Она долго не могла уснуть. К чувству смутной обиды примешивалась горькая досада, заставляя беспокойно ворочаться под пуховым одеялом. Тщетно она приказывала себе не вспоминать этих роковых серо-зеленых глаз. И чем сильнее она старалась забыть, тем больше они тревожили душу. Наконец образ этот стал своего рода наваждением, чем-то вроде неоплаченного счета, от которого никуда не деться.

Он словно говорил: «Рано или поздно тебе придется заняться мной. Бесполезно прятать меня в ящик кухонного буфета в надежде, что я никогда больше не напомню о себе».

И уже во сне она все еще пыталась отделаться от вездесущего взгляда, и не только от него. Теперь к нему добавились и другие, не менее смущавшие душу картинки: ладонь, которую он протянул ей и которую она безропотно приняла, руки, которые закружили ее в неистовом рок-н-ролле, расстегнутый ворот белоснежной рубашки. Не говоря уже о словах-искусителях, которые до сих пор, по прошествии девяти лет, звучали в ее ушах: «Ты похожа на ангела».

Будильник зазвонил в четверть одиннадцатого. Дейзи выключила его и снова свернулась калачиком под одеялом, думая о том, как было бы хорошо, если бы можно было весь день нежиться в постели и не надо было вставать, одеваться и тащиться на ланч к родителям Саймона.

Нет, разумеется, они очень милые люди, безукоризненно вежливые, только предсказуемые до зевоты. «Джин-тоник или шерри, дорогуша? Как поживает твоя мама? Ты должна нас познакомить».

Дейзи и сама понимала, что должна. Но все время откладывала на потом. Она просто не могла представить свою мать — дитя природы с ее мягким обаянием — в рафинированном обществе Уэйбриджа.

Вернее, могла. И даже отлично представляла. Конечно, они будут сама любезность. «Изабел, тебе джин-тоник или шерри? Дейзи говорила, что ты занимаешься садово-парковым дизайном и прекрасно разбираешься в цветах. Как это, должно быть, увлекательно иметь творческую профессию».

Ее мать, в свою очередь, тоже будет сама любезность. Другой она ее никогда и не видела. На ней будет какая-нибудь длинная, широкая юбка и муслиновая блузка, украшенная приобретенными на бесчисленных благотворительных базарах бусами и безделушками, которые придавали ей неуловимый богемный шарм, хотя на любой другой выглядели бы убогой безвкусицей. Мать хвалила бы еду, внимательно слушала бы рассуждающего о политике отставного полковника Фостера и ни разу не позволила бы себе ни одного критического замечания. Потому что — ради Дейзи — ей хотелось произвести хорошее впечатление.

Полковник Фостер, как и остальные мужчины, будет очарован ею. А улыбка миссис Фостер станет совсем замороженной, потому что выглядит она как раз на свои шестьдесят и волосы у нее похожи на кухонную мочалку фирмы «Брилло», а ее, Дейзи, матери всего сорок пять, но ей не дашь и сорока и она все еще натуральная блондинка.

Дейзи наконец выбралась из постели. Она чувствовала себя немного потрепанной, но все же это не было то, что обычно называют отходняком. Просто слегка кружилась голова, а язык был как известка. Это повторялось всякий раз после того, как она позволяла себе больше трех бокалов за вечер.

Впрочем, Дейзи прекрасно себя знала: ей достаточно принять душ, чтобы прийти в норму. В атласной, кремового цвета пижаме, которую приобрела на распродаже, она босиком проследовала в ванную.

В квартире было тихо. Еще во сне до ее слуха донесся приглушенный смех: это вернулись Джейн с Ианом. Дейзи затуманенным взором посмотрела на часы — начало шестого утра. На двери Джейн висела табличка, которую она давным-давно стянула в каком-то отеле. На ней значилось: «Просьба не беспокоить».

Дейзи открыла дверь в ванную и остановилась как вкопанная.

У раковины кто-то стоял. Он походил на ожившую статую Давида, если не считать, что лицо у него было покрыто пеной для бритья, которую он соскребал при помощи ее дамской бритвы. Волосы у него были влажные после душа, по плечам и спине стекали капельки воды.

И подобно Давиду Микеланджело, он тоже, видимо, где-то потерял свой фиговый листок.

ГЛАВА 4

Если кто-то и смутился, то только не он.

— Привет, Дейзи, — сказал он таким тоном, словно столкнулся с ней в супермаркете у прилавка полуфабрикатов. По крайней мере, у него хватило ума обернуться полотенцем.

