти мысли даже в голову не приходили.

– Она всегда была неосмотрительным созданием.

Папа промолчал, изучая лицо Зои. Он всегда понимал её лучше, чем кто-либо из семьи. Он выжидал, оставляя решение за ней.

Её воодушевила его вера в неё.

– Я соберу свои драгоценности и сменю имя, как вы и советовали, – сказала она.

– Драгоценности?

– Какие драгоценности?

– Она не упоминала ни о каких драгоценностях.

– Она имеет в виду дрянные побрякушки с базара.

– Я имею в виду рубины и алмазы, жемчуг, изумруды и сапфиры, – ответила Зоя.

Сёстры умолкли. Присцилла замерла с куском торта на полпути ко рту. Гертруда опустила чашку.

– Золотые и серебряные браслеты, ожерелья, – продолжила Зоя, – «драгоценности» это правильное название, не так ли? Карим испытывал нежные чувства ко мне и был очень щедр. Я думала, что придётся продать мои сокровища, чтобы оплатить моё возвращение домой, но это оказалось дешевле, чем я полагала. Я была рада, поскольку надеялась разделить моё имущество с женщинами моей семьи. Но если так сложно для меня оставаться здесь, драгоценности позволят мне жить в другом месте. Мне говорили, жизнь в Париже и Венеции не настолько дорогая, как в Лондоне.

Её сёстры посмотрели друг на друга. Когда это касалось драгоценностей, женщины всего мира были одинаковы. Если бы её будущее и всё, ради чего она рисковала жизнью, не было на кону, она бы рассмеялась, поскольку сёстры вели себя подобно презираемым ими женщинам гарема.

Она сохраняла невозмутимое выражение лица.

– Я бы предпочла остаться здесь, – сказала она.

Тишина продолжалась, пока сёстры всё это обдумывали. Иногда самой мудрой линией поведения бывает предложить другим хороший стимул для разрешения проблемы.

– Не представляю, как это можно уладить, – начала Августа через некоторое время.

– Даже если бы можно было перевоспитать ее…

– Не имеет значения, что она будет делать или как себя поведёт. Все увидят лишь Деву Гарема!

– Как убедить дам высшего света её принять?

– Никто и нас не примет, вместе с ней.

– Сомневаюсь, что Принц-Регент благосклонно приветствует её в высшем свете.

– Разве что если женится на ней.

Тут прозвучал горький смешок.

– Однако он уже женат, нравится это ему или нет.

– Может, герцог из королевской семьи?

– Присцилла, ты бредишь. Они должны жениться на принцессах.

– На дочери герцога, самое меньшее.

– Но Зоя… Предположим, что джентльмен самого высшего ранга…

– Если его титул будет достаточно высок, дамы не осмелятся его оскорбить. Им придётся принимать его супругу.

– Оскорбить такого джентльмена равносильно самоубийству. Требуется кто-то вроде мистера Браммела – действительно модный джентльмен, чьё даже десятиминутное появление определяет успех собрания.

Пока сёстры размышляли, стояла тишина.

– Однако он должен занимать поистине высокое положение. Леди Холланд нигде не принимают, поскольку она разведена.

– Лорд Холланд всего лишь баронет. Этого недостаточно.

– Насколько высоким должен быть титул?– спросила Зоя.

– Это невозможно, – нетерпеливо воскликнула Августа. – Мы теряем время, ломая себе головы. Дворян с подходящим титулом очень мало, и почти все они уже женаты.

– Сколько не женаты?– спросила Зоя.

Доротея стала загибать свои пухлые, унизанные кольцами пальцы.

– Три, нет, четыре герцога.

– Один маркиз, – сказала Присцилла. – Это не считая титулов учтивости. Мы должны их считать?

– Тщетное занятие даже размышлять об этом, – сказала Августа.

– Прежде всего, как один из этих джентльменов познакомится с ней, если никто не пригласит ее на прием? – сказала Гертруда.

