— И вы поженились?

— Да. Мне кажется, ее просто тронуло мое постоянство. Для нее любовь значила очень мало. Не в том смысле, что она была холодной женщиной! Совсем нет. Просто ей было хорошо и одной. С самого начала она поставила мне условие: я не буду препятствовать ее занятиям археологией. Это смысл ее жизни. В результате мы были вместе не больше трех месяцев в году, да и то не подряд. Я — успешный финансист, мое дело — в Лионе. Я вынужден там находиться практически постоянно. Она копала что-то в Африке. Я время от времени срывался с места, летел то в Танзанию, то в Бурунди, чтобы провести с нею пару дней. Хорошо, я мог себе это позволить. Сначала я страшно ревновал к ее коллегам, но потом понял — ей никто не нужен, кроме ее раскопок.

— На мои глаза, это не жизнь.

— Сейчас и я так думаю. А тогда… это было очень романтично. Мы не надоедали друг другу. Наши встречи были такими… незабываемыми. Лет через десять я начал ловить себя на мысли, что больше так жить не могу. Мне нужна моя жена рядом каждый день. И каждую ночь. Я не хотел другой женщины, мне нужна была Жину, но я боялся ей заикнуться об этом. Один я составлял в уме целые речи, ставил ее перед выбором, а при встрече не мог слова сказать. Думаю, если бы был ребенок, он бы все изменил. Но Жину не хотела, дети бы ей помешали. Она ни разу не забеременела, несмотря на мои ухищрения.

— А потом?

— Мне позвонили из Дар-эс-Салама, сказали, что моя жена опасно больна. Я прилетел в тот же день. Она умирала, и врачи ничего не могли сделать. Лихорадка Эбола, если ты знаешь, что это такое.

— Читала.

— Она жила еще сутки. Пришла в сознание очень ненадолго, узнала меня, и сказала: «Мой бедный Анри, я была тебе плохой женой, а теперь и вовсе тебя оставляю. Не держи на меня зла». А потом больше в себя не приходила и умерла на рассвете. Не буду расписывать, как я горевал. Но убил меня местный патологоанатом. Он показал мне протокол вскрытия и спросил, знал ли я, что у моей жены были перевязаны трубы. Она не хотела детей и пошла на все, чтобы их не было.

Руль в руках Анри предательски дернулся. Машина прошла в двадцати сантиметрах от бетонного ограждения. У меня сердце ушло в пятки.

— Остановись, пожалуйста.

Мы были, судя по всему, в двух шагах от Шарлеруа: дома стояли с обеих сторон от дороги. Анри затормозил у кафе.

— Что случилось? Тебе нехорошо?

Я не стала объяснять, что просто испугалась.

— Мне показалось, что нехорошо тебе. Давай посидим здесь, выпьем сока, и ты мне все доскажешь.

Он заглушил мотор.

— Ты права, я чуть было не въехал в забор, так разнервничался. Давай действительно останемся здесь, выпьем сока и успокоимся. Но сначала поцелуй меня.

Я не ожидала такой просьбы, но упираться не стала, тем более, что мне всю дорогу хотелось его обнять, прижать к себе и утешить. Я взяла его лицо обеими руками и прижалась губами к его губам. Мы целовались минут десять, не меньше. Потом как-то переместились за столик друг напротив друга. Столик стоял во дворе под полотняным тентом. Анри продолжал держать меня за руки.

— Ты чудо! Я именно о таком поцелуе и думал. Ты даже не представляешь, как мне с тобой хорошо.

Подошел гарсон, Анри заказал нам сок и мороженое. Меня спрашивать не стал, но если стал, я заказала бы то же самое. Когда гарсон ушел, я сообщила ему об этом.

— Правда? Я почему-то чувствовал: ты хочешь того же, что и я. Знаешь, с Жину я бы никогда себе этого не позволил. Она просто не согласилась бы принять мой выбор.

— Почему?

— Я не смогу объяснить, тут нужен психолог.

— А если бы она тоже хотела сока и мороженого?

