Я поворачиваюсь на бок и вижу, как по берегу в нашу сторону бредет женщина.

— Смотри, какая странная.

Советский приложил ладонь ко лбу и разглядывает некоторое время приближающуюся тетеньку. Она абсолютно голая, если не считать двух тонких платков: на плечах и бедрах. Женщина тащит тяжеленную сумку.

— Не твоя потерявшаяся, случайно?

Советский хмыкнул, но остался сидеть на месте, ожидая, пока женщина подойдет поближе. Вскоре сомнений не осталось, она направлялась прямо к нам.

— Здравствуйте, — голос у нее низкий, с хрипотцой. Она сбросила с плеча сумку, выдохнула с облегчением и уселась рядом с Валерой. — Вы директор? — спрашивает она.

— А вы отставшая? — в свою очередь интересуется Валера.

— Да.

— Как же вы добрались? — Он разглядывает ее, не смущаясь, скорее чуть раздраженно. Женщина успела обгореть, пока протопала семь километров. Плечи и живот стали малиновыми, солнце обожгло ей лицо и покрыло красными пятнами небольшую отвисшую грудь.

— Ничего, нормально, — отдуваясь, отвечает она, — только сумка тяжелая.

Советский сокрушенно покачал головой.

— Пойдемте, я вас оформлю. — Она поднялась поспешно, попыталась подхватить свою поклажу. Советский опередил ее.

— Там еще пакеты, — сказала женщина, — я бросила их на пляже. Сейчас сбегаю…

— Оставьте, — поморщился Советский, — я скажу, вам их принесут.

Вечером были шашлык, вино и знакомство с новенькими. Отставшую женщину зовут Валей, а по профессии она — экономист. Я почему-то так и подумал…

Новенькие словно с цепи сорвались. Всю ночь турбаза стояла на ушах, народ надрался до изумления. Кто-то тоскливо кричал из темноты: «Люди! Где я живу? Кто-нибудь!» Снизу по склону пыталась подняться женщина, закутанная в одеяло. Она шла на свет от фонаря, но у нее никак не получалось преодолеть подъем, она тянула вперед руки и всхлипывала: «Помогите…» Я протянул ей руку и помог подняться. Терпеть не могу пьяных женщин!

— Проводите меня, пожалуйста, до палатки, — лепетала она.

— Какой у вас номер?

— Не знаю…

— Господи боже! Ну, хоть примерно, — взмолилась Лена.

Женщина тяжело сопела, честно пытаясь вспомнить номер.

— Кажется, пятая.

— Идемте! — Лена позвала Костю, и они, тихонько чертыхаясь, пошли провожать перебравшую.

Потом сверху шумно скатился упавший юнец, он долго возился в тщетных попытках встать на ноги. Подобрали и его. В довершение ко всему появилась парочка.

— Ты от меня не уйдешь? — громко вопрошала она.

— Не волнуйся, я тебя доведу, — тихо обещал он.

— Ой, как писать хочется… Нет, стой! Стоять! — крикнула она.

— Да я стою…

— Знаю я вас, — проворчала женщина. — Дай руку.

Судя по звукам, она писала и, видимо, держала его за руку, чтобы не смылся. Чуть позднее он все-таки оторвался от нее и шумно убежал не разбирая дороги, преследуемый ее гневными криками. Кажется, Валя-экономист упустила местного инструктора.

А утром пошел дождь.

За завтраком народ тяжело похмелялся, разливая принесенное под столом.

Я отправился проведать «дикарей». На островке пополнение. Приехали Сашины знакомые. Две женщины и маленькая девочка. Они пришли по берегу. Валера сделал вид, будто никого не видел.

Штормит.

Одинокая экономистка лежит неглиже на туристическом коврике, сердитое море бросается волнами, окатывает ее ноги. У всех проходящих мимо женщина кокетливо спрашивает «который час».

Мы загораем далеко от пляжа, там, где прибрежная скала пьет соленую воду длинным каменным языком, окруженным тремя рядами белых клыков; обточенные морем валуны с кварцевыми наконечниками, пасть дракона.

— Вы не подскажете, обед во сколько? — радостно спрашивает Валя со своего коврика.

— В половине второго, — вежливо отвечает Лена.

— Хорошо здесь, не правда ли?

— Замечательно.

— Кстати, вы будете участвовать в Дне Нептуна? Директор обещал устроить нечто грандиозное.

— Вряд ли. — Жена тянет Лену прочь от навязчивой экономистки. Мы с Костей быстро ретируемся.

