Это был один из тех неудачных дней, когда с самого утра все идет наперекосяк. Неприятности начались с того, что в моем будильнике села батарейка, и вместо звонкого писка он издал лишь натужный хрип – словно запойный алкоголик, прочищающий горло надрывным кашлем. Я это слышала сквозь сладкий утренний сон. В итоге я открыла глаза в десять утра – аккурат в это время я, по идее, должна была появиться на рабочем месте. Я подскочила на кровати как ошпаренная и принялась носиться по квартире, собираясь в ускоренном темпе. Я давно заметила – когда спешишь, все валится из рук. Кофе убежал, порвались колготки, сломался карандашик для бровей. Включила утюг, чтобы погладить любимую сиреневую блузку, но в последний момент заметила оторванную пуговицу. Потом долго не могла вспомнить, куда дела ключи от квартиры. Когда уже подходила к трамвайной остановке, меня вдруг осенило – да я же не выключила утюг! Пришлось возвращаться. Трамвай я ждала двадцать пять минут.

В итоге я появилась в офисе с эффектным опозданием в два с половиной часа. Я надеялась прошмыгнуть на рабочее место незамеченной, но не тут-то было – первым, кого я встретила в редакционных коридорах, был мой шеф, главный редактор газеты «Новости Москвы» Максим Леонидович Степашкин.

Наш Степашкин – странный человек. Холостяк, который больше похож не на главного редактора солидного издания, а на провинциального библиотекаря. Он довольно высок, немного сутулится, его волосы всегда растрепаны, словно он только что совершил затяжной парашютный прыжок, он носит немодные очки и полосатые рубашки.

Почему-то Степашкин меня недолюбливает (впрочем, это взаимно). По-моему, он просто придирается. Ну да, я довольно часто опаздываю – ну и что, я ведь не отвечаю за запуск космических кораблей, моя работа не требует королевской точности. Да, я ленюсь читать все приходящие мне факсы и часто выбрасываю нужные приглашения на показы мод. Подумаешь – вообще-то приличные люди приглашают журналистов по телефону. Еще я прогуливаю редакционные собрания – но всем ведь известно, что на таких «сходках» всегда говорят об одном и том же.

В остальном же я отличный работник. У меня хороший легкий стиль и меткий юмор, моя рубрика пользуется определенным успехом у постоянных читателей. Во всяком случае, мне приходит очень много писем. Правда, львиная их доля носит негативный характер – мол, вместо огромной статьи о купальниках лучше бы написали о личной жизни Анжелики Варум. Но подобные послания я быстренько уничтожаю, и главный редактор не может ничего о них знать.

– Александра, – приветствовал он меня, а на его тонких губах блуждала неприятная змеиная улыбочка.

– Здравствуйте, – я улыбнулась как можно более искренне. – Вот, раннее утро, а я вся в работе. Я брала интервью у Елены Супрун.

Степашкин посмотрел на часы.

– Действительно, утро раннее, – выражение его лица не предвещало ничего хорошего, – всего лишь полдень. Между прочим, десять минут назад вы должны были сдать статью о пижамах.

– Статья будет на вашем столе через пятнадцать минут! – клятвенно заверила я.

– Можете не спешить, Александра. Это уже неактуально. Я снял статью из номера.

Я прикусила губу. Вот черт! Такого со мной давно не случалось. Если твою статью сняли из номера – это позор. Это значит, что твой поступок будет обсуждаться на ближайшей редколлегии. А еще это значит, что премии тебе не видать. А я-то, наивная оптимистка, уже запланировала купить на премиальные новую пудру «Диор».

– Простите меня, – почти прошептала я, – больше такого не повторится.

– Сомневаюсь, – процедил Степашкин. – Кстати, только что звонили от Елены Супрун. Так что никакого интервью у вас еще не было.

Я готова была провалиться сквозь землю – вернее, сквозь старенький паркетный пол.

– Вот что я вам скажу, – продолжил психическую атаку мой начальник, – думаю, что я совершил большую ошибку, когда предложил вам должность редактора. Может быть, вам надоело у нас работать?

– Нет! – воскликнула я. – Просто… просто…

– Просто что? – с наигранным дружелюбием поинтересовался он.

Я не знала, что ответить.

– Ладно, идите в свой кабинет, – наконец разрешил Степашкин, – и подумайте, Александра, стоит ли игра свеч. Может быть, вам поискать работу в ежемесячном издании? С еженедельным ритмом вы явно не справляетесь.

