Людмила Маркова - Небо любви

— Рома, давай я заменю тебя, — предложила Юлька. — Наш бизнес-класс как будто угомонился. Ты сам-то выпил хоть чашечку кофе?

— Какое там! Если бы найти для этого свободную минуту.

— Сумасшедший рейс, — согласилась Юлька.

— Сделайте, пожалуйста, кофе с лимоном, с двойным сахаром и с коньяком, — попросила полногрудая девица в коротенькой юбке, еще больше подчеркивающей безупречной формы длинные ноги.

— Тоже с двойным? — спросил, широко улыбаясь Ромка.

— Не поняла, — заморгала кукольными ресницами девица. — Что с двойным?

— С коньяком двойным, — с легкой, незаметной для нее иронией пояснил Роман.

— А… Да… Если можно, тоже с двойным, — радостно закивала девица.

— Другим бы отказал, но только не вам, — уже открыто смеялся Роман, и девица подхватила его смех.

— Юля, у вас много пили? С коньяком не напряженно?

— Да ладно. Принесу, — улыбнулась Юлька и, открыв контейнер с вино-водочной продукций, вытащила початую бутылку «Реми Мартин».

— Класс! — восхищено сказала девица и, обвив руками шею Романа, смачно чмокнула его в щеку.

— Просто танталовы муки, — устало вздохнул Морозов. — Уже и возраст чувствуется. Начинаю ощущать свои давящие пятьдесят.

— Не говори глупости, — возразила Юлька. — Вот моему мужу пятьдесят, однако это совсем не чувствуется.

— Если подразумевать другое, то моя Оля тоже не жалуется.

Неожиданно раздался вызов, очень настойчивый. В салоне послышались шум, ахи, вздохи, крики, отчаянная мольба.

Морозов бросился в салон, как на амбразуру.

Вернулся он очень взволнованным:

— Преждевременные роды. Собирай девчонок, тех, кто смыслит в этом хоть что-нибудь.

— Да мы все теоретически знаем, что делать, а вот психологически не все к этому готовы, — сказала Юлька и тут же побежала к бригадиру, Феде Томилину.

— Вдвоем с Ирой справитесь? — спросил Федя. — А мы с Романом поможем.

— Справимся, — уверенно ответила Юлька.

Ромке дано было указание подносить чистые салфетки и горячую воду.

— Ребята, я пойду командиру доложу ситуацию. А вы действуйте, — спокойным голосом сказал Томилин.

До посадки в аэропорту Шанхая оставался час с небольшим, и командир принял решение не производить вынужденную посадку. Смысла не было, пока запросишь посадку, пока пойдешь на снижение, почти столько же времени уйдет.

Впрочем, все зависело от роженицы, от ее здоровья. Если надо, если жизнь человеческая на волоске висит, то даже из-за пяти минут хоть в пустыне бы сели. Только чтобы все пассажиры живы и здоровы были.

Двух мужчин, сидевших рядом с роженицей, попросили пройти в кухню-буфет на места бортпроводников. Теперь можно было хоть как-то изолировать несчастную женщину, которой вскоре, возможно, дано будет испытать счастье материнства. Юлька с Ирочкой всячески успокаивали бившуюся в их руках молодую китаянку, усадили ее так, чтобы она могла широко расставить согнутые в коленях ноги, упираясь спиной, руками и ногами в тяжелый контейнер, обернутый пледами. Из этого же контейнера минутою раньше доставали бутылки с водкой, щедро обливая ею руки.

— Роман, подложи ей под спину подушку. Возьми из детского комплекта все, что там осталось. Я уже не могу ничего трогать, руки стерильны, — сказал Федя.

— Все хорошо. Сейчас мы подстелем пеленочку. Приподнимитесь немного, — нежно ворковала Юлька. — И для ребеночка место приготовим.

Она положила на кресло плед, на него постелила пеленку, а под плед положила теплую грелку, своевременно принесенную Романом.

Ни врача, ни медсестер среди пассажиров не оказалось, и бригаде пришлось своими силами принимать роды. Схватки у китаянки усиливались, и ее узкие глаза с расширившимися зрачками казались огромными. Она кричала и плакала, и молилась между схватками, намертво ухватившись за свои блестящие черные волосы. Ее беззащитный взгляд, полный ужаса и мольбы, резал сердце. Весь йод уже был использован.

— Вскрывайте еще одну, аварийную, аптечку, — приказал Федя, стерильными руками нажимая на живот роженицы.

— Wok ui yao si… — закричала китаянка, что по-русски означало «я сейчас умру».