— А вы не знаете, где это все будет проходить? — доносится нам вслед.

— Нет, не знаем, — отзывается моя жена.

— Хорошо вам, у вас компания… Директор обещал сделать фотографии, — вспоминает она. — Приходите на праздник, будет интересно.

— Знаете, у нас такая работа, что мы, наоборот, стараемся избежать компании хотя бы на отдыхе.

— Понимаю, конечно, — она обреченно вздыхает. Мы уходим, оставив позади драконью пасть.

Во время обеда Валера распекает новеньких, особенно достается самым молодым. Причина — вчерашняя поголовная пьянка.

— Хотите орать, — идите на берег и орите! — чеканит слова Советский. — Вы здесь подчиняетесь правилам общежития. Нет — возвращаю деньги, путевки, и до свидания!

На скамейке в стороне ото всех сидят: медсестра Эля, сторож Олег Федорович и инструктор Юра. Им досталось от разгневанного начальника за продажу водки туристам. Валера не пьет, не курит и не переносит алкашей. Почти все работники базы родня Советского — его сестры, племянники и племянницы или люди по особым рекомендациям от друзей. Олег Федорович и Юра относятся к спасателям, они назначены местной администрацией, с которой ссориться Советский не хочет, оно и понятно.

Юра, загорелый до черноты, полнеющий и стареющий блондин. Ходит в шортах, на морщинистой шее толстая цепь, наверное, золотая. У него есть машина, на которой он возит желающих на экскурсии. По молодости, видимо, был избалован курортными романами; теперь, не заметив, как постарел, пристает к молоденьким женщинам, смотришь на него — смешно и жалко. Сказать? — не поймет.

Олег Федорович — маленький сухой дедок. Запойный алкоголик, но человек очень хороший. В периоды трезвости жарит на своей кухоньке оладушки для отдыхающих, ловит сетью рыбу. Если попросить, то может приготовить вкуснейший шашлык на углях. Зарплата копеечная, около 30 долларов, вот он и подрабатывает как может.

Эля — другое дело; единственный случайный человек, нанятый впопыхах, потому что прежняя медсестра не смогла приехать.

Крупная высокая девушка, громогласная, мужеподобная и сильнопьющая. О том, что она и есть медсестра, я узнал случайно, когда один из мальчишек упал и разбил губу, поварихи направили его к Эле. Эля сказала «заживет». Тогда приятели привели плачущего подростка к нам. Оказалось, что у него кровоточит десна и шатается передний зуб. Промыли, намазали и велели не есть ничего твердого несколько дней.

На завтраке повариха подошла и тихонько спросила у моей жены, не умеет ли она делать уколы.

— Умею… А Эля что?

— Она спит, теперь до обеда не добудишься, а мне надо по времени делать, — шептала повариха. — Только Валере не говори, а то Эльке и так достается.

— Слушай, у нее хоть какие-то лекарства есть?

Повариха сокрушенно вздыхает и снова шепчет:

— Ей Валера спирт выдал, медицинский. Но она его уже выпила. — Повариха оглянулась и одними губами произнесла: — Целую банку!

Повара работают через день. В одной смене — родная сестра Советского и племянница; в другой — двоюродная сестра и Миша. Миша профессионал, знаток кубанской кухни. Советский сманил его из ресторана в Новороссийске.

Каждый вечер, как только Советский собирает народ на дискотеке, мы уходим в столовку и сидим там со свечкой, пьем кофе и поджидаем енотов. Они приходят, потому что добрый Миша оставляет для них полное ведро помоев. Сначала мы познакомились с крупным самцом. Он почти не боялся, спускался со склона, становился на задние лапы, передними упираясь о край ведра, и принимался громко чавкать, время от времени помешивая в помоях лапой в поисках лакомых кусочков: мясных косточек или курицы. Миша иногда присоединяется к нам и рассказывает о том, как осенью голодные шакалы подходят совсем близко и воют по ночам о сучке Моте, которую на самом деле зовут Матильдой — и она единственная, кто выжил из всей живности в последнее наводнение.

