Юлия Резник - Не ты

— Давай кое-что проясним.

— Давай.

— Я люблю тебя. Очень.

— И я тебя очень люблю, — мягко улыбнулась Маша.

— Не спеши. Послушай, пожалуйста… Мне сорок.

Взяв паузу, мужчина задумчиво провел ладонью по заросшей щетиной щеке. Самохин прекрасно понимал, что пришло время озвучить сомнения, от которых он так долго открещивался. Пришло время быть честным. Перед собой, Маруськой и, как ни странно, собственным сыном. Вот, чего уж не ожидал… Вскинул взгляд — Маша с тревогой наблюдала за его метаниями. Неловко как-то хмыкнул. Не любил он разговоры разговаривать, а тут надо.

— Это не так сладко, Маш, когда с мужиком такая разница в возрасте. Ты что? Девчонка совсем. Без детства нормального, без юности… Севка мне как-то сказал, что ты ничего в этой жизни не видела, а он может тебе показать. Действительно может…

Маша вытаращилась на Самохина:

— Это когда вы меня обсуждали?

— Да, было дело. Он ведь за тебя бороться вздумал. Со мной… Вот так вот.

— Глупость какая, Дим! Я ведь Севе все насчет нас объяснила! И как это вообще… бороться? Зачем?

— Как-как… Всеми доступными средствами, впрочем, я сейчас не об этом.

— Ничего не понимаю, — не отпуская взгляда Самохина, Маша растерянно затрясла головой.

— Мне сорок. Он — молод. И, если говорить откровенно, намного больше подходит тебе.

— Ты что… Ты от меня отказываешься?

Маша вскочила, Самохин поднялся за ней, поймал за руки и обняв, что есть силы, прошептал в волосы:

— Нет, глупая, никогда! Я… просто хочу убедиться, что ты все взвесила, Машка. Подумала о будущем. О том, что будет, когда тебе сорок, а мне уже шестьдесят… О том, что со мной тебе будет спокойно… и только. А Сева… он может предложить тебе совсем другую жизнь. Жизнь, более подходящую для такой молоденькой девочки. Интересную жизнь… Выступления, гастроли, звездный статус… То, чего я никогда не смогу тебе дать. Молодость, в конце-то концов… Я не хочу, чтобы, когда я уйду, ты доживала жизнь в одиночестве. — Самохин говорил, и говорил, слова колючками застревали в горле, и он, превозмогая себя, через силу выталкивал их наружу. А она молчала. Смотрела на него широко распахнутыми, наливающимися солью глазами и молчала. Растерянная, сбитая с толку.

— Но я люблю тебя, — прошептала зачем-то, слизывая слезы с губ.

— Вот и хорошо, моя девочка… Ну, а плачешь чего?

Мура не знала ответа. Пожала плечами и еще сильнее вжалась телом в Самохина. Ей было так страшно! Не передать. В голове звенела его последняя фраза. Она не могла понять, куда он собрался уходить? Когда? Зачем? И как она без него? Маша вроде и понимала, о чем говорил Дима, и не понимала! И Сева… Зачем он все время о нем вспоминал? Какое он к ним имел отношение? Она ведь ясно дала понять, что все в прошлом, так почему же сейчас её любимый мужчина так настойчиво сватал ей сына? Как будто ему уступал…

— Так, ладно… Поздно уже, а ты болеешь…

— Нет! Не болею… Мне лучше уже.

— Все равно… Давай отдыхать. Измучил я тебя, и сам измучился.

— Мы… мы же вместе, Дима? Скажи, что ничего не изменилось?

— Абсолютно. Я люблю тебя…

Но даже после слов Самохина Маше не стало легче. Они оба не спали в ту ночь.

Утром, несмотря на все протесты Димы, Мура засобиралась на работу. Не могла она без него оставаться, хотя, вроде бы, и утрясла в голове слова, сказанные им накануне. Осознала, что он, в общем-то, о ней беспокоился. И оценила. Поняла его страхи и опасения, хотя нисколько не сомневалась в собственном выборе. Дима был старше, да. Но, хоть убей, с ним не было скучно. Как он не понимал, что она никогда бы не променяла время, проведенное с ним, на что-то другое? Ей нравилось, что у Самохина было чему поучиться, ей нравилась его жесткая хватка в бизнесе и редкая человечность. Ей гораздо интереснее было сидеть рядом с ним на деловых переговорах, чем за барной стойкой в любом, даже самом популярном, клубе. Он говорил о каких-то звездных статусах, но почему-то не понимал, что единственный статус, который ей по-настоящему нужен — это статус его любимой жены, друга, партнера по жизни…

