Лоретта Чейз - Не искушай меня

– Скорее, пьян.

– Где папа?

– Почему он ничего не сделает?

Зоя взглянула назад. Они сгрудились в дверях, жалуясь и протестуя, но никто не пытался остановить Марчмонта.

Нет, во всяком случае, они не изменились.

Несмотря на крики, жалобу и критику, они держались на расстоянии.

Герцог вышел на балкон.

Поднял руку.

Толпа затихла.

– Да, да, я знаю, – заявил он. – Все хотят видеть мисс Лексхэм.

Он не кричал. Только слегка возвысил свой низкий голос. Но казалось, что его ясно слышали люди на другом конце площади.

– Очень хорошо, – он повернулся к ней и жестом пригласил Зою присоединиться к нему. Она смотрела на его длинные пальцы, манившие её. Клок светлых волос, цвета первых утренних лучей, упал ему на бровь. Он слегка улыбался.

Она напомнила себе, что ничего не знала о Кариме и мире, в котором тот жил, однако быстро выучилась лавировать на его извилистых тропинках. Она узнала, как Кариму угодить и как его развлечь. В результате, она выиграла его привязанность и целое состояние в драгоценностях.

Здесь будет легче, сказала она себе. Ей было достаточно найти дорогу в мир, которому она принадлежала по своей сути.

Она вернулась домой тихо. Лорд Уинтертон намеревался избежать беспорядков, миновать которых, в конце концов, не удалось. Её прятали два дня в доме родителей, за закрытыми окнами и занавесями. Словно она и не покидала гарем.

Девушка прошла на балкон.

Толпа умолкла.

Как и её сёстры.

Сотни голов поднялись вверх. Все взгляды сосредоточились на ней.

Её бросило в холод, затем в жар. Голова закружилась. Но это было замечательное головокружение от радости освобождения.

Она, наконец, вышла наружу, в открытую.

Я здесь, думала она. Я дома. Наконец. Да, посмотрите на меня. Смотрите, сколько угодно. Я больше не невидимка.

Зоя почувствовала, как большая тёплая ладонь сжала ей руку. Тепло проникало в самое сердце и заставило его биться чаще. Она осознавала, что её пульс бьётся на горле и в запястье, так близко к нему. Жар распространился по её животу и пошёл вниз, сделав колени ватными.

Я сейчас потеряю сознание, подумала она. Но она не могла себе позволить упасть без чувств от одного мужского прикосновения. В любом случае, не сейчас. Не здесь. Она заставила себя посмотреть на него.

Герцог слегка улыбнулся, насмешливо или изумлённо, – она не могла сказать наверняка.

За его полузакрытыми глазами она скорее ощутила, чем увидела, промелькнувшую тень.

Ей вспомнился краткий отблеск боли при упоминании брата. Он исчез молниеносно, но она видела в его первой удивлённой реакции темноту – чёрную, пустую, незабываемую.

Девушка смотрела дольше, чем должна была, в его глаза, эти сонные зелёные очи, пристально наблюдавшие за ней и всё же отгородившиеся от неё. Наконец, Марчмонт издал короткий смешок и поднёс её руку к своим губам, прикоснувшись ими к суставам ее пальцев.

Если бы они находились в гареме, она бы утонула в подушках и откинула голову назад, в приглашении.

Но они были не в гареме, и он отказался сделать её своей женой.

Она же не мужчина, чтобы позволить похоти руководить ею.

Этот мужчина не годился в мужья.

Когда-то между ними была привязанность. Не дружба, конечно. В детстве разница в несколько лет образовывала пропасть между ними, как и различие в половой принадлежности. И всё же, когда-то он был привязан ко мне, подумала Зоя, на его собственный манер.

Но это было тогда.

Теперь он был всем, чего может желать любая женщина, и знал об этом.

Она желала его так же, как и остальные женщины.

Это ничего не означало. И, определённо, ничего не означало для него.

Во всяком случае, она, наконец, ощутила желание, говорила она себе. Если Зоя смогла почувствовать это с герцогом, то сможет ощутить и с кем-то другим, с тем, кто захочет её и вручит ей своё сердце.

Но сейчас она радовалась своей свободе. Девушка была благодарна за то, что может стоять на этом балконе, обозревая сотни людей внизу.

Зоя сжала его руку с признательностью, на губах заиграла медленная, искренняя улыбка благодарности и счастья, хотя она не смогла удержаться, чтобы не глянуть на него из-под ресниц в ожидании реакции.