Августа и Гертруда всегда были брюзгливыми, отравляя удовольствие другим.

– О, Боже, – сказала Присцилла.

– Даже если удастся познакомить её с одним из этих джентльменов, это невозможно.

– Ты права, Августа. Ей двадцать четыре года, она жила в гареме, была или не была замужем за мусульманином, она не говорит на правильном английском и понятия не имеет, о чём можно говорить в обществе.

Зоя обнаружила, что в разговоре запрещено касаться многих тем, включая определённые части тела, самоудовлетворение, удовлетворение других, желания, импотенцию, наложниц, евнухов…

Этот список продолжался до бесконечности. Она была компетентной и разумной, но в этом окружении она была чересчур сбита с толку. Ей удалось восстановить знание английского во время путешествия домой. Однако по возвращении Зоя попала в чужой мир, как это поначалу было в гареме. Драгоценные крохи выученного в двенадцать лет крепко засели у неё в голове, так же, как и родная речь.

– Она научится, – сказал папа. – Зоя всегда была умной девочкой.

– Нет времени на учёбу, – сказала Гертруда. – Папа, если бы Вы были в состоянии отложить в сторону свои отцовские чувства…

– Надеюсь, что никогда этого не сделаю

– Это достойная надежда, папа, – сказала Августа. – Но трудность в том, что это мешает Вам объективно взглянуть на вещи. Какой дворянин, я Вас спрашиваю, захочет жениться на Зое, если он может получить свежую, юную, невинную невесту восемнадцати-девятнадцати лет?

Дверь малой гостиной отворилась.

– Его светлость, герцог Марчмонт, – объявил дворецкий.

Как он обычно делал при входе в комнату, Марчмонт остановился, чтобы оценить ситуацию. Даже теперь, после бутылки, или двух, или трёх, его взор был не таким ленивым, каким казался.

Он увидел:

Первое: Лексхэма, стоящего перед камином с видом человека, готового рвать на себе волосы.

Второе: Леди Лексхэм, трепещущую на кушетке в подражание умирающему мотыльку.

Третье: За большим столом по центру, четверых замужних дочерей Лексхэма, все были в чёрном, что выглядело особенно уныло на женщинах их комплекции. Как обычно, две старшие выглядели так, словно страдали непроходимостью кишечника. Как обычно, две младшие страдали от последствий бурной супружеской жизни. Они казались готовыми произвести потомство на свет в любой момент – близнецов или парочку пони, если судить по их выдающимся размерам.

И четвертое: А у окна…

…сидела девушка с книгой на коленях.

Девушка с золотыми волосами и поразительно голубыми глазами, самыми голубыми глазами на свете, на личике в форме сердечка, сливочно-белом с розовым…

На этом Марчмонт остановился. Он осознавал, что его глаза расширились, в груди стремительно нарастало странное ощущение, словно его, поджарив на огне, швырнули в глубокую прорубь. Он также отметил густой румянец на её щеках и то, как она развернула плечи, пока он глядел, и то, что это движение привлекло внимание к её фигуре с элегантными изгибами Венеры, статую которую он где-то видел.

Всё произошло настолько быстро, что прервалась и без того зыбкая связь между его языком и мозгом. Даже в лучшие времена ему удавалось вначале говорить и думать позже. В настоящее время, благодаря бутылке, или двум, или трём, его мозг был окутан густейшим туманом.

Герцог произнес:

– О боги, это правда. Эта ужасная девчонка вернулась!

– Марчмонт.

Мужской голос, произносивший его имя знакомым терпеливым тоном, заставил его моргнуть. Он выбрался из глубокой проруби и оказался в настоящем времени. Он оторвал взгляд от девушки и направил его на своего бывшего опекуна.

Выражение на лице Лексхэма сменилось на легко узнаваемую смесь недовольства, привязанности и чего-то ещё, чему герцог Марчмонт предпочёл не подыскивать названия.