После больничного Муре довольно долго пришлось настраиваться на работу, разбираться в разложенных на столе документах и разгребать завалы в почте. Маша так закрутилась в своих заботах, что на обед ее пришлось выгонять. Диме, конечно же. И все было хорошо, пока Галочка из отдела логистики не прошла мимо нее с полной тарелкой тушеной капусты. Мура сглотнула — раз, другой. Но лучше не стало. Тогда, осторожно промокнув вмиг покрывшиеся бисеринками пота виски, она медленно встала из-за стола и двинулась прочь из зала. Глубоко дыша, пешком поднялась на свой этаж. Закусив подрагивающую губу, приложила ладонь к абсолютно плоскому животу, нисколько не сомневаясь в том, что стало причиной ее странного недомогания. Прижалась лбом к двери в кабинет, давая себе передышку.

— И ты это так оставишь? Спустишь ему с рук? — донесся до Маши знакомый голос.

— Не спущу. Как раз думаю, что с ним делать. Вот ты бы как поступил на моем месте?

— Не знаю, Дима. Не знаю. Севка не мог не понимать, чем это все может для тебя обернуться. Значит, сознательно по больному бил. Ты Маше своей рассказал?

Сердце Маши подпрыгнуло куда-то к горлу и бешено в нем забилось.

— Нет. Не хочу, чтобы она волновалась. Она искренне верит, что этот придурок исправился…

На дрожащих ногах Маша отошла от двери и, ничего перед собой не видя, пошаркала к лестнице. Ее голос дрожал, когда прошептала:

— Сева? Ты где? Нам нужно срочно поговорить!

Сева гипнотизировал взглядом шприц с чистейшим афганским героином. Вчера, захлебнувшись собственной блевотиной, от передоза скончался Лут, и боли в его сердце стало чуточку больше. Больше боли… Меньше хороших людей. Как-то так получалось, что все те, кто успели стать для него по-настоящему близкими — уходили. Терялись в лабиринтах жизни или гибли в ее тупиках, оставляя его наедине с пустотой. Сева поднес шприц к до отвращения яркому солнцу и зачарованно на него уставился. Теплый приятный медовый цвет… Золотая доза. Даже звучит красиво. Романтично… если не знать, что за этим стоит. Перевернул шприц, наблюдая, как крошечные пузырьки воздуха поднимаются вверх. Это так просто… Взять и вмиг оборвать… жизнь, кайфанув напоследок. Оставив после себя… Что? Память? Богатырев хмыкнул. Соль в том, что ни х*ра он после себя не оставит! Ни х*ра. Даже памяти… Кто о нем вспомнит через месяц? А через год? Через десять лет? Мать? Отчим? Отец? Сомнительно. После всего дерьма, что он наворотил. Или же… смерть заставит их его простить?

Громкий стук в дверь прервал размышления парня. Он медленно встал, воздух с отвратительным звуком вырвался из-под протеза, образуя необходимый вакуум. Сдохнуть бы, погрузившись в блаженную тишину, которую даже голос совести не нарушит… А он какого-то хрена идет открывать!

Мура застыла на пороге, бледная и какая-то осунувшаяся. Выходит, не врала, когда сказала, что болела. Она вообще никогда не врала. В отличие от него самого. Поднял взгляд, окинув ее тонкую фигуру. Красивая. Настолько красивая, что сдохнуть просто. Аккуратная вся такая, ладная. Дорогая. Вот ведь в бедноте жила, а все равно дорогая. Прет из нее это. Порода, непонятно откуда взявшаяся. Класс. С такой женщиной хочется быть. Завоевывать ее. Вот он и воевал… как умел, воевал. Придурок.

— Проходи, — Сева толкнул дверь чуть сильней, а сам отступил на шаг в сторону. Взволнованным жестом Мура обтерла руки о дорогой шелк красивого платья. Переступила порог. Зыркнула на его протезы, которые абсолютно не скрывали короткие свободные шорты, и перевела взгляд выше. На голую, забитую аж до самой шеи, грудь.

— Чего смотришь? — сглотнул Всеволод.

Маша покачала головой:

— Пытаюсь понять тебя, и не понимаю.

— Ты это о чем?

— О тебе. О твоих дерьмовых и подлых поступках.

— Значит, смотрела сюжет? — Сева провел по макушке, приглаживая растрепанные волосы и, развернувшись, побрел в комнату. На душе было так хреново — хоть вой. Наверное, он ее впустил, чтобы по традиции выслушать сторону обвинения, перед тем как вынести себе приговор. — Идущий на смерть приветствует тебя…

— Ты это о чем? — насторожилась Мура.

— Да так, не бери в голову.

Сева прошел через гостиную и, сложив руки, замер у окна. Мура же остановилась в дверях.

— Ты мне можешь объяснить, зачем?

— Чтобы тебя вернуть? — криво улыбнулся Всеволод.