Дейзи как будто приросла к полу. С языка у нее уже готово было сорваться возмущенное: «Какого черта ты здесь делаешь?» — но вместо этого она растерянно пролепетала:

— Извини… я не знала…

С этими словами, не чувствуя под собой ног, Дейзи бросилась на кухню.

Боже правый! Что ему нужно? Как он здесь оказался?

Трясущимися руками распахнув створки буфета, она принялась шарить лихорадочным взглядом по полкам.

Проклятье! Кофе кончился.

Она точно помнила, что еще накануне оставалось довольно много. Значит, они уже побывали здесь до нее и, чтобы прийти в себя, извели весь запас лучшего кенийского кофе. Свежесмолотого. И молоко, наверное, выпили.

Так и есть. В холодильнике стояла пачка, из которой удалось нацедить лишь несколько капель.

Дейзи швырнула пустую пачку в корзину для мусора. Руки по-прежнему дрожали. В ушах, отбивая такт, шумела кровь.

Но когда он появился на кухне, Дейзи успела приготовить кружку растворимого пойла — которое держала на всякий пожарный случай, — добавив туда порошковые сливки — тоже из случайных запасов, — и дрожь наконец унялась.

По крайней мере, внешне.

Ничего, кроме обернутого вокруг чресл полотенца, на нем по-прежнему не было. Волосы его все так же находились в беспорядке. Пахло от него мягкой женской пеной для бритья, и запах этот совершенно не вязался с его обликом. К подбородку он прилепил кусочек бумажной салфетки, сквозь которую проступила капелька крови.

— Если это твое лезвие, то должен сказать, что оно тупое, — заметил он. — Ты должна поберечь свои подмышки.

— Извини, — сухо проронила она. — Если бы ты заранее предупредил о визите, я специально для тебя поставила бы супер-пупер афтершейв для настоящих мачо плюс гель, который делает каждого мужчину совершенно неотразимым.

Ник присел на краешек стола и взял с керамического блюда мандарин.

— Слушай, я не хотел ставить тебя в неловкое положение. Извини, если что не так.

— Можешь не извиняться. Просто из-за тебя я не успею позавтракать. Почему нельзя было закрыть дверь? И вообще, что ты здесь делаешь?

Ник чистил мандарин и аккуратно складывал корки на сосновый стол.

— Да эта штуковина, в которую заходит щеколда, болталась на одном шурупе. Когда я хотел закрыть дверь, она окончательно отвалилась.

Дейзи наморщила лоб, как будто пыталась что-то вспомнить. Эту щеколду она собиралась починить еще недели две назад.

— Я там обнаружил второй шуруп, он лежал на полке, — продолжал Ник. — Похоже, кто-то подобрал его с намерением что-то предпринять, но затем либо, как водится, решил отложить на потом, либо дождаться мужчины.

— Просто забыли, — буркнула Дейзи. — У нас с Джейн очень ответственная работа. Нам и без этого хлопот хватает.

— Ах вон оно что. В таком случае вам повезло. Я как раз временно без работы, и в данный момент мне нечем заняться. Так что, если дашь мне отвертку, я все исправлю.

Без работы? Дейзи подозрительно покосилась в его сторону. Впрочем, как знать, может, и впрямь это временное явление.

— Не стоит. Я и сама с руками. — Она уже хотела добавить: «Раз уж я сумела поменять колесо, то с парой шурупов как-нибудь справлюсь», — но одумалась.

Слава Богу, у нее хватило мозгов вовремя прикусить язык, чтобы не наболтать лишнего.

Она вдруг подумала, а почему бы ей, собственно, не выложить все начистоту. С глазу на глаз это куда проще. Теоретически.

— Было бы хуже, если бы это я на тебя нарвался, — заметил он.

— Не нарвался бы. Если бы я увидела, что щеколда держится на соплях, я бы все починила. — Мгновение поколебавшись, она решила, что, коль скоро ей все равно приходится врать и изворачиваться, немного правды не повредит. — Ну, может, и не починила бы… но, по крайней мере, повесила бы на дверь табличку «не беспокоить», которая сейчас болтается на двери Джейн.

Ей до смерти не хотелось признаваться, как все произошло бы на самом деле. Появится Саймон, зайдет в ванную и скажет: «Задвижка отскочила. Где у тебя отвертка?» Если прежде него туда не зайдет Иан.

Они с Джейн уже два года снимали одну квартиру на двоих, и чем дольше они жили, тем более Джейн охладевала ко всему, что касалось ведения домашнего хозяйства.

