Когда все мужчины разошлись спать, Уэйду ничего не оставалось, как присоединиться к Мэри Джо. Сначала он наведался к Джеффу. Мальчик мирно спал, рана больше не кровоточила. Чертовски крепкий парнишка, подумал Уэйд с любовью, И под красивой внешностью его матери тоже скрывалась крепкая женщина.

Его до сих пор удивляло, что Том Берри привез ее сюда. Он даже не хотел вспоминать о том, как заколотилось его сердце, когда он увидел ее вчера. Зная ее отношение к индейцам, он понимал, сколько мужества ей понадобилось, чтобы прийти сюда почти одной. Берри, конечно, был для нее не очень надежной опорой. Она могла бы отправиться в Ласт-Чане, поднять народ, привести войска из форта Уилсон. Манчесу, его племени, а заодно и Уэйду пришлось бы тогда туго. Вместо этого она предпочла поверить ему, тогда как он ничем не заслужил такого доверия. Предпочла обратиться к нему, несмотря на страхи, сопровождавшие всю ее жизнь.

От этого доверия ему стало хорошо, даже слишком. Вчера он даже позволил себе несколько минут надежды, веры, что в его жизни, возможно, еще не все потеряно. Но потом он увидел пуму и не смог ничего сделать. Манчес, а не он, одним выстрелом спас жизнь Джеффа. В это мгновение он еще больше убедился, что не способен заботиться о тех, кто ему дорог. Как не способен забыть о Келли и других, кто знал о его прошлом и награде за его голову. Шрамы в его душе, которую он пытался запереть на замок, вновь открылись. Он был не достоин доверия в сияющих глазах Мэри Джо.

Ему хотелось закричать. Наброситься в ярости на демонов в самом себе, демонов, которые сделали Мэри Джо Вильямс недостижимой мечтой, демонов, которые поместили ее рядом, протяни только руку, а потом сказали, что он разрушит ее жизнь, если сделает это.

Уэйд откинул полог вигвама и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. В последние несколько часов сильно похолодало, и Мэри Джо закуталась в бизонью накидку. Он прислушался к ее дыханию, надеясь, что она спит. Сам он устроится подальше, у стены, и будет дрожать от холода, потому что это, как оказалось, была единственная накидка, а его собственная скатка осталась в вигваме Манчеса, где он ночевал до сих пор.

Уэйд приказал себе спать, но ничего не получалось. Он лежал без сна, ворочаясь с боку на бок, понимая, что спасение совсем рядом, и достаточно ласкового слова или прикосновения руки. Даже несмотря на запах не слишком чистой бизоньей накидки, он уловил аромат цветов, или просто у него разыгралось воображение. Ему всегда казалось, что от нее пахнет цветами. Вот бы сейчас обнять ее, притянуть к себе.

Он не знал, как долго пролежал без сна, когда уловил первые признаки беспокойства, тихие стоны, за которыми последовал вскрик. Он разобрал слово «Салли» и решил, что, наверное, так звали сестру Мэри Джо, пропавшую в детстве.

Уэйд весь напрягся, прислушиваясь к продолжавшемуся ночному кошмару, но потом она начала метаться, кричать, и он уже не мог этого вынести. Он приблизился к ней и приложил здоровую руку к ее щеке. Почувствовал влагу слез, таких редких слез. Сердце его переполнилось состраданием, глубоким волнением, которое он с огромным трудом пытался подавить. Он готов был отдать собственную жизнь, лишь бы избавить ее от боли и все еще живых воспоминаний, не дававших ей покоя. И снова подумал, как много сил ей потребовалось, чтобы приехать сюда одной и предоставить сына заботам Шавны.

— Мэри Джо, — тихо позвал он.

Накидка откинулась, когда женщина вновь заметалась, а потом медленно села. Даже в темноте, а может быть, ему всего лишь показалось, он различил цвет ее глаз, волосы, упавшие волной на правую грудь. Он не видел, но мог вообразить выражение ее глаз: затухающий ужас, смятение, а потом мягкость, которая так часто появлялась в них, когда она на него смотрела. Мягкость и доверие. Это было хуже всего.

Она посидела молча несколько секунд.

— Джефф?.. С ним все в порядке?

— Я только что заглядывал к нему. Все хорошо.

— Я ждала тебя. Долго. Он стиснул зубы:

— Тебе приснился дурной сон.

— Не знаю, почему. Он уже давно мне не снился.

— Твоя сестра?

Она кивнула и крепко вцепилась в его руку, словно увиденное все еще жило в ней.

— Ты устала. И была напугана до полусмерти.

— Я знала, что ты найдешь его. Джефф тоже был уверен. Он сам мне так сказал, — просто призналась она, без тени сомнения.

