Иман Кальби - Не твоя…

– Слышал историю о разорванном офицере в Алеппо?– с нескрываемым подколом произнес, обращаясь в Кариму Абу Умар.

– Нет– ответил тут сухо не глядя на собеседника.

– Повстанец положил глаз на красивую вдову, муж которой был убит. Когда район был освобожден от шакалов Али, он стал наведываться к ней, почти каждую ночь– показав свои желтые зубы, скалился Абу Умар.–Он угрожал ей и они занимались этим тогда, когда он того хотел. Так продолжалось месяца два. Потом она убежала с дома и пожаловалась командиру того батальона, к которому он принадлежал. Это были праведные ребята, такие вещи у них не приветствуются. Его хотели сильно наказать. В порыве ярости он вбежал к ней в дом и застрелил шармуту. Его поймали свои же люди, привязали за ноги и под мышки к двум разным грузовикам и разорвали. Так, как это делали наши праведные предки, только с использованием верблюдов. Ноги оторвало, но он никак не подыхал. Он умолял его пристрелить, но братья были непреклонны.– закончил он, оценивая эффект произнесенных им слов.

Карим презрительно перевел, наконец, на него взгляд– И к чему ты это рассказываешь?– с усмешкой проговорил он, подняв бровь. Равнодушно и надменно.

–Да так,– принимая скрытый вызов, ответил Абу Умар,– для сведения. Праведные люди не любят тех, кто гоняется за юбками. Им не благоволит Аллах.

– Не хочешь ли ты сказать, что Аллах меня не любит?– с презрением и растущей яростью начал наступление Карим,–  или же ты сравниваешь меня с этим хмаром (араб.– ослом)?

Абу Умар стал заикаться и отступать, явно не рассчитав свои силы, перегнув палку. Он походил на шакала, что заметили многие из присутствовавших в комнате и слышавших этот разговор.

– Нет, но…

– Или же моей русской сабие (араб.– наложнице) надо пойти и пожаловаться моему начальнику? Дай подумать, а кто мой начальник? Ах да, я же сам себе начальник, или ты забыл, кто является командиром этой бригады?! Кто является твоим командиром, ах шармута (араб.– брат шлюхи)?!!– закричал он на него в полную силу.

Абу Умар теперь дрожал, то ли от страха, то ли от внутренней ярости, которую боялся выплеснуть наружу.

– Если бы не то, что мы потеряли много бойцов в последнем бое, я бы зарезал тебя прямо здесь, как шакала. И не из– за женщины, а из– за того, что ты неблагодарный осел! Упертый грязный хмар!– Карим расходился все больше и больше, но тут вмешался Валид.

– Бикаффи (араб– достаточно), брат, хватит,– стал он хлопать его по плечу. –Халас.

– Отныне знайте все, что она принадлежит мне! И только я решаю, жить ей или умереть, рожать от меня детей или стирать мне вещи, быть вашей госпожой или пленницей! Не вы, а я! Это понятно?!– грозно проговорил он в последний раз.

Смотрящие в пол присутствовавшие в комнате подали сигнал головой кивком.

– Вот так,–  проговорил он и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

***

Он пошел в свою вторую комнату, где в последние недели проводил так много времени за чтением книг, как дурак, чтобы обсуждать их с ней, в их нелепом и смешном мирке на заднем дворе под апельсинами. Захотелось тишины. У кровати полураскрытым лежал том Ремарка. Карим опустил на него глаза и в сердце снова больно защемило…Какой наивный дурак. Знали бы все эти храбрые ребята, которые верят ему… Ведет себя, как мальчишка…Тяжесть его дум была прервана стуком в дверь. Зашел Абу Умар. Он немного прокашлялся и как– то нервозно начал:

– Прости, Карим. Не знаю, что на меня нашло.

Карим молчал, не сводя с него глаз.

– Умм Бушер привела несколько девочек,– начал было Абу Умар.

– Заткнись. Если это пленные христианки или девушки с побережья, я запрещаю вам всем к ним прикасаться. Отпустите их,– жестко оборвал Карим собеседника.

– Это не пленные. Они пришли добровольно. Они хотят помочь революции, примкнуть к нам. Праведные. Из них выйдут достойные жены и спутницы. Примкнуть к тебе, прежде всего,– поспешил оправдаться Абу Умар, при этом произнеся последнюю фразу не без толики горечи и даже плохо скрываемой зависти.

– И как они хотят к нам примкнуть?– сказал с сарказмом Карим.

– Ты сам на себя не похож, брат. Раньше тебя забавляли такие вещи. Они хорошие. Чистые. Не то, что…

– Еще слово о ней– и я тебя застрелю,– резко перебил его Карим, направив на него дуло пистолета.

