– Ты похожа на пирожное с глазурью, – сказал Марчмонт.

Она также выглядела утомлённой. Он видел тени под её прекрасными глазами. Его совесть заговорила: «Это твоя вина, ты, животное!»

Она посмотрела на него так, словно он не был животным.

Люсьен ощутил, как стало легче у него на душе.

– Зоя, – начал он. Но до того как он успел начать извиняться, вереница лакеев вошла вслед за ней, некоторые с подносами в руках.

Те лакеи, чьи руки оставались незанятыми, передвинули стол и кресла к камину. Затем они расставили тарелки и покинули комнату через главные двери, которые последний из выходивших бесшумно затворил за собой.

– Когда я поднялась наверх утром, ты ещё спал, – проговорила Зоя. – Не хотелось тебя беспокоить.

– Подойди сюда, – сказал он.

– Иди завтракать, – сказала она.

Хоар, как он обычно делал каждый вечер, разложил халат Марчмонта на спинке кресла, под рукой. Она взяла его и развернула перед ним, играя роль его камердинера.

Герцог мысленно продолжал посыпать голову пеплом в раскаянии.

Он слез с кровати, надел шлёпанцы и послушно вдел руки в рукава халата. Затянув пояс, он заговорил:

– Я должен просить у тебя прощения, Зоя. Я отвратительно повёл себя прошлым вечером.

– О, благодарю тебя, – она бросилась ему на шею, обнимая его в своей обычной импульсивной манере.

Марчмонт обнял её и крепко сжал в руках:

– Я никогда, ни за что не должен был принимать сторону Харрисона против тебя. Не знаю, о чём я думал. Очевидно, я не думал вообще. Прости меня, пожалуйста.

Он зарылся лицом в волосы жены и вдохнул её аромат, чистый, тёплый и летний.

Некоторое время он стоял, просто обнимая её.

Её не было так долго. Она вернулась. И принадлежала ему. Он сделал её своей. Его никто не принуждал. Теперь его долгом было присматривать за ней и чтить её, эту обязанность никто не заставлял его взять на себя. Он дал своё слово, по доброй воле, в тот самый момент, когда сказал «Беру тебя в жёны».

Спустя какое-то время Зоя отстранилась.

– Спасибо, – проговорила она. – Мне было нелегко подняться сюда сегодня утром. Но теперь, когда я прощена…

– О, нет, – перебил Марчмонт. – Это я просил тебя о прощении. Я ещё не решил, простить ли тебя.

Её глаза расширились, и он захохотал:

– Шутка, Зоя. Не мог удержаться. Боже милостивый, что тут прощать? Я сказал, что ты можешь делать всё, что угодно тебе, а не Харрисону.

– Пойдём, давай позавтракаем, – сказала она. – Нужно поговорить о цифрах, и вряд ли ты это сможешь выдержать на голодный желудок.

– О цифрах, – повторил он.

У него возникло дурное предчувствие от одной перспективы заняться подсчётами. Она просматривала долгие колонки цифр. Она их записывала. Хотя ей удалось оттереть кляксы с лица, слабые пятна от чернил остались у неё на пальцах.

Зоя взяла Люсьена за руку, и тот позволил ей отвести себя к столику для завтрака.

– Это самая тёмная часть комнаты, – произнёс он, – я думал, ты предпочтёшь, завтракать на свету. Мои окна выходят на сад.

– Я предположила, что сегодня утром у тебя будет болеть голова, – ответила она.

– Я и близко не напился так, как собирался, – сказал Марчмонт. – Пьянствовать оказалось далеко не так весело, как считается.

Он отодвинул для неё кресло, и она села. Он уселся напротив. Совсем недалеко. Так было куда интимнее, чем даже в комнате для завтраков, наименее формальном из всех помещений дома.

Они ели какое-то время в приятной тишине. Люсьен привык к тишине и к одиночеству. Но он знал, что Зоя упивается тишиной после столь бурных трапез в Лексхэм Хаусе. Сам он был доволен просто тем, что она сидит рядом и не собирается швырять в него вещами.

Кажется, он начинает нехорошо, по-глупому привязываться к своей жене.

Когда, наконец, Марчмонт опустил столовые приборы, Зоя вытащила несколько листов писчей бумаги из кармана, скрывавшегося среди складок её платья.

– Это, должно быть, итоговые цифры, – проговорил герцог, разглядывая бумаги с отвращением.

