– Вы! – указала на кого-то Вася под катящийся смешок, но Иван Сергеевич вновь посерьезнел.

– Тела погибших граждан иностранного государства… граждан Великобритании… будут немедленно переданы уполномоченным представителям посольства этой страны. В официальном порядке.

– Вы! – повторила Вася.

… – Вы, блин! – сказал голый Голубович, обернувшись на оседающую в проломе пыль.

– Совсем, блин, трехнулись, – сказал внутренний голос.

– Сдурели, блин? Стены зачем ломать? Тут исторический памятник федерального, блин, значения! Ну, козлы!

Саперы занялись своим делом на холме, а спецназ мгновенно рассыпался по Узлу.

Совсем скоро обнаружилось, что весь Узел, то есть – весь бывший монастырь совершенно пуст. Причем решительно все двери, в том числе и двери в храм, по-прежнему сияющий под небом златым своим куполом, были или заварены, или наглухо заложены кирпичем. Заложены кирпичем оказались и все окна двухэтажных построек, которые когда-то служили кельями монахиням, а потом – общежитиями трудкоммунарам, а еще позже стали жилыми помещениями детского дома.

– Чисто, – начало звучать в рациях. – Чисто… Чисто… Чисто…

За пустыми молчащими постройками, в самой глубине Узла, оказалась маленькая, чистенькая, словно бы недавно выбеленная часовня, метра два, не более, высотой. Лишенная креста, она больше напомнила какую-нибудь садовую постройку, когда бы возле нее на небольшом постаменте не сидела с легкой полуулыбкой женщина, прищурившаяся и, кажется, готовая вот-вот звонко захохотать. Сделанная из белого, с легким розовым оттенком мрамора, она казалась совершенно живою. Накидка покрывала ее плечи и колени, и если бы не эта накидка, женщина предстала бы сейчас совершенно голою – во всяком случае, именно так решили – каждый про себя – несколько офицеров, собравшихся возле часовни.

Подошел Голубович, и тут же оглянулся – он сказал, ясно, блин, Хелен оставаться в машине, как она сумела пройти сюда и усесться здесь на пороге? Рефлекторно, значит, оглянулся, чтобы посмотреть, осталась ли действительно тетка в машине или нет. Машины своей, находящейся далеко за монастырской стеною, разумеется, он не увидел, пригляделся и только тут понял, что Хелен перед ним – скульптура, памятник. Плохо стал наш Ванечка соображать. Все вокруг замолчали, когда Голубович выступил вперед. Взгляд скульптуры поэтому ударил прямо в него, в Ивана Сергеевича. То ли накурившись после долгого перерыва крепких и многих числом – почти всю пачку высадил – сигарет, да еще на голодный желудок, то ли уже чувствуя вполне объяснимую усталось от совершенно неординарного дня, Голубович почему-то не мог теперь оторвать глаз от мраморной копии Хелен, наверняка сейчас сидящей в машине, и все смотрел, смотрел в ее насмешливый прищур, словно бы Глухово-Колпаковский Пигмалион[253], никогда не умевший любить, а сейчас, в наркотическом ли опьянении, в стрессе ли от ломовой усталости – поистине Бог весть – словно бы полюбивший не живую, находящуюся в двухстах метрах от него, а эту – давно мертвую.

Быстро начала опускаться темнота, наступал конец дня. Голубович смотрел в глаза женщины, с которою – полагал ли он так на самом деле? – с которою, кажется, прожил жизнь во взаимной любви и счастии или, по крайней мере, хотя бы один день не бесконечным сексом занимаясь с нею, а просто обнимая ее за плечи в такой вот, как сейчас, сгущающейся и сгущающейся темноте жизни, потому что жизнь – это сгущающаяся и сгущающаяся тьма, и единственное, что может в ней, в жизни, сделать для своей женщины мужчина – это обнять ее за плечи, чтобы его женщина почувствовала и силу, и готовность защитить, и, даже главнее всего этого – почувствовала бы, что ее любят. Потому что любовь можно передать только объятием. А Голубович любил эту женщину, он уже понимал, что любит ее, вот именно эту, любит, любит, любит!

– Эй, эй! – обеспокоенно произнес внутренний голос без единого матерного слова. – Ты че, парень? Нельзя! Тебе ж когда еще сказали? Забыл? Нельзя!

Голубович даже не ответил.

– Какие будут дальнейшие указания, господин губернатор? – прозвучало у него за спиной.