— Надо позволить им почувствовать себя полезными, — любила повторять она. — В наши дни мужчины страдают из-за низкой самооценки. Бедняжки, они чувствуют себя кастратами, ведь сегодня женщины куда большие мужчины, чем они.

Разумеется, это была всего лишь шутка, поскольку и Саймон и Иан воспринимали себя вполне адекватно, и чувствовать себя кастратами у них не было ни малейшего основания.

Ник, похоже, страдал как раз из-за слишком высокой самооценки.

— Кофе не угостишь? — спросил он, заметив кружку, которую Дейзи сжимала в ладонях. При этом лицо его скривилось в гримасе. — Надеюсь, настоящий? Не растворимый?

— Боюсь, что другого предложить не могу, — отрезала она. — Если бы я знала, что ты заявишься в гости, специально заказала бы в зернах.

Не надо так дергаться. Не перегибай палку.

Если бы он не взгромоздился на стол, она сейчас бы спокойно перелистывала страницы «Мари Клэр», вместо того чтобы стоять у разделочной доски и делать вид, что ей не привыкать принимать у себя мужчину, который однажды едва не лишил ее девственности, а теперь притворяется, что ничего не было.

Она чувствовала бы себя куда более уверенно, будь он хотя бы одет.

Кухня была обставлена сосновой мебелью под старину, какую скорее рассчитываешь увидеть в фермерском доме, а не в городской квартирке на пятом этаже. Стены украшала делфтская голубая плитка. Весь мужественный облик Ника как-то не очень вязался с этим уютным интерьером.

Дейзи успела заметить, что со времени их последней — и единственной до вчерашнего вечера — встречи он явно возмужал. В нем не осталось ничего от зеленого юнца, хотя его нельзя было назвать и суперменом, поигрывающим железными мускулами.

Очевидно, не торопясь получить свой кофе, Ник принялся за очередной мандарин, хотя взгляд его привлекало другое.

— Мне нравится, когда у тебя такие волосы, — задумчиво произнес он, отправляя в рот пару долек. — Взъерошенные, еще со сна.

Слова его лились сладкозвучным верлибром, заставляя ее задаваться вопросом: как долго еще будет продолжаться действие той давней прививки? Ведь девяти лет достаточно даже для того, чтобы излечиться от желтой лихорадки.

Она едва не брякнула что-то вроде: «А ты часом не волосопоклонник?» — но вовремя спохватилась.

— Оставим мои волосы в покое, — сказала она. — Что ты здесь делаешь? Тебе что, некуда податься?

— Угу. — Ник прикончил очередной мандарин и принялся за следующий. — Помнишь Аманду?

— Такое не забывается.

— Да уж, незабываемая особа, — согласился Ник. — Ее детские шалости не ограничились выплескиванием джина мне на рубашку. После этого небольшого концерта она решила, что с нее довольно. — Он протянул руку и взял еще один мандарин, словно стремясь как можно быстрее опустошить керамическое блюдо.

— Главное, ни в чем себе не отказывай, — язвительно заметила Дейзи.

Ник мгновенно вернул оранжевый плод на место, и от этого Дейзи стало еще гаже; она как бы признавала: да, я такая — скаредная стерва.

— Бери, бери, чего уж, — выдавила она и все же услышала в своих словах куда больше яду, чем намеревалась в них вложить. — Просто оставь немножко и другим.

— Спасибо, — сказал Ник и как ни в чем не бывало — зря она волновалась — снова взял мандарин. — Так вот, я и говорю, у Аманды отказали тормоза. Она забрала мой пиджак вместе с ключами и бумажником и была такова.

Теперь в глазах Дейзи Аманда вознеслась на недосягаемую высоту.

— Готова поспорить, после этого случая улыбки на твоей физиономии больше никто не видел. — Дейзи повернулась, во-первых, чтобы налить кофе; во-вторых, ей надоело ловить на себе его пристальные, оценивающие взгляды. — Скорее всего, припарковалась в неположенном месте, и теперь машину отбуксируют в отстойник, — добавила она. — Или поставят блокираторы. Будешь крутиться не меньше двух суток, прежде чем их снимут.

— Это еще полбеды, хуже, если влепят штраф, — сказал Ник и добавил: — Я бы не отказался от кофе.

Дейзи взяла кружку.

— Молоко только порошковое.

— Сойдет… и две ложки сахара.

Дейзи подала ему кружку и вернулась к своему месту у разделочного столика.