Он почувствовал, как дрожит ее рука. Женщина казалась ему сейчас такой ранимой, что он наперекор себе нарушил собственное слово: обнял ее одной рукой и крепко прижал к себе.

— Все прошло, — прошептал Уэйд.

— Не уходи, — попросила она, и он понял, что она просит не только о том, чтобы он остался в их укрытии, а о большем.

— Я должен, — сказал он.

— Но не сегодня.

— Не сегодня, — согласился он.

Он почувствовал, что весь дрожит, и знал, что это не от холода, но прикинулся, будто замерз. Он подвинулся поближе и оказался с ней под бизоньей накидкой. А потом его губы сами коснулись ее щеки и глаз, все еще влажных от повисших на ресницах слез.

— Я считала себя сильной, — тихо сказала она, — но оказалось, что это не так, если дело касается Джеффа.

Он крепче прижал ее к себе. Таких сильных женщин он еще не встречал. И независимых. Тем дороже для него была теперь ее капитуляция. Джеффу, наверное, от матери досталась его смелость. Эту маленькую семью, казалось, ничего не пугало: ни полумертвый незнакомец в прерии, заявивший, что он убийца, ни разорившееся ранчо без единого работника, ни даже индейцы, которых она когда-то боялась. Женщина и мальчик просто преодолевали каждое препятствие, как могли.

Было глупо дотрагиваться до нее. Но он не мог остановиться. Ему хотелось впитать все страхи, которые мучили ее последние несколько дней. Ему хотелось все принять на себя. Он намеревался оставаться рядом с ней только пока не утихнет дрожь, но она приблизила к нему губы и коснулась его рта. Пытливо. Вопросительно. Жадно.

Он нуждался в ней, Господи, как он нуждался в ней. С того самого дня, как он покинул ранчо и понял, что за несколько коротких недель женщина и мальчик стали означать для него очень много. Он оставался у Манчеса дольше, чем предполагал, пытаясь решить проблему, как переправить на ранчо таких нужных для нее лошадей и избежать угрозы Келли, не возвращаясь при этом в долину Симаррон. Но решение не приходило. Он мог бросить их, оставить все, что им принадлежало, без защиты, или рискнуть не только самим своим существованием, но и тем, что осталось от его души.

Но он не смог отвергнуть то, что предлагалось ему сейчас, даже если ему грозило проклятие этой самой души. Он провел языком по ее губам, которые тотчас раскрылись ему навстречу. Их сразу засосала пучина сладостного безумия. Они с жадностью потянулись друг к другу, влекомые непреодолимым желанием, и внутренний голос Уэйда, пытавшийся предостеречь его, замолк.

Уэйд тронул здоровой рукой ее волосы, в которых смешались пламя и солнечный свет. Почувствовал вкус слез на ее губах, чудесный аромат женщины. Страсть, разгоравшаяся в ней, сделала его непобедимым.

Уэйд закрыл глаза, упиваясь каждым мгновением их близости, каждым ощущением, которое она в нем вызывала. Такое с ним происходило впервые. В тот раз, когда они оказались в объятиях друг друга, все случилось так внезапно, что он был ошеломлен собственным безрассудством и эмоциями, которые в нем ожили. Но теперь он знал, что хочет сохранить в воспоминаниях каждый миг, и сохранить навсегда.

Рука Мэри Джо коснулась его слегка обросшего лица, ведь он не брился с тех пор, как приехал сюда. Слишком это трудное занятие — бриться одной рукой — к тому же не было особой необходимости.

Теперь он пожалел об этом, почувствовав себя грубым и грязным. Она так и не отняла пальцев от его лица, игриво проводя ими по щетине, пальцы замирали то здесь, то там, словно для того, чтобы запомнить навсегда каждую его черту. Ее прикосновения были необыкновенно нежны, и в то же время говорили об отчаянном желании.

Затем рука женщины скользнула вниз и решительно дотронулась до плотно сидящих брюк. Его возбуждение достигло предела, граничащего с болью. Ей кое-как удалось развязать под бизоньей накидкой замшевые завязки брюк и освободить его. Прикосновения Мэри Джо были как прохладный дождь, упавший на раскаленный камень. Уэйд никогда не испытывал такой нежной страсти, как в ту ми-нугу, когда она ласкала его, заставляя вздрагивать от желания. Он был подобен вулкану, в котором вот-вот начнется извержение.

Ее руки оставили его на мгновение, а потом к нему прижалась ее обнаженная плоть, и он оказался над ней, и замер лишь на долю секунды, прежде чем погрузиться в ее тело, чувствуя как оно подчиняется ему, поглощая его целиком. Женщина оплела его ногами и притянула еще ближе к себе, и они слились в одно целое.