Голубович и на это ничего не ответил. Тут его вполне уважительно и осторожно тронули за плечо. Он обернулся с остановившимся лицом – солдат с автоматом на плече, в каске, разве что пластикового бронещита у того сейчас с собою не оказалось – протягивал ему защитного оливкового цвета штаны и куртку. Логично было бы предположить, что воин принесет вместе со штанами и какие-никакие трусера и майку, но нижнего белья, мы врать не станем, не было предложено, только штаны с клапанами понизу – под берцы и куртка со шлицами под ремень. Ремня тоже, кстати сказать, не оказалось. А какой начальник без ремня? Да никакой, если честно вам сказать, дорогие мои.

– Приказано передать, – доложил солдат, – лично в руки, товарищ губернатор.

И на это ничего не сказавши, Голубович вновь повернулся к своей женщине. Теперь она улыбалась, кажется, шире в полутьме и прищурилась сильнее, и готова была захохотать уже вот сейчас, в это самое мгновенье. И Голубович с гудящей головою, с колотящимся в неимоверном ритме сердцем произнес слова, которых никогда никому не говорил в жизни. Ванечка шагнул к скульптуре, обнял ее, ощутив бесконечное, неистощимое тепло, впитанное живым камнем за теплый летний день и теперь возвращаемое Голубовичу, и сказал:

– Я люблю тебя. Милая… Милая… Я люблю тебя.

И приник к плечам любимой, счастливые закрыл глаза. Ну, устал человек. Любой на его месте устал бы.

– Ну, хватит, – произнес кто-то за спиной губернатора, а тот и не слышал уже ничего. – Время дорого. Берите его и в машину.

Голубович в отключке находился, и сердце в эти минуты само решало, остановить ли свой бесконечный отсчет или все-таки пока нет, оно билось медленно и несильно – ну, может быть, тридцать или максимум сорок ударов в минуту, а такого, чтоб вы знали, сердечного ритма очень мало для жизни. Голубовича повели к машине, иначе он бы услышал, как заскрежетали гусеницы БМД и как, круша мраморное изваяние, БМД проехала по нему и, подав назад, еще раз проехала, превращая любимую женщину губернатора в крошку, в угластые обломки мертвых камней, зарывая, вдавливая их внутрь земли.

На середине скорбного своего пути к машине Голубович начал приходить в себя. Он остановился, и ведущие его под руки двое солдат не решились противодействовать губернатору, пусть и совершенно голому. Иван Сергеевич пошевелил губами, хотел было отдать какое-то новое указание, но ничего так и не произнес. Внутренний голос молчал. Губернатора повели дальше.

Заложенную дверь в часовню нашли мгновенно и мгновенно же проломали. Уходящие вниз ступени осветились желтым электрическим огнем – прямо под правой рукою возле пролома оказался выключатель, так что мгновенно, значит, включили свет. Внутри, внизу, где-то под лестницей, не очень громко, но неостановимо шумел водяной поток. Спецназ начал двигаться вниз по лестнице с пальцами на спусковых крючках.

Внизу помещалась так же тщательно, как и снаружи, оштукатуренная и выбеленная комната, она тоже была сейчас полна неестественным, дьявольским светом, потому что и здесь проводка оказалась в полнейшем порядке.

– Чисто, – доложил в наплечный микрофон первый спустившийся. – Тут коллектор.

В углу комнаты, действительно, в широком бетонном ложе шумела клубящаяся, словно бы на водоворотах, неистощимая светлая река.

Овсянников, расталкивая подчиненных, спустился по лестнице, стащил с руки перчатку, зачерпнул, понюхал, мужественно высунул длинный, как у муравьеда, язык, осторожнейше попробовал самым кончиком языка, потом попробовал еще раз, уже смелее.

– Вода, – разочарованно произнес начальник Глухово-Колпаковского УФСБ.

В этот миг Голубович, наконец, окончательно очнулся у себя в машине. Хелен, плача, целовала его, и от поцелуев Ванечка наш окончательно пришел в себя и, посмотрев на плачущую женщину, сделал очевидный вывод:

– Ты жива.

Хелен, плача и смеясь, обняла его. Неизвестно, как бы далее развивались события на заднем сидении персонального губернаторского авто, если бы командир саперов не возник возле машины.

– Все готово, господин губернатор. Теперь только ваш сигнал.

– Весь овраг снесешь, на хрен?

– Сдвинем края направленным взрывом, и пласт земли ляжет сверху. Водо… – тут он запнулся, – водоносный слой неизбежно уйдет на глубину.

– Давай, блин! – махнул рукой Голубович, и тут же сапер, не отходя от открытого окна машины, точно так же махнул рукой, в которой зажат был красный флажок на палочке – ну, чисто у ребенка в Парке Культуры.