– Несколько заметок, всего лишь, – сказала она. – Только некоторые примеры, чтобы проиллюстрировать основную предпосылку. Она заключается в том, что тебя чудовищным образом обсчитывают и поставляют чрезмерное количество провизии, и что, говоря вкратце, слуги твоего дома тебя обманывают.

Это было, вероятно, последним, что Марчмонт ожидал от неё услышать. Слова он понимал, но их смысл до него не доходил. Он посмотрел на документы в её руке. Он посмотрел на неё и её встревоженное выражение лица.

– Я не ожидала такого в столь безупречном хозяйстве, – говорила Зоя. – Я не подозревала ничего, пока Харрисон не поднял шум по поводу моего ознакомления с записями. И даже тогда обман был лишь одной из возможных причин, пришедших мне на ум.

– Харрисон, – сказал герцог. – Обманывающий меня.

Речь понемногу возвращалась к нему, несмотря на онемение.

– Первым, что я заметила, было количество провизии, – продолжала Зоя. – Это могло быть правдой, если бы ты развлекался ежевечернее в самой расточительной манере. Но я знаю, что это не так. Ты большей частью обедаешь вне дома, согласно Осгуду, который ведёт учёт всем твоим приглашениям и встречам. Я ещё не посылала за твоим поваром, либо за теми, кто имеет отношение к закупкам, чтобы услышать, как они поясняют количества и цены. Я не хотела делать этого, пока не поговорю с тобой.

– Я не…

Марчмонт вспомнил, как она сидела в библиотеке, роясь в книгах, когда было далеко за полночь. Она осталась там, когда он ушёл, в дурном настроении.

Прошлым вечером, поздней ночью и ранним утром она сидела и считала.

– О, Зоя, – он протянул руку, и его жена вложила в неё свои заметки. Он поглядел в них, буквы и цифры окутывал густой туман.

– Я знаю, что такие вещи случаются, – говорила Зоя. – Сёстры меня предупреждали. Они сказали, я должна немедленно проверить все счётные книги и поговорить с прислугой высшего ранга, чтобы дать понять, что я понимаю, как управлять хозяйством. Они сказали, что мне следует быть твёрдой с самого начала, или останется пустота, и другие придут, чтобы её заполнить. Тогда я навсегда утрачу контроль. Я знала, что это правда, потому что именно так происходит в гареме.

Герцог не понимал ничего. Он унаследовал титул. Он унаследовал своё положение в этом мире. Ему не приходилось самоутверждаться или доказывать, кем он является. Он просто был герцогом Марчмонтом.

– Бывает, что кухарка, либо кто-то другой, заказывает продовольствия больше, чем может быть использовано, и продаёт излишки. Иногда они заключают сделку, допустим, с мясником. Он выставляет счёт на завышенную сумму, а доход они делят пополам. Но это только еда и напитки. Твои счета за прачечную просто нелепы, даже для столь модного джентльмена. Отдельные счета от портного мне показались фальшивыми. Я не удивлюсь, если мы обнаружим, что некоторые из торговцев, чьи имена фигурируют в списке, вообще не существуют, – продолжила она.

Марчмонт невидящим взглядом уставился в бумаги в его руке.

– Прости, – сказала Зоя. – Ожидалось, что будут выявлены небольшие злоупотребления. Такое встречается повсюду, и избежать их почти невозможно. Но это превосходит всё, что я могла ожидать. Это очень, очень безнравственно. Предательство доверия самого худшего рода.

Первоначальный чистый шок уступил место разгоравшейся ярости. Харрисон, которому он доверял, который стоял перед ним вчера, такой почтительно корректный.

Часть его всё ещё не могла принять это.

Однако в сердце своём он знал, что это было правдой.

Его доверие было предано.

В то же время герцог осознавал с мучительной ясностью, как легко было другим его обманывать.

Он протянул записи обратно Зое, поднялся из-за стола, пересёк комнату и дёрнул шнур, вызывая лакея.

Слуга появился в течение минуты.

– Пришли ко мне Харрисона, – сказал Марчмонт. – Немедленно.

– Прошу прощения, ваша светлость, – проговорил лакей. – Но мистера Харрисона в доме нет.

Зою не удивилась, когда они обнаружили, что управляющий сбежал, видимо, ночью. Как показал обыск его комнат, имущество Харрисона, как и некоторые вещи, ему не принадлежащие, исчезли.

Миссис Данстан ушла на рынок рано утром и не вернулась. Никто из них не предупредил Дава и Хоаре. Эти двое, должно быть, полагали, что герцогу и герцогине никогда не удастся разобраться в записях счётных книг, иначе они бы тоже испарились.