Она мельком увидела жар, мерцавший в осторожном зелёном взоре.

Ах, он тоже это чувствовал: мощное физическое притяжение между ними.

Марчмонт выпустил ее руку.

– Мы достаточно долго развлекали толпу, – проговорил он. – Ступайте внутрь.

Она повернулась, чтобы уйти. Толпа всколыхнулась, и люди заговорили снова, но гораздо тише. Они превратились из бушующего моря в бормочущее.

– Вы увидели её, – провозгласил герцог, и его звучный голос легко перекрыл это море. – И будете видеть снова, время от времени. Теперь расходитесь.

Через мгновение толпа стала разворачиваться и ручейками потекла с площади.

Марчмонт лишь провёл губами по фалангам её пальцев.

Этого оказалось достаточно.

Он уловил аромат кожи, ощутил её мягкость, эти ощущения сохранились надолго после того, как он отпустил её и отвернулся сам.

Вероятно, он должен был сказать «да». Видения танцующей под вуалями Зои снова роились в его мозгу.

Он откинул их прочь. Он не собирается разрушать свою жизнь женитьбой на совершенно незнакомой женщине, даже ради Лексхэма.

Он обратил внимание на площадь. Она постепенно пустела, как он и предполагал. Волнение толпы улеглось, как только они увидели, что Дева Гарема выглядит как и любая другая привлекательная английская леди. Это была первая и наиболее лёгкая часть задачи, за которую он взялся.

Вторым пунктом значились газеты. В отличие от толпы, они так легко не откажутся от сенсационной истории. Среди толкавшихся на площади было много журналистов. Они хотят получить историю и придумают её, если будет необходимо.

Он возвратился в библиотеку, где ждала Зоя, её глаза были до краёв наполнены восхищением и благодарностью, которые даже он, не слишком озабоченный распознаванием выражений на лице, мог понять. Герцог не знал, верить ему или нет тому, что он видел на её лице. Двенадцать лет назад он бы знал, чему верить. Но дюжину лет тому назад у Зои на лице ни за что бы не появилось такого нежного выражения.

Это не та Зоя, которую он знал все те годы, напомнил он себе. В любом случае, ему было не нужно узнавать, что у неё на сердце, так же как и ей знать про него. Он обещал сделать её модной, и это всё что требовалось сделать.

Он перенёс своё внимание на другой предмет.

Её сёстры замешкались в дверях, две чёрные фигуры, стоящие с каждой стороны проёма, и два огромных живота, выдвигающихся из коридора.

Вороний квартет.

– Кто умер? – спросил он.

– Кузен Горацио, – ответила Августа.

– А, отшельник с острова Скай, – сказал Марчмонт.

Лексхэм взял его туда после смерти Джерарда. Многие считали это странным местом для горюющего пятнадцатилетнего подростка, но Лексхэм, как обычно, знал, что делал. Глядя в прошлое, Марчмонт понимал, насколько мудро поступил опекун, не отослав нового герцога Марчмонта обратно в школу. Там ему пришлось бы скрывать свою скорбь. Там, среди друзей, у него бы не было ни Джерарда, которым можно было гордиться, ни ожидания писем от Джерарда. Скай и эксцентричный кузен Горацио не имели никакого отношения к Джерарду и его покойным родителям. Он был вдали от мира, где они выросли, и это было прекрасно. Они с Лексхэмом гуляли. Ловили рыбу. Читали книги и разговаривали. Иногда даже кузен Горацио присоединялся к беседе.

Задумчивая атмосфера местности и уединение утихомирили рассудок Марчмонта и принесли ему покой.

– Скончался две недели назад, – сказала Доротея.

– Он оставил своё состояние папе.

– Самое малое, что мы обязаны сделать – это носить по нему траур.

Они думали отправить свою младшую сестру в поместье кузена Горацио? Зою – на пустынный, продуваемый ветрами остров шотландских Внутренних Гебрид? Она бы решила, что попала в Сибирь. Для девушки, которая двенадцать лет провела в стране, где вечно светит солнце и даже ночью температура редко опускается ниже 60 градусов[2], Скай был бы точно таким же – до кости пробирающем от холода и убийственным для духа.

Его взгляд устремился к Зое и её винно-красной шали на бледно-зелёном платье. Она была прямой противоположностью трауру, остро живая и безошибочно чувственная.