– Все– все, прости…

Карим молчал, не глядя на него.

Тот в нерешительности переступал с ноги на ногу, не зная, то ли остаться, то ли уходить прочь.

– Хорошо,– тихо произнес Карим,– приведи мне в комнату самую красивую.

Абу Умар удивился такой внезапной перемене.

– Может, ты сам посмотришь, они все ничего,– начал было он, но тот его снова резко осек.

– Я сказал, приведи мне ту, какую считаешь самой красивой. Какую забрал бы себе..

Абу Умар открыл рот, начав заглатывать воздух. Он не знал, что на это сказать. Снова волна боли и обиды прокатилась по его телу. Какую забрал бы себе… Он действительно присмотрел себе девушку. За долгие месяцы увидел ту, кто мог бы стать его спутником по жизни…Фатыма. Ее звали Фатыма…Такая красивая… Но ослушаться главаря, тем более, что он уже раструбил по бригаде, что ему нравится та голубоглазая девушка…Он сглотнул болезненный ком, подступивший к его горлу и процедил– Хорошо.

– Скажи Умм Бушер, пусть приготовит ее для меня. Здесь, в этой комнате, а я пока пройдусь и почитаю отчеты…

***

Карим зашел в натопленную комнату, освещенную несколькими лампами. Там уже не было книги. Он бросил ее по пути в печку. В углу его со страхом и нетерпением ждала стройная женская фигура маленького роста.

Увидев на пороге мужчину, девушка неловко преклонила голову, смиренно опустив взор– Асейид Карим Диб, ташаррафту (араб.– господин Карим Диб, имею честь).

Он небрежно улыбнулся, но не ответил ничего. Подошел к волнующейся красотке, стащил с нее платок одним движением, высвободив толстую косу, после чего расстегнул платье и спустил его по плечам вниз. Девушка неловко прикрыла руками свое тело, хотя оно все еще было спрятано за белой ночной сорочкой. Карим усмехнулся, подумав о том, какими скучными и неинтересными бывают эти феллашки (араб.– крестьянки).

И вот, с нее слетела уже и ночная сорочка, открыв взору мужчины красивую покатую грудь.

– Шусмик (араб.–  как тебя зовут?)– спросил он ее мягки голосом.

– Фатыма, я сейиди (араб.– мой господин)– тихо и кротко ответила она.

– Азраа (араб.– девственница)?– спросил он и провел по ее тонкой шее.

– Айва (араб.–  да)– с гордостью и трепетом ответила та.

Удовлетворенно и одобрительно кивнув, Карим нагнулся к ее губам, смело раздвинул их и проник языком в ее рот. Через несколько минут она уже лежала под ним. Тишину комнаты нарушал ритмичный скрип кровати и глубокое дыхание девочки, мечтавшей вопреки пронизывающей ее боли, ублажить своего господина.

Карим грубо входил в нее и презирал за то, что она не может даже вскрикнуть от того, что ей больно. Она была рождена рабыней и никогда не станет другой. Эта меленькая смиренная девочка, такая услужливая и воспитанная. И такая желаемая Абу Умаром….Пусть этому фанатику будет так же больно сегодня, как и ему…

Не хотелось смотреть в ее затравленные от рождения и воспитания глаза, хоть и такие красивые и невинные. Ему вообще не хотелось ее видеть, он вообще пожалел, что приказал ее сюда притащить, надо было просто удовлетворить себя самому, как мальчишке, потому что мысли все равно были не здесь, все равно ничто не могло утолить его голод. Почему ему даже не было ее жаль? А с чего? Она сама пришла, сама добровольно легла под него. Проститутки ложатся ради денег, а она? Ради того, чтобы урвать частичку его славы? Чтобы попытаться ухватить в свои сети? Он отогнал эти ненужные мысли прочь. Не для этого он решил забыться. Устал быть хорошим. Устал быть идеальным.

Он развернул ее спиной, заставил прогнуться, придавил лицо к подушке, чтобы не видеть ее затравленного взгляда. Даже хорошо, что она молчит. Можно закрыть глаза и представить на ее месте другую. Такую желанную, такую далекую… Это помогло, не знавшее ласки уже несколько недель тело резво реагировало на инстинкты, он был почти у цели. Он открыл глаза и посмотрел перед собой. Дверь была полуоткрыта. На пороге стояла женская тень в абайе и никабе. Ее невозможно было отличить, распознать из тысяч других теней. Если бы не глаза. Если бы не глаза, которые бы он узнал из тысячи. Она смотрела на них не отрываясь, и он не мог понять, что говорит этот ее неотрывный взгляд с расширенными зрачками. Но только он вселил в него демона. Мужчина неистово вдалбливался в бедную девственницу под ним, имя которой он даже не запомнил. Волна экстаза прошлась по его телу, ударив в пах острой волной наслаждения. Не отрывая взгляд от женщины в черном, он стал сотрясаться в оргазме, со стоном и хрипом повторяя заветное имя–  Владааа, Владаа, Владааа.

