После минутного колебания тетя просто сказала:

— Я лишь отчасти знаю, что произошло. И совсем не уверена, что твой отец разрешил бы мне рассказывать тебе все это. Был старый скандал… что ж, старый, но не вполне забытый, насколько мне представляется. Страсти кипят до сих пор, так что твой отец и герцог предпочитают друг друга избегать. Поверь мне — твоему отцу было бы неприятно узнать, что ты повела себя недостойным образом с мужчиной, как в тот вечер. Но он бы пришел в ярость, узнав, что этим мужчиной был лорд Александр! Дуэль нанесла бы урон твоей репутации. Кроме того, сын герцога сражался под началом Веллингтона пять долгих лет, и я верю ему, когда он говорит, что стреляет без промаха.

Мысль о дуэли не приходила Эмилии в голову. Обе встречи были делом случая. Некоторое время Эмилия ошеломленно молчала. Ответить она не успела — вернулся отец с бутылкой игристого напитка в руках.

На десятки лет старше Алекса Сент-Джеймса, он был ее семьей, при том что матери она не знала. Его не назовешь ласковым и любящим, но не было в нем ни жестокости, ни пренебрежения к ней. Эмилия была бы рада возможности узнать отца получше, но у нее складывалось впечатление, что он старательно держал ее на расстоянии — сначала в физическом смысле, оставив подрастать в загородном имении, тогда как сам предпочитал городскую жизнь, а потом эмоционально, возложив ответственность за ее первые шаги в свете на тетю Софи. Ум подсказывал — дело не в том, что она так уж ему не нравилась. Скорее, он был разочарован, что она не родилась мальчиком. Эмилия начала приходить к заключению с тех пор, как она приехала в Лондон, отец просто не хотел, чтобы она вмешивалась в его жизнь. Обидно! И тем не менее стать причиной несчастья для собственного отца, пусть и косвенно, ей решительно не хотелось.

— Бог знает, что тут творится! — раздраженно возвестил отец, отодвигая портьеру и появляясь в ложе. — Кажется, здесь сегодня весь Лондон. К счастью, столкнулся с Уэстхопом: вместе мы сумели пробиться сквозь толпу и добыть кое-чего выпить. Разумеется, я пригласил его посидеть с нами.

Разумеется! Иначе отец был бы обречен на учтивую беседу с ней и тетей Софи. Эмилия с неприязнью смотрела, как граф сияет счастливой улыбкой, занимая кресло поближе к ней. Его костюм был сшит по последнему слову моды, волосы тщательно уложены. Передавая ей бокал шампанского, Уэстхоп сделал изысканный комплимент ее тюлевому платью цвета слоновой кости. Красив, воспитан, но, как обычно, она не почувствовала ровно ничего, когда взглянула в его голубые глаза.

К несчастью, в следующий миг она наконец заметила Алекса.

Он появился в одной из позолоченных лож напротив, весь в черном и белом, очевидно, не питая любви к оборкам и кружевам на воротнике и манжетах. Ни сверкающей булавки в галстуке, ни прилизанной прически — его темные шелковистые волосы были разбросаны в обычном беспорядке. Он выделялся своим высоким ростом.

А когда пожилая дама в платье живого изумрудного цвета сказала ему что-то забавное и жестом пригласила занять соседнее кресло, сверкнула знаменитая улыбка. Ошибки быть не могло.

Эмилии вспомнилось, как эти волосы цвета воронова крыла щекотали ее пальцы, когда губы нежно, но властно овладевали ее губами…

Она вспомнила и еще кое-что. Интригующая часть мужского тела — твердая, длинная, которая, стыдно признаться, будила в ней нечто такое, что могло бы означать — она развратница, немногим лучше леди Фонтейн, потому что бесстыдно прижималась к нему, дерзко отвечая на поцелуй. Он был возбужден, он ее хотел. И она находила это восхитительным… и волнующим.

— …представление, не так ли?

Ей пришлось очнуться от грез. Лорд Уэстхоп выжидательно смотрел на нее поверх бокала.

— Ах да. Конечно, — промямлила она, не имея ни малейшего понятия, о чем он только что говорил, пытаясь в то же время не краснеть от собственных, совсем не девических, воспоминаний.

— Разумеется, я любитель искусств. Всех его видов. Литература, скульптура, музыка и, конечно же, опера.

По мнению Эмилии, его знание литературы оставляло желать лучшего, а про остальное она вообще затруднялась сказать, поэтому ограничилась тем, что поднесла к глазам бинокль и стала изучать сцену, хотя как раз в этот момент занавес был опущен.