Не то чтобы её наряд выглядел соблазнительно. Дело было в том, как она носила его, и томный вид, с которым она держалась. Даже стоя неподвижно она излучала сексуальность.

– У меня немного одежды, и траурное платье, найденное моими сёстрами, оказалось мне мало, – пояснила Зоя, очевидно, приняв его продолжительный осмотр за осуждение. – Слишком трудно его переделать. Горничной пришлось взять кусок отсюда. – Она указала на низ платья, привлекать внимание к изящным щиколоткам. – Затем пришлось добавить сюда, чтобы закрыть мои груди. – Она приложила руку над лифом платья. – Сюда тоже пришлось вставить кусок. – Она скользнула руками вдоль бёдер.

– Зоя, – сказала Доротея предупреждающе.

– Что?

– Мы не трогаем себя подобным образом.

– Уж точно не перед теми, кто не являются нашими мужьями, – сказала Присцилла.

– Я забыла. – Она посмотрела на Марчмонта. – Мы не прикасаемся. Не говорим, что чувствуем в глубине сердца. Не возлежим на коврах. Держим ноги на полу, за исключением кровати или кушетки.

– Где Вы держали ноги?– спросил он.

Она указала на мебель.

– В Каире нет стульев. Когда я сажусь, то испытываю желание поджать под себя ноги.

– Здесь не Каир, – сказала Августа. – Тебе это лучше хорошо запомнить. Но ты вряд ли ты так сделаешь. – Она повернулась к Марчмонту, с трудом сохранявшему самообладание. – Марчмонт, Вас это может забавлять, но будет честным по отношению к Зое признать: потребуются годы, чтобы цивилизовать её.

Она в одно мгновение возбудила его, эта маленькая ведьма, и одновременно заставила смеяться. Зоя Октавия никогда не была полностью цивилизованной. Она никогда не была такой, как другие. И теперь в ещё большей степени.

Он позволил взгляду скользнуть от бёдер до корсажа, на который она обратила его внимание. До белого горла и ямочки на упрямом подбородке, и выше, навстречу её взгляду.

Это был взгляд взрослой женщины, а не девочки, которую он знал. Та Зоя исчезла навсегда, как пропал и мальчик, каким он был когда-то. Так и должно быть, сказал он себе. Такова жизнь, целиком нормальная и вовсе не таинственная. Герцог предпочитал, чтобы так и было.

– Если под «цивилизованностью» вы подразумеваете, что она должна превратиться в английскую леди, то это необязательно, – сказал он. – Графиня Ливен не англичанка, однако она одна из патронесс Олмака.

– Что такое Олмак? спросила Зоя. – Они продолжают визжать об этом, но я так и не могу решить, то ли это Сад Удовольствий, то ли место наказания.

– И то, и другое, – сказал он. – Это самый эксклюзивный клуб в Лондоне, в который невероятно трудно попасть и из которого удивительно легко быть изгнанным. Происхождение и воспитание несущественны. Необходимо прекрасно одеваться и танцевать. Или, провалившись в этом, нужно обладать остроумием или самонадеянностью, чтобы произвести впечатление на патронесс. Они ведут список тех, кто соответствует их стандартам. Три четверти знати вне списка. Если вас нет в списке, то вы не можете купить входной билет и попасть на ночную ассамблею по средам.

– Вы в списке? – спросила Зоя.

– Разумеется, – ответил он.

– На прорехи в морали у мужчин обычно смотрят сквозь пальцы, – проговорила Августа.

Марчмонт не стал обращать на неё внимания

– Вы тоже будете в списке, – сказал он Зое.

– Это, – сказала Гертруда, – требует чуда, а я не замечала, чтобы Вы были в хороших отношениях с Провидением.

– Я не верю в чудеса, – произнёс он. – В настоящий момент Олмак значения не имеет.

– Не имеет, – вскрикнула Августа.

Почему они не уходят? Почему Лексхэм не придушил их ещё при рождении?

– Я разобрался с толпой, – сказал Марчмонт. – Теперь на очереди газеты.

Он подошёл к двери, и трагический хор расступился.

Герцог вызвал лакея.

– Найди существо сомнительного вида по имени Джон Бирдсли, слоняющееся по площади, – сказал Марчмонт слуге. – Скажи ему, что я встречусь с ним в приёмной на первом этаже.

Как он и полагал, это всполошило хор.

– Бирдсли?