— Да кто ж тебе даст умереть-то, — подоспел с влажными салфетками Роман.

— Wok u ai yao si, wo bumneng si!!! — продолжала кричать обезумевшая от боли китаянка.

Уже показалась головка ребенка, и Юлька, вытирая пот со лба роженицы, ласково, но настойчиво втолковывала ей:

— Теперь не тужьтесь, отдохните. Скоро, скоро родится малыш.

После того как показался плечевой пояс, Федя обеими руками захватил грудную клетку и извлек туловище и ножки.

Громкий крик ребенка огласил салон.

— Ну и кто у вас? — спрашивал Федор, держа скользкого новорожденного на руках перед глазами матери.

— Сын. Федь-я… — во весь рот улыбалась благодарная китаянка.

Юлька быстро протерла пуповину водкой, туго перевязала ее двумя нитками, первую на расстоянии восьми-десяти сантиметров от пупочного кольца, вторую на два сантиметра дальше. Она еще раз смазала йодом пуповину между нитками и пересекла ножницами, предварительно обработанными водкой.

— Ура! — ликовали пассажиры, бурно выражая проявление радости. Ставшие свидетелями тайны рождения, они пели, плясали, обнимали и поздравляли друг друга, как родные. Много бы людей могло похвастаться тем, что присутствовали при родах, да еще на самолете, в такой экстремальной обстановке?!

При вылете из Шанхая Юлька обратила внимание на молодого человека, лицо которого показалось ей знакомым. Его распахнутые настежь синие глаза и детская улыбка вызывали желание обернуться и посмотреть на него снова. Прислонившись к стойке бизнес-класса, он бегло разговаривал с китайцами на их родном языке. Китайцы смотрели на него с нескрываемым обожанием. Все пассажиры, находившиеся с ним в одном салоне, да и члены экипажа быстро попали в поле его обаяния, поражаясь скромностью и не свойственной многим эстрадным звездам сентиментальностью. Это был Илья Лагутенко, лидер музыкальной группы «Мумий Тролль». Как часто приходилось бортпроводницам общаться с известными людьми: учеными, артистами, музыкантами, спортсменами, певцами. В необычных условиях полета каждый из них раскрывался по-своему. Юльке рассказывали, что одна из известных певиц как-то заявила сопровождающему ее бой-френду:

— Скажи им, чтобы дали мне еще один плед. Я просто задубела в этой консервной банке.

— А почему бы тебе самой об этом не попросить? Тебе-то уж не откажут, быстрее послушают, — возразил бой-френд.

— Ты же знаешь, я с прислугой не разговариваю, а тем более не прошу.

«Ничего подобного не позволили бы себе ни Валерий Леонтьев, ни Борис Моисеев, ни Вячеслав Малежик», — подумала Юлька. Все они вели себя скромно, естественно, приветливо, и в этой простоте чувствовались зачатки аристократических корней.

Москва встретила нелетной погодой, и самолет пошел на второй круг, прежде чем сесть на скользкую от дождя полосу. К счастью, командир экипажа был высококлассным пилотом и мог посадить машину даже вслепую.

Волжин уже ждал ее у выхода «С», и его сдержанно-холодный взгляд вызвал у Юльки чувство всепоглощающей тоски. «Напьюсь сегодня, наверное. Невыносимо больше терпеть это равнодушие, которое сродни жестокости».

В доме аппетитно пахло жареной свининой, свежими, словно с грядки, огурцами и укропом. Юлька украдкой отщипнула поджаристый кусочек мяса, пока Волжин нарезал пышущий ароматом бородинский хлеб, и пошла принимать душ. Не успели они сесть за стол, как у Юльки сразу пропал аппетит, только она взглянула на безучастное лицо мужа.

Проснулась Юлька среди ночи, ощущая приступ изматывающей тошноты, которую она переносила тяжелее самой нестерпимой боли.

Юлька встала на колени, наклонившись над унитазом, и заплакала от безуспешной попытки справиться с мучительной тошнотой. У нее ничего не получалось. И она зарыдала в голос.

— Что происходит? — раздался хрипловатый голос Волжина, открывшего дверь в ванную.

— Стас, уйди, пожалуйста. Мне плохо.

— Я это вижу.

— Уйди, прошу тебя, — умоляла Юлька, пытаясь заглушить в себе рыдания.

— Успокойся и не плачь. Я помогу тебе.

Волжину вспомнился тот день, когда она также втайне от него бросилась в ванную после завтрака. И он тогда сразу догадался, что причиной ее токсикоза была беременность. Сейчас случилось что-то другое. Так или иначе ему стало жалко ее. Он умел помочь, и одно прикосновение его больших заботливых рук сразу успокоило Юльку.