— Когда река все здесь посмывала, зверья не осталось совсем. Сидишь вечером, такая тоска… Мы приехали, апрель, туристов нет, по ночам до того жутко бывало, да еще шакалы воют, оголодали за зиму… Вот однажды сижу в столовке, смотрю — енот пришел. Тоже кушать ищет. Я так обрадовался. С тех пор всегда оставляю им еду. Теперь-то опять размножились, — он замолк, отпил глоток кофе, — я вверх по руслу реки ходил, там выдра живет, зайца видел, кабаны тоже есть…

Пока мы слушаем его, совсем забываем о ведре. Нас привлекают усилившиеся звуки возни, резкого писка, тявканья и топота. Миша светит фонариком: из ведра торчат пять полосатых хвостиков, заботливая мамаша суетится рядом, фыркает на стаю ежей. Поужинавший папа взобрался на мойку и пьет воду. Малыши пугаются света, смешно сваливаются с ведра, только один продолжает увлеченно сопеть и чавкать, почти целиком погрузившись в помои. Самец напряженно замирает, мать, видя, что ее детеныши разбежались, лезет в ведро, как будто нас и нет вовсе.

Мы приходим сюда каждый вечер, говорим, шумим и пахнем. Еноты привыкают и даже позволяют нам гладить их жесткий, упругий мех.

Ложимся поздно, когда смолкает громкая дискотечная попса.

— Разве это отдых? Нет, это не отдых! — сама себе громко жалуется экономистка. Только что из ее палатки Эля увела одинокого москвича. Он что-то пьяно лепечет, поднимаясь за медсестрой по склону. Бухают гулкие Элькины смешки: га-хха! га-хха! Аййя-ха-ха-а!

— Смотри-и, не обмани-и! Гы-гы-хгы-хы-ии…

— Эля, Эля-ля-ля-ля… завтра… Эля-я…

Ночью была гроза.

Дождь не прекратился. На завтрак бежим под зонтами, ежась от холодных капель, то и дело коварно падающих за шиворот. Ноги разъезжаются на скользких тропинках. Дно речки наполнилось бурой стремительной водой. Чтобы попасть в столовую, перебираемся вброд, вода — по щиколотку.

База пустеет. Уехали сибирские ребятишки. Похожие на мокрых птиц, они сидели на пляже под дырявым навесом и ждали лодку. Грустили. Им так хотелось увидеть напоследок солнце.

На островке чай и философские разговоры.

Сашин шеф рассуждает:

— Да ладно тебе! Ты говоришь — мир прекрасен! Мы все так говорим. Но никто не задумывается над тем, что это «прекрасен» только для нас — людей. Что значит «прекрасен» для тысяч других существ?

Что такое красота вообще? Может быть, только то, что воспринимает хрусталик человеческого глаза, причем только отражение, понимаешь? Если вдуматься, что мы знаем об истинном положении вещей? О самих так называемых вещах? Мы их постигаем с помощью приспособлений наших тел. Мозг получает информацию в виде сигналов — импульсов. Их великое множество. Мозг эти сигналы непрестанно обрабатывает и создает самому себе ту реальность, которую он способен создать, исходя из инструментов, каковыми он обладает. Луч света, отразившись от скалы, дерева, моря, попадает в человеческий глаз, неся некую информацию, потом все это обрабатывается в мозгу, да еще, насколько я помню из школьного курса физики, в перевернутом виде… Посуди сам, что мы видим и тот ли это мир?

Саша терпеливо слушает. Делать все равно нечего, он поддерживает небольшой костерок, вкусно покуривает, запивая дым чаем. Шеф разглагольствует. Женщины ушли на берег за дровами. Тишина и сырость, блаженное безделье.

Говорит он медленно, потому что ему лениво, но он, видимо, только что сделал для себя открытие и хочет им поделиться.

— …допустим, стрекоза, она ведь тоже постигает мир, но он для нее совсем другой; и лягушка, и змея…

Саша кивает.

— Да, это наш глаз разбивает луч света на радугу и таким образом воспринимает предметы — при помощи отраженного света-цвета. Но что такое цвет для собаки? Или той же змеи?

— Угу-угу, — соглашается Саша.

— Так мы же еще пытаемся расшифровать этот мир, по сути, не зная и не понимая его. Мы всегда видим, осознаем, ощущаем лишь его производную. В лучшем случае — первую. Когда сознание не замутнено. То есть я наблюдаю только при помощи органов чувств.

— Город — он высасывает, — неожиданно комментирует Саша, — а здесь хорошо!

Ветер расталкивает тучи, в просветы протискивается недовольное солнце. Миша звонит в колокол — обед. Вода в реке спала, обнажив дно. В столовке нас мало. Часть народа еще с утра отправилась в поселок, часть — на водопады. Экономистка в коротком розовом халате подсаживается к Советскому:

— Скажите, Валера, когда будет хорошая погода?

— Откуда я знаю! — Валера сегодня угрюм.

— Как?! — она широко распахивает глаза, хлопает накрашенными ресницами. — Вы же директор!