— У вас благородные увлечения, милорд.

— Не знаю, слышали ли вы, но очень скоро состоится выставка работ Симеона в частной галерее. Буду рад вас туда сопровождать.

Она не слышала даже имени этого художника, о чем честно призналась.

— Мне не знакомо это имя.

У лорда Уэстхопа был торжествующий вид: очевидно, он был рад возможности ее просветить.

— Он англичанин, но время от времени жил за границей. Умер несколько лет назад. Потом нашли несколько его картин, которые до сих пор нигде не выставлялись. Его внук, также подающий надежды художник, пригласил некоторых избранных — из самых модных кругов — посетить его выставку. Разумеется, я, как покровитель искусств, также получил приглашение.

— Разумеется, — эхом откликнулась она.

Он не уловил иронии в ее голосе.

— Поскольку художник всегда выбирал в высшей степени необычные сюжеты, молодой Симеон, как говорят, неоднократно получал предложения насчет работ деда, которые отклонял. Событие обещает быть интересным.

Интересным, как соблазнительный сын герцога и мрачный скандал, о котором никто не желает говорить? Она в этом сомневалась.

Потом она подняла глаза и увидела, что отец наблюдает за ней, явно прислушиваясь к их беседе. Его лицо хмурилось, и ей вдруг захотелось отказаться от приглашения просто для того, чтобы уязвить отца.

Но не успела она и рта раскрыть, как услышала отцовский голос:

— Симеон? Я видел его работы, они превосходны. Эмилии будет очень интересно пойти, не так ли, дорогая?


Она выглядела очаровательно, даже с такого расстояния. Алекс с неожиданным раздражением подумал, что Габриэлла, весьма вероятно, очень скоро выиграет пари, потому что рядом с Эмилией сидел граф Уэстхоп, пытаясь завладеть ее вниманием.

Запретный плод, напомнил он себе, цинично усмехаясь собственным мыслям и попивая тепловатое шаманское. Изысканная и вполне созревшая в нужных местах. Однако ее запретность явно добавляет ей шарма. Нечасто ему доводилось встречать женщину, которую он хотел, но не мог получить. Необычность ситуации выводит его из равновесия, вот и все.

Она была одета в белое. Символичный цвет ее одеяния должен был бы его отпугнуть: чистота никогда раньше его не привлекала. Да и сейчас не должна, если хорошо подумать. На ум пришло слово «ангельский» — эти ее золотые локоны и скромное белое платье! Нежную шейку украшали жемчуга, но вряд ли девушке требовались украшения — ее красота была лучшим из украшений.

Веер легонько стукнул его по запястью.

— Ты можешь и дальше глазеть на ложу Хатауэя, мой дорогой мальчик, но это не приблизит нас к разгадке местоположения ключа. Да и его сиятельство может задаться вопросом, почему ты так интересуешься его особой.

Интересуется графом? Не то чтобы очень. Вот его дочь — совсем другое дело.

Алекс с усилием перевел взгляд на собственную бабушку, чопорно восседавшую рядом с ним.

— Я все думаю о том, что ключ — такая маленькая вещица! А у Хатауэя, кроме городского дома, есть еще и загородное поместье. Ключ может быть где угодно. Не говоря уж о том, что граф может доверить его на хранение своему поверенному.

— Хатауэй не знает, что это за ключ. И ключ к тому же находится в отдельной шкатулке. — Как обычно, Миллисент Сент-Джеймс держалась с самообладанием королевы. — Знай он, в чем его ценность, мы бы давно услышали о ключе, помяни мои слова. Поэтому я и полагаю, что его сунули в ящик письменного стола, в бюро или еще куда-нибудь…

— Зарыли в саду, — подсказал он. — Или выбросили за ненадобностью много лет назад, ведь никто не знал, что он открывает. И я не совсем представляю себе, что это за ключ. Думаю, вам стоит открыть мне глаза. Когда мы говорили в Беркли-Хаусе, вы были здорово чем-то напуганы, просто с ума сходили…

— Александр, — высокомерно перебила она, — я всегда в своем уме. И решительно не желаю, чтобы у Хатауэя был этот ключ, который я, кстати, описала тебе достаточно подробно. Это для меня крайне важно, и я не думаю, что есть необходимость в дальнейших расспросах на эту тему.