— Спасибо, Стас, мне уже легче, — слабо пропищала она и обмякла в его руках.

Волжин подхватил ее и понес в спальню.

Утренние ласковые лучи проникали сквозь шторы и солнечными зайчиками отражались на лице спящей Юльки, заставляя трепетать ее длинные ресницы. И от этого ей становилось хорошо и весело. Все это напоминало Юльке далекое беззаботное детство, когда мальчик из соседнего подъезда, взяв в руки осколок зеркала, каждое утро посылал ей, зеленоглазой девочке с гривой льняных волос, пляшущий солнечный зайчик, заставлявший вздрагивать ресницы и окончательно выводивший ее из глубоких грез.

Юлька долго нежилась, улыбаясь сквозь сон, щурилась, не открывая глаз, сладко по-кошачьи потягивалась, не торопясь просыпаться и не чувствуя уверенности в том, что почти сказочные события прошедшей ночи происходили наяву.

А чей-то дивный голос нашептывал ей:

Пусть утра светлого веселые лучи

Тебя пробуждают нежно и ласково,

И пусть не будет весомых причин

Не верить в дня предстоящего сказку.

Юлька широко раскрыла глаза, оглядываясь по сторонам, и наконец поняла, что она слышит голос собственного сердца.

«Неужели мы снова вместе? Да! Ведь Стас любит меня, любит, и в этом нет сомнений. Как он целовал меня, как ласкал, с какою страстью сжимал в своих объятиях, как был неутомим в своем желании, какие чудные слова шептал!»

Юлька поднялась из постели и, увидев в большом зеркале отражение стройного обнаженного, длинноногого создания, удовлетворенно кивнула ему, не заметив изъяна.

«Разве что бедра немного округлились, ножки пополнели, но все сбито, упруго, молодо. Хотя, конечно, можно четыре-пять килограммов и сбросить», — размышляла Юлька, понимая однако, что эти лишние килограммы совсем не бросаются в глаза, и даже если бы и были заметны посторонним, то все равно не смогли бы испортить ее чудесного настроения. Свободная, как птица, целый день впереди, и только поздним вечером предстоит ехать в Шереметьево, что бы выполнить ночной разворотный рейс Москва — Каир — Москва.

Принимая душ, Юлька, как девчонка, играла со струями воды, громко смеясь и задыхаясь от радости. Взбодрившаяся, со свежим естественным румянцем на щеках, Юлька подошла к туалетному столику, чтоб взять щетку и пройтись по водопаду золотистых волос, и тут… Тут она заметила лист бумаги, а на нем только две строчки. Прости за несдержанность. Уезжаю. Не жди, — гласила записка.

Осколок зеркала в руках мальчика разбился вдребезги, и солнечный зайчик растворился в воздухе. Юлька замерла, сжала ладонями виски и тупо уставилась на извивающиеся угрем строчки. Тоненько зазвенело в ушах, голова вдруг стала тяжелой-тяжелой, а по телу пошел озноб.

«Что это? Как? Почему? Зачем? Что я тебе сделала? За что ты так со мной»? — недоумевала она, чувствуя, как тысячи мелких осколков проникли в сердце. Дыхание ее перехватило, а боль в груди накатывала волной и поднялась с такой обрушающей мощью, что казалось, разорвет ей ребра. Юлька безвольно опустилась на колени и зарыдала в голос, как издавна голосили простые бабы на Руси. «Господи, прошу тебя, только не отнимай его у меня, только не отнимай! Я умру без него, я просто не смогу без него дышать. Почему ты молчишь, Господи, почему не хочешь помочь мне?» Юлька не заметила, как вдавила золотой крестик в тело с такой силой, что на груди появилась кровь. «Это конец, — мелькнула мысль. — Стас никогда не вернется ко мне, никогда. Он просто больше не любит меня. Он считает семейную жизнь без любви неорганичной, пустой, бессмысленной. Я думала, его чувства ко мне никогда не умрут, будут вечны. О, как я ошибалась, как ошибалась! Я не выдержу, не выдержу, не выдержу! Я сойду с ума!»

Веки от потока слез стали настолько тяжелыми, что Юлька не могла открыть заплаканных глаз. Похожая на усердно молящегося мусульманина, она монотонно раскачивалась, бессмысленно глядя в пол. Потом она поднялась с колен и посмотрела на свое бледное отражение в зеркале. Вспомнились грустные поэтические строки.