— Да, конечно, — говорю я.

— Я просто подумал, что нам будет хорошо вместе.

— Ничего ты не думал. То есть я не думала. Я имею в виду, что ты не виноват. Прости меня, Мейсон. Мне казалось, что я смогу. И что будет…

— Что?

— Да, и что нам будет хорошо вместе.

По моей щеке скатывается слеза и падает Мейсону на пиджак.

— Это, наверное, стыдно, да? — громко говорит он, можно сказать, даже чересчур громко для моей пустой комнаты.

— Ты о чем?

— Об этом. Я-то надеялся затащить тебя в спальный мешок на долгие годы, дорррогая. — Он смеется, в его словах содержится какой-то намек на секс под открытым небом, и теперь это уже снова мы — мой старый друг Мейсон и я.

— Нет, без шуток. Где ты научился так целоваться? Прямо профи.

— Я знаю. Девушки говорят мне об этом уже очень давно. Думаю, мне следует запатентовать этот метод.

— Спасибо, Мейсон. За понимание. — Я в смущении прикрываю губы рукой, чтобы скрыть улики.

— Нет проблем. Зачем же еще тогда нужны друзья? — говорит он и, как галантный ковбой, касается краев невидимой шляпы. — Слушай, поскольку ты меня уже так раззадорила, как насчет того, чтобы дать мне телефон твоей новой подруги. Рут, кажется?

— Прости, Мейсон, но Рут по телефону никого не удовлетворяет. Впрочем, подожди секундочку. У меня есть одна идея. — Я захожу с трубкой радиотелефона в ванную, разговариваю недолго и возвращаюсь с клочком бумаги. — Помнишь мою подругу Джесс, которой ты все время интересовался?

— Да, такая высокая заводная блондинка, верно? — спрашивает он, и теперь глаза его уже возбужденно горят. И Джесс, и Мейсон оба не раз повторяли мне, что хотели бы переспать друг с другом, хотя по времени это никогда не совпадало.

— Езжай сюда. Прямо сейчас. Она тебя ждет, — говорю я и протягиваю ему адрес.

— Честно?

— Честно.

— Я обожаю тебя, дорррогая, — мурлычет он и целует меня в щечку.

И прежде чем я успеваю ему что-либо ответить, Мейсон скрывается за дверью и отправляется заниматься сексом с моей лучшей подругой.

* * *

Здесь необходимо уточнить, что я всей душой за свободный секс, а также за психотропные средства, эвтаназию и право выбора. Я хочу, чтобы они были доступны мне, как и всему остальному миру, но я бы предпочла все же на них не рассчитывать. И переспать сегодня вечером с Мейсоном, возможно, было бы и неплохо, хотя бы с точки зрения статистики. Мой личный счет дошел бы до пяти, что внушает несколько большее уважение и немного менее обескураживает, чем четыре (хотя все равно для него хватит пальцев одной руки), учитывая, что мне двадцать девять и что миновали те годы, когда можно было иметь море грандиозного секса с множеством интересных людей.

Но как есть, так и есть. Я знаю, что не гожусь для случайного секса. (Не для самого секса; тут я скорее хожу в середнячках, будучи не лучше и не хуже любой другой девушки, хотя мне очень далеко до Джесс, у которой было значительно больше практики. Она каждый раз готовится к этому, как к экзамену на право заниматься адвокатской деятельностью. У нее даже есть шпаргалки.) Переспав с Мейсоном, на следующее утро я бы проснулась и стала думать, к чему это может привести, и случившееся имело бы для меня большое значение, пусть и не совсем ясно, какое именно, а он бы, вероятно, реагировал совершенно иначе. А в мировом масштабе или, лучше сказать, в масштабах моего микроскопического фрагмента этого мира тот факт, что мы переспали, вообще ничего не значит. И это справедливо, независимо от того, насколько умелым любовником является Мейсон, поскольку сей эпизод, скорее всего, не попал бы в мою автобиографию. А если я не вспомню о нем, когда доживу до возраста Рут и начну болтать о прошлом с другими пожилыми дамами в ривердейлском доме престарелых, то и сейчас об этом можно не переживать.

Но здесь есть еще один момент: даже зная, что секс с Мейсоном не имеет никакого значения, я бы все равно волновалась, размышляла бы о Мейсоне и Эндрю, Эндрю и Мейсоне, о себе и сексе, и насколько я была хороша, и приятно ли от меня пахло, и переспим ли мы еще раз, и станет ли наша связь окончательным прощанием с Эндрю, и сумею ли я быть такой же раскованной во второй раз. А у меня для этого недостаточно энергии. И посему для меня случайный секс — как молочные продукты. Не лучший вариант, потому что я их тоже тяжело перевариваю.