— Возможно, нет, с вашей точки зрения. Но я не уверен. Дополнительные сведения мне бы не помешали. Простите меня, бабушка, но мне кажется — тут гораздо больше, чем то, что вы мне тогда поведали. Скандал произошел много-много лет назад. Почему треклятый ключ так важен сейчас?

Она оскорбленно застыла.

— Я уже сказала, что не желаю давать объяснения.

Тон королевы, приказ королевы. Очень в духе вдовствующей герцогини Беркли!

— Разумеется, я не хотел бы их требовать, потому что уважаю и люблю вас. Но что, если бы это помогло мне выполнить задачу? Если бы вы сказали, почему по прошествии долгих лет вам вдруг так отчаянно потребовался этот ключ, что я должен рисковать головой, разыскивая его… Например, хотелось бы знать, что он отрывает.

— Нет.

Алекс чуть было не воздел руки в жесте крайнего отчаяния, но вокруг были сотни свидетелей, и он лишь стиснул зубы. Посторонние должны думать, что между ними мир и согласие, иначе ему не миновать ее упреков.

Оркестр снова настраивал инструменты, антракт подходил к концу. Сидя рядом с ним в обитом бархатом кресле с безупречно прямой спиной, вдовствующая герцогиня, казалось, забыла о существовании Алекса, но вдруг снизошла, чтобы сообщить:

— Я не понимала, что наделала моя невестка. Не знала, что ключ у Хатауэя, пока не получила письмо, отрывающее сей неприятный факт.

— Откуда письмо?

— Александр, полагаю, я только что ответила на твой допрос. У графа есть нечто принадлежащее нашей семье, и я хочу это вернуть. Счастье, что Хатауэй никогда не узнает значение ключа и вряд ли его хватится. Просто на всякий случай — я хочу, чтобы ключ хранился у меня.

От ее упрямства ему хотелось застонать. Но ради бабушки он бы пошел по горящим углям! И Александр сказал:

— Неужели нельзя яснее?

— Неужели нельзя унять любопытство там, где я желаю сохранить личную тайну?

Эту битву ему не выиграть.

— Просто постарайся это сделать, — добавила она, словно речь шла о сущем пустяке. Однако эти четыре слова подразумевали — «старайся усердней»!

— Разумеется. — Он сардонически улыбнулся, но она не заметила.

— Дочь Хатауэя просто красавица. — Бабушка намеренно не смотрела в сторону предмета их беседы, не сводя взгляда с малинового занавеса, который как раз поднимался. — Надеюсь, она унаследовала прискорбное отсутствие моральных принципов, столь свойственное ее предкам.

Ее замечание его несколько позабавило, но он мягко возразил:

— Бабушка, если не возражаете, я не стану рассуждать на темы морали. Разве Джон не ваш внук? Кажется, было время, когда общество клеймило его как образчик беспутного поведения. А что касается леди Эмилии, моя репутация сильно проигрывает по сравнению с репутацией этой девушки. Она выше любого упрека, а моя — достойна всяческого порицания. — Он позволил себе еще один взгляд на ее ложу и мягко добавил: — Однако вы правы: Эмилия действительно впечатляет.

За это его удостоили пристальным взглядом:

— С каких это пор тебя впечатляют дебютантки?

— Ни с каких, — ответил он, слегка улыбнувшись и с безразличным видом пожав плечами. До сегодняшнего дня! — А теперь скажите: как вам нравится опера?

Предполагаемая связь с Марией была запретной темой. Бабушка была слишком исполнена достоинства, чтобы упоминать интрижку внука с певицей низкого происхождения, пусть даже и весьма талантливой. Презрительно фыркнув, она сложила руки на коленях, аристократическое лицо оставалось невозмутимым.

— Весьма занятное зрелище. Я говорила, что твой отец намерен устроить семейный обед? Мы слишком редко собираемся вместе.

— Нет.

— Послезавтра жду тебя к обеду в Беркли-Хаусе.

Алекс хорошо понимал, когда нельзя отказываться от приглашения, поэтому смиренно ответил:

— Приду с удовольствием.

Когда представление окончилось, он проводил бабушку до кареты, помог ей сесть и почтительно ждал, пока карета тронется. Затем вернулся в театр. Швейцар узнал его и позволил пройти через особую дверь за кулисы, где, как обычно, Мария принимала избранных почитателей своего таланта. Уборная была увалена чудесными букетами, которые составляли красноречивый контраст мишуре туалетного столика к убогости пустых неиспользованных вешалок. Запах театральных румян и пота был оглушающим, но сейчас Алексу было не до того.

Как сделать это поделикатнее — вот в чем был вопрос.