Полыхнул взрыв. Машину подбросило так, словно Бог решил уже сейчас взять Голубовича и Хелен на небо. Уши заложило. Как комбат устоял на ногах – загадка. Ну, видимо, привычный к сотрясениям земли оказался майор. Через минуту Голубович распорядился оставить оцепление еще на две недели – а надо бы навсегда тут было пост учредить, навечно. Ну, мы можем вам сообщить дорогие мои, что именно так потом и было сделано, и за несколько километров от бывшего монастыря по вселенскому кругу на столбах вилась «колючка» и через каждые пятьдесят метров висели таблички «Стой! Запретная зона! Стреляем без предупреждения!», но это потом уже, после всех событий столь правдиво изображенной нами истории, а сейчас Голубович и Хелен неслись в «Ауди» к бывшему имению князей Кушаковых-Телепневских – домой. Ехать надо было всего несколько минут по хорошему-то шоссе.

… Когда до пресс-конференции донеслось далекое эхо взрыва, в зале на мгновение повисла тишина. Потом все разом заговорили. И тут же некий человек в форме без знаков различия подошел к губернатору и положил перед ним бумажку. Голубович бумажку взял, быстро просмотрел написанное, кашлянул и произнес:

– Вот… Мне докладывают, дорогие друзья… Специальными службами ликвидированы все последствия злонамеренной провокации ради восстановления нормальной жизни нашего тихого, как правильно заметил коллега, и спокойного Глухово-Колпакова… Нашего прекрасного Глухово-Колпакова… И мы с вами по-прежнему готовы выехать на место событий… Но только завтра с утра… С утреца, значит… Вы поглядите! Уже ночь! – он показал на окна. Все обернулись – за окнами, действительно, висела темнота. – Сейчас никто уже ничего не увидит, – добродушно засмеялся Голубович. – Давайте и нашу пресс-конференцию перенесем на завтра. Я отвечу на все вопросы прямо на месте происшествия! А последствия самого происшествия уже, значит, ликвидированы, дорогие друзья! Нет более никакого происшествия! И, можно сказать, практически не было! Не было! Я поздравляю вас!

… Тем временем Голубович смотрел на Хелен, еще все-таки не совсем пришедши в себя и не зная, как с нею поступить. Внутренний голос замолчал и уже ничего не советовал. А на лице переводчицы вдруг возникла кривая – обаятельная, мы опять-таки врать не станем, – но все-таки ведьмина улыбка.

– Тебе нельзя домой, – так вот – усмехаясь и еще толком не вытерев слезы, произнесла последняя подружка губернатора Глухово-Колпаковской области.

– Это с чего бы? – удивленно спросил Голубович, настолько, значит, удивившись, что даже забыл выматериться.

– С того, что возьмут тебя сейчас. И самое лучшее, на что ты можешь рассчитывать – желтый дом. После всего, что ты учудил… Объявят, что сошел с ума… А вероятнее всего, кончат тебя через пять минут. Скоропостижно умрешь от инфаркта, как от последствия покушения. Сердце не выдержит. Я так, во всяком случае, полагаю, – продолжая усмехаться, отвечала Хелен. – Есть у тебя где залечь?

– Нету! – отрезал Иван Сергеевич. И спросил: – А почему я должен тебе верить?

Кривая улыбка с лица странной тетки пропала, и вновь на нем выступили слезы.

– Потому что ты не захотел убить меня. Мое воплощение… И еще мне жалко тебя, дурачка. Да и не остается тебе уже ничего, мой милый. Отсчет пошел на минуты.

А когда женщина в России говорит «мне тебя жалко», это, дорогие мои, очень часто означает «я тебя люблю». Во всяком случае, существует такое распространенное мнение. Хелен тут взглянула на часы, и Голубович вдруг отметил – прежде не обращал внимания, какие у нее огромные, совсем не женские на худенькой руке часы. Голубович не знал, а мы вам можем совершенно достоверно сообщить, что точно такие часы носили Денис и лысый усач, первый помощник Виталия Мормышкина.

За окном несся мрачный сейчас Глухово-Колпаковский бор.

– Ну! Быстро! Скажешь, что у меня понос! Прикажи остановиться! Быстро, милый мой! Не торопясь выйдешь, и сразу за мной.

Голубович, не отрывая взгляда от Хелен, словно зомби, нажал на кнопку переговорного устройства с шофером.

– Останови, на хрен! Бабе посрать приспичило!

«Ауди» и впритир за нею джип остановились на обочине. Хелен выскочила и побежала в лес. За нею, не торопясь, вперевалку двинулся Голубович, светя в темноте голым белым задом, словно бы огромный жук-светляк.