Когда Мейсон уходит, я ложусь посреди своей кровати, смотрю в потолок и составляю мысленный список вещей, которые я понимаю в своем мире. Два минус один равно один. Я нахожусь в своей квартире, потому что я доехала сюда на такси, потом на лифте, затем я открыла дверь и целовалась с Мейсоном, а после сказала ему нечто, из-за чего он ушел, а я теперь здесь одна. Два минус один равно один. Этот шум доносится из туалета, потому что там течет вода, а я так и не вызвала водопроводчика. Завтра я проснусь, после недолгого и не очень крепкого сна, и у меня будет болеть голова и пересыхать в горле от шести коктейлей «Космополитен», выпитых накануне. Дедушка Джек исчезает, потому что нервные клетки его мозга гибнут, что происходит в старости с каждым десятым. Возможно, Рут — из тех девяти, которые находятся в безопасности, но как знать, ведь все эти проценты непредсказуемы. Эндрю, наверное, в постели, может быть, и не один, но, скорее всего, у себя в пригороде, на расстоянии целой поездки на такси или на метро отсюда. Он сейчас достаточно далеко, чтобы я могла его слышать. Два минус один равно один. У жены Карла в животе растут двойняшки, потому что его сперма оплодотворила ее яйцеклетку, которая разделилась, и подобное происходит независимо от того, каким козлом может оказаться мужчина. Я не знаю, чем занимается мой отец, но ручаюсь, что его дела как-то связаны с бюджетом и калькуляциями, невероятными решениями и немыслимыми компромиссами. Два минус один всегда равно один.

Мне хочется услышать чей-нибудь голос — реальный и осязаемый, за который я могла бы зацепиться, прежде чем идти спать. Я звоню вниз Роберту.

— Доброй ночи, Роберт, — говорю я в неподвижный домофон.

— Доброй ночи, Эмили, — отвечает он, как будто все понимает. Как будто люди постоянно звонят ему, просто чтобы услышать его голос.

ГЛАВА 31

— Ну что сказать, подруга, я тебе должна, — говорит Джесс по телефону на следующий день, до боли напоминая мне своим тоном какого-нибудь рубаху-парня из студенческого братства. — Этот мужик должен запатентовать свой метод.

— Значит, ты не обижаешься, что я подложила тебя под него? — Мне противно, что я отправила Мейсона к ней на квартиру; в конце концов, это мой первый опыт сводничества среди друзей.

— Ты смеешься? Ни под кого ты меня не подкладывала. Если уж на то пошло, это его ты под меня подложила, причем он стоил того на все сто. Детали я лучше опущу, учитывая, что он пришел ко мне от тебя. Но знай, что ты прогадала. Он бы мог вбить немного ума в твою голову.

— Считай это моим подарком на Рождество. Кстати, ты не хочешь пройтись сегодня по магазинам? — Я скрещиваю пальцы на удачу. Меня пугает сама мысль о том, чтобы провести весь день, слушая рождественские гимны в одиночестве.

— Прости, — говорит она. — Мне слишком больно ходить.

* * *

— Подруга, я твой должник, — заявляет мне Мейсон через двадцать минут тем же самым разбитным студенческим тоном.

— Значит, и ты не обижаешься, что я уложила тебя в ее постель? Я переживала по поводу того, что произошло.

— Смеешься? Лучшая ночь в моей жизни. Как на родео, не хуже. Можно сказать, лидер рейтинга. — Он мечтательно вздыхает, как будто только что вкусно поел.

— Как насчет того, чтобы пойти со мной сегодня за праздничными покупками?

— Прости, — говорит Мейсон. — После плети все болит.

* * *

Немного позже звонит Рут и спрашивает:

— Что ты делаешь сегодня? — Она говорит это осуждающе, словно видит меня, сидящую на диване в пижаме и не желающую выходить из дома в этот вечер, а то и вообще никогда. Оказаться среди людей, направляющихся за праздничными покупками, среди колокольчиков Армии спасения, среди искусственного снега в универмагах вдруг кажется мне слишком тяжким испытанием, чтобы выдержать его в одиночестве. Я среагировала на резкий оклик своего телевизора, мир которого ограничен четырьмя сторонами его экрана. То, что аккуратно упаковано в этот квадрат, не имеет ни малейшего отношения к моей жизни.

— Ничего особенного, — говорю я; и это в принципе правда, хотя слова «ничего особенного» не отражают реальности, в которой я промываю и уничтожаю свои мозги с помощью MTV, а зубы — с помощью пакета сладких «Мишек Гамми», причем последнее — это уже чистая правда.

