— Эмили? — звучит откуда-то сверху бесплотный голос. Я вижу перед собой свеженачищенные черные туфли, но голову не поднимаю. «Это не может со мной происходить. Это, должно быть, мне просто мерещится. Господи, сделай так, чтобы этого не было». Мне кажется, если я буду сидеть с опущенной головой и притворюсь, что не слышала Эндрю, он уйдет. Я плотно зажмуриваю глаза в надежде, что он исчезнет. Не помогает. Когда я их открываю, он по-прежнему здесь. Те же свеженачищенные черные туфли.

Мне не померещилось.

— Привет, — говорю я. Он смотрит на меня с любопытством, и по его ссутуленным плечам я могу определить, что он еле сдерживает смех. Я смотрю вниз и вижу, что на мне его старая футболка команды по плаванию МТИ[12], которую он когда-то пообещал выбросить. На моей груди огромными черными буквами написаны слова «МОКРЫЕ БРИТЫЕ БОБРЫ». Когда я слышала историю этой футболки в первый раз, она показалась мне даже смешной, — талисманом факультета был бобер, а команда брила ноги, чтобы плыть быстрее, вот и получилась такая надпись, — но в данный момент я не вижу в ней ничего забавного. Единственное преимущество моего состояния заключается в том, что я не в полной мере осознаю всю глубину своего унижения.

— Тебе нужна моя помощь? — Я знаю, что он получает сейчас удовольствие, и не виню его за это.

— Вот блин, — говорю я, опять вслух, хотя хотела только подумать. — Вот блин, — повторяю я громко, на этот раз из-за того, что сказанное чуть раньше собиралась произнести лишь мысленно. «Возьми себя в руки, Эмили». — Прости. Я все еще пьяная после вчерашнего.

— Да, я вижу.

— Текила. Еду к дедушке Джеку. Опаздываю. — Я не поднимаю головы, чтобы избежать головокружения.

— Вы с Джесс погуляли? — Джесс печально известна тем, что выводит меня в свет, после чего я на некоторое время выпадаю из жизни. Похоже, она считает очень полезным время от времени полностью терять контроль над функциями своего тела. Для нее хорошая вечеринка обязательно должна заканчиваться рвотой.

— Да. В точку. А футболка, потому что я опаздывала. — Губы по-прежнему меня не слушаются. В голове складываются четкие фразы, но они не хотят переводить их в слова. Эндрю садится рядом со мной и выглядит уже озабоченно.

— Ты уверена, что все в порядке?

— Конечно, я просто опаздываю. И подташнивает немного. — Электрический голос объявляет остановку «Вокзал Грэнд-сентрал».

— Мне пора выходить, — говорю я, гордясь, что у меня получилось связное предложение, и испытывая облегчение от того, что появилась возможность сбежать. Впрочем, к моему удивлению, Эндрю явно намеревается проводить меня до поезда. Он поднимается вместе со мной на два пролета лестницы, поддерживая под локоть, когда меня покачивает. Мы входим в главный зал вокзала, который из-за своих размеров сейчас выглядит странно пустым и почти уютным; кажется, что созвездия на потолке висят ниже, чем обычно. Здесь так тихо, что даже слышно тиканье больших часов, которое, я уверена, должно что-то символизировать, хотя в моем нынешнем состоянии не могу сказать, что именно.

Близость Эндрю рождает во мне тепло и дрожь. «Прекрати. Сейчас не время», — говорю я себе. Меня вдруг начинает трясти, как в раскачивающемся поезде, и я уже боюсь, что меня сейчас вырвет прямо на его туфли. Я дышу в ритме часов — вдох на «тик», выдох на «так», — и, слава богу, тошнота проходит.

— Ты не в том состоянии, чтобы куда-то ехать, — говорит он. И хотя мне так и хочется сказать что-нибудь задорное и остроумное, вроде «ты мне не начальник» или «кто это завещал тебе место командира», я сдерживаюсь. Эндрю абсолютно прав. Я позволяю ему отвести себя в кафе «Старбакс» и сажусь за столик. Он просит мой сотовый, и я протягиваю ему телефон. Он по-прежнему выключен с прошлого вечера. Эндрю открывает меню и ищет номер моего дедушки.

— Дедушка Джек, — говорит он. — Это Эндрю. — Я не слышу, что мой дедушка отвечает ему на другом конце линии, но наверняка это забавно, так как Эндрю широко улыбается.

— К сожалению, Эмили немного опаздывает к вам. — Он бросает на меня быстрый взгляд и хмурится. — Нет, ничего серьезного. Просто была проблема с метро, и она пропустила поезд. Теперь она, видимо, уедет в 10:15.