Она не понимала, зачем смотрела на это, почему не убежала прочь сразу, как только услышала сдавленные женские стоны, рваное дыхание. Не могла отвести своего взгляда от него. Не могла и не хотела. Внутри боролось столько чувств, столько эмоций. Так вот как он страдает по ней… Укол ревности и может даже боли… И в то же время, она невольно представляла себя на ее месте, словно чувствовала, как он делает это с ней, ему даже не нужно было держать ее в руках, его глаза трахали ее даже на расстоянии. Какое– то чистое, животное удовольствие…. Ревность? Если бы не этот пронзающий ее взгляд, если бы не оргазм с ее именем на губах…

Она стремительно сорвалась вниз, к переходу между домами, ей надо было срочно где– то укрыться от этого невыносимого, прожигающего взгляда. Почти добежала до перехода, когда вдруг увидела приоткрытой какую– то широкую дверь… Ей было страшно, но интерес, особенно после стольких дней прозябания в комнате в полной статике, пересиливал. Ее пугала эта игра, но в то же время, манила. Зашла в комнату. Нащупала выключатель на стене. Не веря своим глазам, прошлась по запыленной зале–  станок, огромные зеркала в пол. Это пространство завораживало и печалило одновременно. Словно ты вор, закравшийся в воспоминания к другому человеку, который жил здесь когда– то, танцевал, учился… Очевидно, когда– то в этом помещении проходили занятия фитнесом, туристическое прошлое бутикового отеля в Хомре… На полу пыль, на зеркалах пыль, словно она действительно в чьей– то памяти. На столе стоит магнитофон. Какая– то сюрреалистичная картина. Кассета в проигрывателе. Конечно, тренеры часто любят по старинке заниматься с использованием кассет. Влада скидывает абайю и нажимает на плэй. Комнату наполняет плавная, завораживающая музыка. Мелодия проста и трогательна, чувственна и аллегорична… Она в красном платье клеш, ничего не мешает ей на минутку стать частью этой музыки, этого зала. Девушка исполняет такие знакомые и такие забытые па. Танец у зеркал, за станком, всегда успокаивал ее, уносил подальше от реальности. А сейчас казалось, что это не она уносится от реальности, а реальность от нее. Что нет всего этого ужаса там, за пределами этой комнаты. Еще поворот, еще взмах ногой, еще беззвучно рассечь движением рук спертый воздух, вновь, как когда– то, наполнив его жизнью танца…

Она открывает глаза и тут же снова попадает в плен тех самых глаз. Он смотрит так, что становится страшно. Одержимо, бешено, как волк, с щемящей тоской и яростью одновременно. Этот волчий взгляд неминуемой гибели жертвы… Усыпляющий, неизбежный. Влекущий. И вот он в шаге от нее, и вот он подошел уже вплотную. Его грудь тяжело вздымается.

– Продолжай,–  хрипло шепчет он.

Девушка молча слушается, сама не понимая, почему. Ее движения легки и пластичны. Она словно часть этой плохо освещенной комнаты с пыльными зеркалами. Словно воспоминание из прошлого… Да, именно так, она была воспоминанием из прошлого, Его воспоминанием, мальчика из деревни, укравшего статуэтку балерины, замершей в па…

Он не помнит себя от вожделения.

Хватает ее, прижимает лицом к зеркалу, закидывает ногу девушки на станок, срывает с нее трусики.

– Мокрая, шепчет он ей на ухо, покусывая шею, триумфально улыбаясь.

Его руки начинают умело ласкать ее, один палец, потом второй, погружается в манящую узкую теплоту. Вторая рука крепко сжимает грудь. Он сходит с ума, он это не он.

– Одно твое слово, асфура, и я войду так глубоко, что дотронусь до твоего сердца. Скажи мое имя, мое имя на твоих устах…

Влада дышит тяжело и учащенно, она тоже в этом заколдованном круге, тоже словно под гипнозом. Где– то на задворках души просыпается возмущение, обида, ревность, а главное– здравый смысл… Она не сдастся, только не сейчас, только не когда он увидел ее слабость, увидел предательский огонь желания в глазах так близко.