— Ладно, тогда жду тебя в «Блумингдейлс» в 13:30. У нас сегодня групповой выезд в город, и я считаю, что видела выступления «Рокеттс»[48] уже предостаточно. Как бы там ни было, мне нужна твоя помощь, чтобы выбрать кое-какие рождественские подарки. — Мои возражения отвергнуты еще до того, как у меня появился шанс вставить слово.

— Хорошо, — говорю я. Возможно, мне удастся справиться с праздничным безумием, когда рядом со мной будет Рут. Она станет моим щитом, как персональная Мардж, только намного меньше по габаритам, восьмидесяти четырех лет и еврейка.

— И еще, Эмили, нам необходимо кое-что обсудить, — добавляет она, прежде чем повесить трубку; голос ее сейчас звучит деликатно, словно она хочет помочь мне подняться с дивана. Вероятно, у нее есть какой-то совет относительно моих поисков работы, соображения по поводу адресатов для пачки резюме, которые я распечатала, но пока не решила, куда посылать.

Или, возможно, Рут послужит мне новым «Волшебным шаром № 8»[49], с которым я приму ряд жизненно важных решений, ведь тот, которым я пользовалась больше десяти лет, похоже, испортился. Он выдал мне ответ «Выглядишь хорошо», когда я спрашивала у него, следует ли мне принять приглашение на работу в АПТ, а также когда я спрашивала, расставаться ли мне с Эндрю. И привел меня туда, где я нахожусь сейчас.

Сегодня, когда я поинтересовалась у него, займет ли Рут его место, он дал мне другой ответ из двух слов: «Весьма сомнительно». Весьма сомнительно? Я встряхиваю его опять и читаю: «Ответ неясен. Попробуй еще раз». Я пробую еще, как он мне и советовал, но, получив три раза подряд один и тот же ответ, понимаю, что должно произойти нечто из ряда вон выходящее. Рут умрет. Именно об этом говорит мне «Волшебный шар № 8» сквозь свое небьющееся пластиковое окошко. Однажды, вероятно, в ближайшие пять лет, — или десять, если нам повезет, — Рут обязательно умрет, и тогда я пойду на ее похороны и, может быть, даже брошу горсть земли на ее гроб. Интересно, это принято на еврейских похоронах? Швырять землю в могилу горстями? А потом я проснусь на следующее утро — не важно, бросала я землю или не бросала, — в мире, где нет Рут, в безРутном мире, и отправлюсь по своим делам. И сделаю вид, что все в порядке, дела мои обстоят прекрасно, а старики умирают каждый день.

* * *

— Ненавижу праздники, — говорит Рут вместо приветствия, когда мы встречаемся с ней перед «Блумингдейлс» ровно в 13:30. Я взяла себя в руки, приняла душ и накрасилась, чтобы скрыть тот факт, что я плакала. Я очень надеюсь, что Рут не спросит, почему у меня красные глаза, ведь я не смогу ей объяснить, что последние два часа провела, мысленно составляя ее некролог. Мне отчего-то кажется, что она меня не поймет.

— Посмотри на всех этих людей, переполняющих город. Мне хочется сказать им, чтобы они возвращались домой и дали мне возможность спокойно купить, что нужно, — ворчит она и берет меня под руку, чтобы орды покупателей не могли нас разъединить.

Я набираю побольше воздуха и стараюсь запомнить в ней каждую мелочь. Тепло ее шерстяного жакета у меня под рукой; запах ее духов «Шалимар», которые, как оказалось, пахнут несколько иначе, чем у моей бабушки; звук ее голоса. Как только мы попадаем в магазин, мое внимание мгновенно отвлекается на множество всевозможных раздражителей и я досадую, что они мешают мне полностью впитать Рут. Сегодня я буду держаться несгибаемо и обязательно внесу Рут в свою память, чтобы, когда она уйдет, я не осталась пустой.

Но я не могу сосредоточиться среди мерцающих огней, запахов парфюмерии, всех этих локтей, зонтиков, этого долбаного «северного оленя Рудольфа с красным носом», всяческих мам и их дочерей. Особенно мам и дочерей — праздничная реклама того, что я не могу иметь и купить. Ходячий рекламный щит всех мелочей, которые я уже забыла. Или никогда не пыталась вспомнить.

Я смотрю на Рут и сжимаю ее руку немного крепче. Она кажется мне неким изолятором. Она ведет меня через универмаг, сквозь толпы людей, а затем делает круг, возвращаясь на то место, с которого мы начали.