— Обязательно, дедушка Джек. Я надеюсь тоже заглянуть к вам в ближайшее время. Передавайте от меня привет Рут. — Эндрю выключает телефон и протягивает его мне. Он смотрит на меня, и взгляд его говорит: «Не могу поверить, что мне сейчас пришлось врать дедушке Джеку». Он идет к стойке и возвращается оттуда с двумя чашками кофе и двумя шоколадными круассанами.

— Спасибо, — говорю я.

Эндрю молчит. Он садится напротив, и его плечи начинают подрагивать, а затем и трястись. Сперва мне кажется, что он рыдает, и сердце мое сжимается от чувства вины. Но оказывается, Эндрю и не думал плакать; его просто разрывает от хохота. Сначала он только тихо хихикает, но уже через несколько секунд заходится смехом, который буквально сгибает его пополам. Я тоже начинаю смеяться, — его смех всегда был очень заразительным, — и по моим щекам текут крупные слезы.

Мы берем себя в руки, и кажется, что этот припадок закончился. Но затем я икаю, и все начинается сначала. Эндрю хлопает себя по коленям, я хватаюсь за живот. Мы так смеемся, что даже больно становится, — слишком большая нагрузка для наших крошечных ртов.

Я поднимаю глаза, взгляды наши встречаются, мы перестаем хохотать, и веселье сменяется неловким молчанием. Мне хочется, чтобы мы больше не вспоминали о том, что когда-то были вдвоем.

— Ну, как ты поживаешь? — спрашиваю я, чтобы снять напряжение.

— Хорошо, — отвечает он. — Собственно, даже здорово. Правда, здорово.

— Я рада.

— А как ты? — осведомляется он, словно мы просто соседи, как будто всего каких-то пару недель назад не занимались сексом прямо на полу моей кухни. И в ванной. И в примерочной универмага «Сакс».

— Все о’кей. Много работы. Очень много. — Я обхватываю свою чашку ладонями, чтобы согреть пальцы. Я отхлебываю кофе. Он обжигает.

— Интересное дело? — Он откусывает круассан. Губы у него всегда были липкие, к ним пристает крошка, и мне хочется ее слизнуть. Я часто так делала.

— Мошенничество с бухгалтерией, — вру я. — Совершенно очаровательное. А ты? Случалось что-нибудь занятное на твоей «скорой помощи»?

— Вчера я принимал роды. Это было круто, — рассказывает он. — Чудо жизни, и вообще.

— Ух ты, — отвечаю я. — Здорово.

— Вот так. Ну ладно. — Эндрю поднимается, показывая, что наш разговор на данный момент закончен, и бросает оба недоеденных круассана в корзину для мусора. Я еще не готова уходить, я даже не закончила свой завтрак, но все равно следую за ним обратно в главный зал вокзала, пока он не останавливается перед большими часами.

— Береги себя, — говорит он, и я поворачиваюсь к нему, надеясь, что он поцелует меня на прощание. Я знаю, что не заслуживаю этого, но мне хочется почувствовать его губы, почувствовать трепет Эндрю еще раз. Я была бы рада, даже если бы он просто чмокнул меня в щечку, как брат или дальний родственник. Это бы меня поддержало.

— Ты тоже. Спасибо за помощь, — отвечаю я, но он меня уже не слышит. Когда я поднимаю глаза, — со склоненной головой, вся в ожидании, — передо мной никого нет.

Эндрю уже на другом конце вокзала, бежит себе на всех парах к выходу.

* * *

Ривердейлский дом престарелых похож на отель в Лас-Вегасе. Шикарный вестибюль — потолки с золотой отделкой, диваны с резными ручками, даже стол консьержа. На первом этаже кинотеатр, столовая и кафе, расположенные вокруг гост иной в центре, так что найти выход здесь — почти невыполнимая задача. Телевизионные экраны в лифтах атакуют мозг, объявляя о событиях, требующих вашего внимания и времени: «“Терминатор”: боевик сегодня вечером!», «Политическая ситуация на Ближнем Востоке: есть ли надежда на мирное решение?», «Инвестиции 101: как сделать так, чтобы ваши сбережения росли». Не могу сказать, какое из этих двух мест хуже, дом престарелых или Вегас, но и там, и здесь используют одинаковый крючок оптимизма, ловя на него измученных клиентов. Люди отправляются сюда, чтобы умирать медленной смертью.