Мэри Джо приблизила к нему лицо, поцеловала несколько раз колючий подбородок, затем нашла его губы и страстно припала к ним, а он снова и снова вторгался в нее, и из самой глубины ее горла вырывалось тихое постанывание. Ее тело двигалось вместе с ним, изгибаясь дугой, пока они оба были на пути к высшему наслаждению, лелея каждый шаг. Потом он настал, этот сокрушительный миг, и Уэйд понял, что она испытала восторг вместе с ним, в ту же секунду. Мэри Джо трепетала в его руках, пока их тела окатывали одна за другой волны удовольствия — мягкие, дарящие покой и исцеление.

Уэйд склонил голову и прижался щекой к ее щеке, надеясь, что не натрет ей кожу. Сердца их стучали громко и слаженно. Никогда ему еще не доводилось испытывать чувство такого полного, изумительного единения с другим человеческим существом. Всю жизнь он так боялся полюбить и снова потерять, похоронить дорогого ему человека, что отталкивал даже собственного сына.

Это была часть огромной, никогда не покидавшей его вины. Если бы только он взял Дру с собой на охоту тем летним теплым днем, когда пели птицы и весело играли белки…

Мэри Джо, не придя в себя от пережитого наслаждения, внезапно осознала, что снова теряет возлюбленного. Его щека все еще лежала на ее щеке, пальцы были все еще вплетены в распущенную косу и тем не менее… Его душа, самая важная его суть, покинула свою оболочку, как призрак покидает некогда данное ему тело. Это внушило ей ужас. Мэри Джо всегда знала, что он не считает себя вправе остаться, а последние несколько минут, когда они так естественно стали одним существом, заставили ее понять, как много она потеряет.

Рука, лежавшая у него на затылке, принялась играть густыми локонами, ласкать загорелую шею. Ей хотелось вернуть его назад, но как? Слова тут не помогли бы. Ей оставалось только надеяться, что он научится верить, как она, в колдовство любви и верности. Сейчас все, что она могла сделать, это наслаждаться его близостью.

Он все еще находился в ее теле, и она крепче прижалась к нему. Он застонал, то ли протестуя, то ли от нового всплеска желания, то ли от чего-то совсем другого. Временами ей казалось, что она изучила его хорошо, и тем не менее он иногда держался очень отстранение, оставаясь одиноким и загадочным.

Я люблю тебя. Эти слова, запертые в ее сердце, нельзя было произнести вслух из боязни, что он не останется с ней не только телом, но и душой. Но Мэри Джо надеялась, что невысказанное каким-то образом просочится в его сознание и явится для него драгоценным даром, признанием волшебства, возникшего между ними.

Уэйд перекатился на бок, увлекая ее за собой крепким объятием, словно в самом деле услышат непроизнесенные слова. Она поняла, что он напряжен и борется сам с собой. Потом услышала тихое и отчаянное проклятие и почувствовала, как его плоть вновь обрела силу. По ее телу опять пробежал трепет в ожидании восторга, ожил каждый нерв, и кровь горячим потоком разлилась по жилам.

Она повернулась еще немного и оказалась над ним. Малейшее его движение воспламеняло в ней невероятные ощущения. Ей казалось, что она как орлица летит навстречу солнцу, навстречу золотому чуду, такому великолепному, что за него можно отдать все на свете. Он двигался сначала медленно, а затем с нарастающим пылом, под стать ее собственному, и солнце становилось все ближе и ближе, пока мир, который она знала, не разорвался на тысячи искрящихся кусочков, пронзивших насквозь ее тело. Она почувствовала, как в нее ворвалась теплая струя его семени, а потом рука, удерживавшая ее, упала и послышался глубокий вздох. Тела их разъединились, и она упала рядом с ним. Мэри Джо вытянулась, прижав ладонь к его сердцу, и чувствовала его биение — быстрое, лихорадочное — такое же, как дыхание.

Уэйд лежал совершенно неподвижно. Ей хотелось, чтобы они пошептались, обменявшись нежностями, но такие слова, казалось, для него не существуют. Поэтому она оставила их при себе и ждала. Ждала, что он сейчас выразит недовольство собой, которое она угадывала в нем, досаду, сожаление.

Уэйд продолжал молчать, только крепко прижимал ее к себе. Мэри Джо показалось, что мир затаил дыхание, не желая пропустить, что же теперь с ней будет. Она ожидала услышать то, что он говорил не раз: все это неправильно, все это ошибка. Он молчал. Лишь по-прежнему крепко держал ее, словно от этого зависела его жизнь.