Запершись в собственном кабинете (с тех пор как я стала редактором, мне выделили отдельную комнату, правда, совсем крошечную, в ней едва умещается письменный стол), я дала волю слезам.

Я редко плачу, но тут вот не выдержала, сорвалась.

Я беззвучно рыдала, уронив лицо на клавиатуру.

Я чувствовала себя несправедливо обиженной. Каждый из нас время от времени опаздывает на работу, так почему же все шишки достаются исключительно мне?! Ненавижу Степашкина. По-моему, он просто изощренный садист.

Мои мрачные размышления прервал телефонный звонок. Первым позывом было снять трубку и гаркнуть: «Да пошли вы все к такой-то матери!» Но, сделав над собой усилие, я ограничилась нейтральным: «Алло».

– Привет, это я.

Голос принадлежал Эдуарду. Час от часу не легче.

– Приве-е-ет! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнула я. – Как твоя командировка?

– Я в Москве, – ответил он.

– Но разве ты не должен был…

– Я тебя обманул, – перебил он. – Пойми, Шурка, я был расстроен и озадачен. Ты так странно отреагировала на мое предложение.

– Прости меня, я…

– Я все понимаю. Это было неожиданно.

– Да… Но ты же сам сказал, что я могу подумать. Я тебя люблю, но…

– Но что? – вздохнув, спросил Эдик.

Горячие слезы катились по моим щекам.

Несколько минут назад я обозвала садистом Степашкина, а теперь получается, что я и сама не лучше.

– Дело не в тебе… И не в наших отношениях, – я собралась с духом, – но для меня это так необычно… Мне никто никогда не предлагал выйти замуж. Мне нужно время. Эдичка, милый, это не отказ. Честное слово.

– Да? И сколько же времени тебе нужно?… Шур, если честно, я тебя не понимаю. Стараюсь понять, но не понимаю.

– Совсем немного времени… Хотя бы неделю, хорошо?

– А что изменится за неделю?… Эй, ты там плачешь, что ли?

– Плачу, но не из-за тебя, – призналась я, – на работе довели.

– Бедная ты моя. Хочешь, заеду за тобой, пообедаем вместе?

– Не могу, я только что пришла… А что касается времени… Я хочу все спокойно обдумать, чтобы быть уверенной на все сто процентов… Я хочу точно знать, что не совершаю ошибку.

– Ну хорошо, – его голос звучал немного растерянно. Это было невыносимо. – Значит, через неделю мы встретимся и поговорим?

Решение пришло в мою голову неожиданно.

– Знаешь что, я в ближайший четверг на неделю уеду из Москвы.

– Куда? – опешил он.

– По делам, – туманно объяснила я. Мне не хотелось рассказывать ему о Кипре, – потом мы встретимся и обо всем поговорим. Ладно?

– А что, я разве могу отказаться? – хмыкнул он. – Хорошо, значит, через четверг.

– Да… Ты точно не обиделся?

– Гуляй уж, Шурик, – усмехнулся измученный мною мужчина, – а я… Я буду тебя ждать.

Странно, но после разговора с Эдиком мне стало гораздо легче. Во всяком случае, теперь я точно знала, что мне делать. Сначала я по внутреннему телефону позвонила Степашкину и ошарашила его известием о том, что ухожу в отпуск. Он презрительно хмыкнул, но отказать мне не посмел. Еще бы он мне отказал – я не уезжала из Москвы уже два года! А потом… потом я позвонила Лерке.

– Ну что, едем? – весело спросила она. – Я уже купила тур. Лимассол, отель «Времена года», пять звезд, у самого моря.

– Едем! – весело подтвердила я.

* * *

Покупая новый купальник, я всегда размышляю о будущем курортном романе. Вообще-то настоящего курортного романа в моей жизни никогда не было – только легкий пляжный флирт. Да и в этот раз мне будет не до горячих южных мачо – я еду на Кипр не за новыми впечатлениями, а за одиночеством, которое, даст бог, поможет мне ответить на самый главный вопрос.

Мы с Лерой бродили по универмагу «Калинка-Стокман». Купальники выбирали. Честно говоря, у меня полный шкаф этих купальников, почти новых, даже не успевших выгореть на солнце. Но каждый раз, когда я отправляюсь на курорт, меня так и тянет приобрести еще один.

– Хочу быть роковой женщиной! – воскликнула Лерка, схватив с полки леопардовый бикини с массивными золотыми пряжками. – Хоть на одну недельку, но настоящей фамм-фаталь.

Я с сомнением взглянула на выбранный ею миниатюрный пляжный костюм.