К концу дня, опросив каждого члена персонала, Марчмонт окончательно убедился в том, что его доверенные слуги под предводительством Харрисона, систематически разворовывали его доходы, и это продолжалось более десяти лет.

Хоар, к примеру, руководил целой сетью портных, перчаточников, галантерейщиков, прачек и прочих, каждый из которых обсчитывал его светлость и делился доходами с камердинером, который отчислял проценты своим сообщникам. Остальные – повар, дворецкий, домоправительница – делали то же самое в своей сфере.

Некоторые из слуг низшего ранга знали о происходящем, некоторые подозревали, некоторые не знали ничего. Знавшие боялись, до сегодняшнего дня, рассказать обо всём. Они верили, что никто не поверит их слову против Харрисона, и были напуганы до смерти тем, что он сделает с ними, если они проболтаются. Место в Марчмонт Хаусе хорошо оплачивалось и имело высокий статус. Нельзя было надеяться устроиться так же хорошо где-то в другом доме. Более того, можно было вообще остаться без работы, поскольку Харрисон увольнял проблемных служащих без рекомендаций. Слуга без рекомендации вряд ли мог найти хорошую работу. К тому же, Харрисон был мстительным, распространяя ядовитые сплетни о тех, кого уволил. Никто в радиусе десяти миль от Лондона не взял бы их на самое ничтожное место.

– Он забияка, как я и думала, – сказала Зоя после того, как последняя из штата, посудомойка покинула кабинет.

– Я так не думал, – сказал Марчмонт. – Я не замечал никаких изъянов. Понятия не имел, что остальные служащие живут в страхе перед ним. Даже если бы я заметил, то подумал бы, что так и должно быть. Но страх и уважение далеко не одно и то же. Господи, Зоя, что за неразбериха!

Он встал, подошёл к камину и посмотрел в огонь, держа руки за спиной. Так часто стоял её отец, когда размышлял, глядя в огонь.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Ты доверял этим людям, и они предали тебя.

Марчмонт покачал головой.

– Не каждый способен противостоять искушению. Если бы я выполнял свои обязанности, у них бы не возникло искушения. Я подал им дурной пример. Я не был хозяином дома. Кто-то должен был быть им. И так соблазнительно, обладая огромной властью, употребить её во зло. – Он повернулся к ней спиной. – Что бы произошло в таком случае в гареме? Головы с плеч?

Зоя кивнула:

– Никому бы не было дела до того, виновны они на самом деле или нет.

– Я знаю, что следует их всех – Харрисона, повариху, Дава, Данстан, Хоара – отдать под стражу и наказать. Но их повесят, и тогда я всегда буду думать о том, что если бы я вёл себя иначе, ничего из этого бы не случилось.

– Если у Харрисона и домоправительницы есть хоть капля здравого смысла, они уже покинули страну к этому времени, – сказала она. – Будет несправедливо, если они будут на свободе, а остальных повесят.

– Остальные равным образом виновны. Мы можем добавить к преступлению глупость, проявленную ими, когда они задержались в доме на минуту, после того, как ты открыла гроссбухи, – он всё ещё разглядывал тлеющие угли.

– Это не первый случай, когда служащие недооценивают мою настойчивость, – добавила Зоя. – Когда ты ночью вошёл в библиотеку и позвал меня в кровать, я очень хотела этого. Хотела, чтобы мы целовались и занимались любовью. Я не хотела продолжать рассматривать колонки цифр. Ты знаешь, никогда не любила арифметику.

– Я знаю.

– Но я как собака, ухватившаяся за кость. Как только я увидела, что что-то не так, это превратилось в вызов, найти, что именно не так, и как, и где. Точно так же было в гареме. Если бы я не была такой упрямой, я бы никогда не выбралась оттуда. Но я была настроена овладеть этим местом. И после того как я овладела им, когда время пришло, я нашла способ бежать.

– О, Зоя, – Люсьен повернулся к ней, но ей не требовалось читать по его лицу. Он слышала по мукам в его голосе. Зоя подошла к нему. Инстинктивно. Она обняла его, так как делала этим утром, потому что любила его – ничего с этим не поделать – и хотела видеть его счастливым.

Он заключил её в объятия, такие же, как сегодня утром, тёплые, сильные и обнадёживающие.

Марчмонт поцеловал Зою в макушку, и нежность этой ласки заставила сжаться её сердце.