— И слитые файлы? Тоже для этого? — Маша закусила губу и обхватила себя руками.

— Был шанс, что он подумает на тебя.

— И что? Выкинет из своей жизни, а ты подберешь? — голос Муры неожиданно зазвенел. Слезы — хрустальные колокольчики. — Или передаст в руки полиции?

Сева вскинул взгляд, который до этого отводил:

— Он бы так не поступил.

— Да… Не поступил бы. Дима очень благородный.

— В отличие от меня. Ты ведь это хочешь сказать? Ну, и к черту. Что толку обижаться на правду? Он — безусловно, идеал. А на детях, говорят, природа отдыхает.

— Я этого не говорила!

— Но подумала!

— Нет! Хотя поводов — хоть отбавляй…

Сева отвернулся к окну, сжимая в кулаки руки. Комнату наполнила тишина. Вязкая, как зыбучий песок. И такая же колючая. Маша сделала несколько шагов. Устало опустилась в кресло. Не находя слов, не понимая, зачем вообще пришла, растерянно осмотрелась. Она сердцем чувствовала, что им жизненно важно поговорить, высказаться, вскрыть нарывы, но… Она не знала, что это будет так тяжело. Взгляд скользнул по столу, лежащей на нем дешевой зажигалке, столовой ложке и пятикубовому шприцу и взмыл вверх:

— Это… что? Севка? Это что такое? — она встала, на негнущихся ногах сделала еще пару шагов, — ты колешься?! Совсем больной? Крыша уехала?

Непонятно, что на нее нашло! Маша как будто взбесилась. Ее колотило от ужаса и черного удушающего отчаяния. Она толкала его руками в грудь и, как заведенная, повторяла одни и те же вопросы.

— Эй… Перестань. Тебе будет больно… Перестань, Мура! Я не наркоман!

— Тогда что это? Что? Думаешь, я совсем идиотка?

— Да перестань же ты! Какая тебе разница, что со мной?! — взорвался Богатырев, резко отталкивая Машу от себя. — Тебе плевать на меня! Вам всем плевать! Скажешь, нет?

— Нет! — заорала Маша. — Нет… — добавила уже тише.

Они стояли друг напротив друга, переплетаясь взбешенными взглядами, и жадно хватали ртом кислород. Поток кондиционированного воздуха приподнял рыжие волосы Муры, и они танцевали между ними, то взмывая вверх, то опускаясь на ее аккуратную грудь.

— Ты мне лучше скажи, что на тебя нашло. Потому что я никогда не поверю, что это ты настоящий. Даже наивной восьмиклассницей я не могла влюбиться в такое дерьмо.

Сева закрыл глаза кистью одной руки, съехал ею по лицу и закусил синие от витиеватого узора костяшки. Обычный вопрос, но в нем столько всего. Так много, что он боится ответить.

— Что нашло? Не знаю… Время подпирало. Ведь, если бы меня взяли в проект, я был бы надолго от тебя отстранен. А отец не упустил бы этого шанса.

Мура кивнула. Переступила с ноги на ногу, так и не разобравшись, как ей к этому всему относиться.

— Ты хотя бы понимаешь, какими проблемами мог обернуться твой поступок?

Сглотнув, отчего кадык проехался по горлу, оживляя вытатуированного на нем змея, Сева кивнул:

— Да. Прости…

— Ты не у меня должен просить прощения. У Димы.

Взгляд Всеволода снова взмыл вверх:

— Я не могу.

— Можешь. И сделаешь это. Тот Сева, которого я знала и любила, сделал бы точно…

Их взгляды встретились. Зеленый и серый.

— Значит, без вариантов… Шансов нет?

Мура медленно покачала головой из стороны в сторону:

— Нет. Но они тебе и не нужны.

— Много ты понимаешь…

— Много. И ты поймешь. Потому, что это очевидно, Сева.

— Для меня — нет.

— Ты сказал, что тебя подгоняло время.

— Да.

— Если бы ты любил меня… По-настоящему любил и хотел завоевать… Разве бы это имело значение? Съемки? Кастинг? Карьера? — Маша подошла вплотную к нему и положила ладонь на небритую щеку. — Ты еще не любил, Севка. Возможно, думал, что любишь, тут я не спорю… Но по-настоящему не любил. Когда любишь, действительно любишь, все другое становится неважным. Возраст, карьера, социальный статус, отсутствие ног… — Маша опустила взгляд к его протезам. — Ты бы бросил все к чертям и сосредоточил все силы на моем завоевании. Если бы ты любил…

На щеку Муры упала капля. Севка прижался к ней влажной щекой и, будто не помня себя, потерся. Раз, другой… Она обняла его за пояс руками, даря утешение и утешаясь сама.