– Скорее, ты будешь похожа на подружку рэппера. В каждом «черном» видеоклипе есть вульгарная блондинка в леопардовом.

– М-да? – Лера зашвырнула купальник обратно на полку. – Тогда хочу быть девочкой-припевочкой.

Она приложила к себе розовый лифчик с вышитыми ярко-красными клубничками.

– Мне идет?

– Безумно.

– Нет, хочу быть классической стервой! – возопила она, схватив черный закрытый купальник.

– Хочу быть паинькой! – она выбрала закрытый пляжный костюмчик в стиле шестидесятых годов.

– Хочу быть продвинутой и стильной, – возразила она самой себе, приметив купальник в стиле «милитари».

– Хочу быть развратницей!

– Хочу быть монашкой!

– Хочу быть Мэрилин Монро!

Через полчаса пребывания в этом театре одного актера у меня раскалывалась голова.

– Лер, ты уж определись, чего ты на самом деле хочешь.

– Хочу… Хочу… Ах, Кашеварова, на самом деле я просто хочу мужчину, – вздохнула Лера, сгребая в охапку все вышеописанные купальники.

– О, как ты запела, – поддела я ее, – еще вчера ты их всех ненавидела.

– А я и сейчас ненавижу, – невозмутимо заметила новоявленная обладательница десятка разномастных купальных костюмов. – Ненавижу, но… Но хочу. Если честно, я очень рассчитываю на курортный роман.

Курортный роман. Я криво усмехнулась.

Курортная любовь – это обман по собственному желанию. Ты словно добровольно становишься персонажем насквозь предсказуемого фильма. Реплики главных героев заранее расписаны. Все, что тебе нужно, – это расслабиться и плыть по течению. Но самое главное и сложное: усвоить единственное правило игры. Курортный роман заканчивается, как только ты садишься в самолет. Пытаться продлить южные отношения и перенести их в заснеженную Москву – мероприятие бессмысленное, накладное и даже довольно болезненное.

Однажды моя близкая подруга Жанна влюбилась в турка по имени Ибрагим (она называла его ласково – Ибо). Ибо был необычайно хорош собой – смуглое крепконогое дитя природы с блестящими глазами-оливками и буйной растительностью на загорелой груди. Жанна познакомилась с ним во время отпуска в Анталии. По ее словам, это была любовь с первого взгляда, причем взаимная. Они увидели друг друга, и оба сразу поняли, что это и есть судьба. То были лучшие дни в жизни Жанны – они занимались любовью на пляже, и в море, и в ее гостиничном номере, и в его раздолбанном автомобиле, и даже в общественном туалете на заправочной станции – об этом сексуальном приключении ей очень нравится рассказывать шокированным подружкам.

Неминуемая разлука еще больше обострила их страсть. Вернувшись в Москву, Жанка приуныла. Окружающая реальность казалась никчемной и серой, ей хотелось одного – послать всех к черту и вернуться к гостеприимным турецким берегам. Что она спустя какое-то время и сделала. Ибо ждал ее, он встретил ее в аэропорту и тут же признался в любви. Он познакомил ее со своими родителями и даже подарил ей обручальное кольцо. Вернувшись в Москву, счастливая невеста принялась готовиться к свадьбе. Она записалась на курсы турецкого и сделала татуировку на животе – имя любимого готическим шрифтом. Увидев это безобразие (я имею в виду аккуратно выведенное слово «Ибо» на ее плоском животе), я воскликнула: «Да ты с ума сошла! А что, если вы расстанетесь?!» На что Жанна, глаза которой горели фанатичным огнем, ответила: «Никогда! Он – тот, кого я искала все эти годы!»

И татуированная Жанна отправилась в Анталию в третий раз. Причем на этот раз ее ждало жестокое разочарование. Видимо, активная русская невеста надоела турецкому красавчику. А может быть, его смутила татуировка. Он вдруг заявил Жанне, что ничего такого он не имел в виду, на замужество вовсе не намекал, кольцо подарил просто так, в знак дружеской симпатии, и вообще – у него давно есть жена, даже две (думаю, про вторую он ввернул для красного словца).

Что здесь началось! Жанна, будучи натурой, склонной к показательным истерикам, затеяла демонстративное самоубийство. На глазах у неверного Ибо она приобрела в аптеке упаковку снотворного и хирургический скальпель. Целый день она изображала из себя воплощение скорби – она даже наведалась к турецкому нотариусу и составила завещание на ломаном английском. Но Ибо остался равнодушен – он просто не поверил в то, что Жанка и в самом деле решила расстаться с жизнью.