Впрочем, дом престарелых для этого как раз самое подходящее место. У моего дедушки двухкомнатные апартаменты на этаже «активных» стариков, «пентхаус» с окнами от пола до потолка. Внутренняя отделка аккуратная и рациональная, все многофункционально — именно так, как ему нравится. В кофейном столике имеется скрытый выдвижной ящик для настольных игр, на тостере также можно приготовить курицу гриль, крышка сиденья унитаза поет песни. Когда мой дедушка переехал сюда несколько лет назад после небольшого удара, это казалось достойным компромиссом. Независимость была сохранена, по крайней мере, внешне. Пусть он питается, как первокурсник колледжа, пусть он носит медицинские бирки, но, в конце концов, у него есть своя входная дверь; и он был непреклонен в этом требовании.

Главная проблема дома престарелых, — если забыть о том, что обратной дороги отсюда обычно не бывает, — заключается в неизбежности контакта со старостью и дряхлостью. Апартаменты дедушки Джека обслуживает тот же лифт, что и «крыло постоянного ухода», и каждый подъем наверх служит напоминанием о том, что его ждет. Никому не хочется видеть вездесущие стойки, с которых свисают пластиковые пакеты, напоминающие искусственные фрукты, и больших нянечек, ухаживающих за маленькими людьми. Никому не хочется слушать стоны, так жутко напоминающие последнее прощание.

Я приветственно машу рукой дедушке Джеку и Рут, его соседке и приятельнице, заметив их в другом конце вестибюля. Я иду к ним по мраморному полу и вижу, как Рут наклоняется и смахивает пух с клетчатой рубашки моего дедушки.

— Ты что, выпивала, дорогая? — спрашивает дедушка, после того как я целую его в щеку. У этого человека нос, как у нарколога.

— Да, вчера вечером было слишком много текилы. Прости, дедуля.

— Я так и знал. Поэтому ты и опоздала, верно? Не могла оторвать голову от унитаза?

— Что-то вроде этого.

— Спасибо. Ты только что заработала для меня тридцать баксов. Рут? — Он протягивает ладонь в ее сторону.

— О чем ты говоришь?

— Я поспорил с Рут, что никаких проблем с метро не было, а она утверждала, что ты не стала бы меня обманывать. Я, понятное дело, знаю тебя немного лучше. — Мой дедушка по-военному отдает мне честь, прикасаясь к козырьку своей матерчатой кепки — реликвии дней его юности. Я все пытаюсь стащить ее, как проделала это с его элегантным габардиновым плащом «Берберри». Я знаю, что он не против, он говорит, что рад, когда его вещи начинают гулять по Манхэттену по второму кругу.

— Простите, — говорю я Рут и обнимаю ее. — Я учусь у лучших.

И я вовсе не преувеличиваю. Действительно, всему, что я знаю о жизни, я научилась у дедушки Джека. Завязывать шнурки, повсюду таскать с собой книги, говорить «пожалуйста» и «спасибо», посылать открытки, грезить наяву, давать большие чаевые, интересоваться существованием Бога, улыбаться сквозь боль. Выдумывать.

В детстве он был для меня вторым человеком в мире после мамы. Реальным супергероем, который внезапно появлялся в нужном месте в нужное время. Когда я не сдала экзамен на водительские права, когда мне вырезали аппендицит, когда Тоби Майерс сказал, что у меня растут усы, заставив разреветься перед всем моим шестым классом, именно дедушка был тем человеком, который немного смягчил мою боль. Во многом и сейчас все обстоит по-прежнему.

Мама говорила, что дедушка очень изменился после моего рождения; как раз когда ему перевалило за пятьдесят, он превратился из мужчины в отца. Я точно не знаю, насколько хорошим родителем был он сам, — возможно, таким же далеким и занятым, как мой отец сейчас, — но сколько я его помню, особенно после смерти мамы, он всегда был Дедушкой Джеком, который делал мое существование в детстве сносным и помогал чувствовать себя не такой одинокой.

Мы втроем выходим из дома престарелых, чтобы прогуляться на свежем воздухе: дедушка — посредине, а мы с Рут держим его за руки. Мы двигаемся медленно, и время от времени они, поняв друг друга без слов, останавливаются и делают передышку. Я уверена, что дыхание нужно восстанавливать моему дедушке, а не Рут, но вопросов не задаю. К счастью, идти нам недалеко, до закусочной на углу. Мне не нужно напоминать о пределах его выносливости. Я и так думаю об этом каждый день.

Мы с дедушкой Джеком оба знаем о статистической невозможности. Я изучала математические таблицы страхования по старости, — еще одно умение, которое я почерпнула у него, когда он работал статистиком в страховой компании, — и цифры в них привели меня в смятение. Бесстрастная математика утверждает, что он не протянет до своего очередного юбилея; лично я не могу в это поверить.