— Все равно. Расхотела бы. С тех пор я много думал, и понял, что моя любовь была неправильной. Это была зависимость. Может, если бы я меньше боялся ее потерять, было бы лучше. Или она бы мной больше дорожила, или я нашел бы счастье с другой. Но что говорить о том, чего уже не вернешь! Знаешь, за эти годы все перегорело. Сегодня я смог рассказать тебе обо всем. Значит, эта история закончилась. Для меня начинается новая жизнь. Я нашел тебя. Ты необыкновенная, таких больше нет.

Я тихонько засмеялась.

— Не смейся, это правда. Ты ничем на нее не похожа внешне, разве только ростом. Ты тоже умная, сильная, самостоятельная. У тебя есть профессия и ты в ней асс. Но ты прежде всего женщина и мать. Ты веселая и ласковая. Я смотрю на тебя, и у меня сердце замирает от нежности. Я представляю себе, что с тобой можно прожить бок о бок всю жизнь, и никогда не узнать ни скуки, ни пресыщения. Я рассказал тебе о Жину не для того, чтобы ты ревновала. Просто я хочу, чтобы ты знала правду. Тебе будут говорить о моей покойной жене и нашей необыкновенной любви, я не хочу, чтобы они вводили тебя в заблуждение.

— Я поняла.

Внезапно все переменилось, я почувствовала, как Анри отпустило напряжение, от которого воздух в машине казался густым. Все стало легко и просто, хотелось смеяться и хулиганить.

Тут нам принесли сок и мороженое. Вкусное, со взбитыми сливками и малиной. Мы, не сговариваясь, начали кормить друг друга с ложечки, умирая от смеха.

В общем, до Шарлеруа мы так и не доехали. Путеводитель Бертло оказался бесполезным. Выйдя из кафе, Анри развернул машину, и мы отправились обратно в замок. По дороге болтали о пустяках, вроде погоды. Время от времени Анри отпускал рычаг переключения передач, чтобы сжать мою ногу или погладить руку. Наконец мы добрались до замка. Вошли через дверь в библиотеке, тихонько прошмыгнули по лестнице. Я еще подумала, что мы напрасно так таимся. В доме, кроме слуг, занятых уборкой, никого видно не было. Анри увлек меня в левый коридор, открыл дверь, и мы очутились в его спальне.

Анри не дал мне рассматривать обстановку. Как только дверь за нами закрылась, мы рухнули в постель.

Где-то через час мы вновь обрели способность связной речи. Тогда-то Анри и напомнил мне о поездке в Бретань.

— Ребята собираются в Нормандию. Они поедут отсюда в пять. А мы — после них, часов в шесть-семь. Не надо им ничего говорить заранее.

— Я сама хотела тебя об этом попросить.

— Видишь, какой я умный! Никто ничего не будет знать до самого нашего отъезда. А для связи я дам тебе свой телефон. Не волнуйся, у меня их не то пять, не то шесть, для разных надобностей. А еще один дадим твоему сыну. Он мне понравился, хороший парень. Пусть тебе звонит и ежедневно обо всем докладывает, чтобы ты не волновалась.

Мне так понравилась эта идея, что я не поленилась, приподнялась на локте и поцеловала Анри в висок. Он тут же повернулся, обнял меня и притянул поближе. В его объятьях я задремала, чувствуя себя под надежной защитой. Проснулась внезапно, от голода. Открыла глаза и встретилась с Анри взглядом: было видно, что и он только что проснулся. Мы дружно встали и отправились в душ. Там долго ласкали друг друга, но потом все же сообразили, что пора прерваться и идти обедать. Оделись и провернули операцию по перемещению меня в мою комнату. Всего-то он должен был караулить в коридоре и отвлекать проходящих, чтобы я спокойно и незаметно сменила дислокацию. Затруднение состояло в том, что обоих душил смех. Слава Богу, коридоры были пустынны.

Я захлопнула за собой дверь своей комнаты и заржала в голос. По-моему, это была уже истерика. Не переставая хохотать, умылась и переоделась. Только причесываясь, я смогла взять себя в руки. Посмотрела в зеркало и порадовалась. Давно я так хорошо не выглядела. Часы показывали четыре. Можно было спускаться в столовую.

Там я застала молодежь в полном составе. Они уже заканчивали трапезу. Ко мне кинулись мои дети:

— Мама, в пять часов мы уезжаем! — воскликнула Катерина. Сережка подошел тихонько и пробасил:

— Ты не будешь волноваться?

— Буду, конечно, так что вы мне звоните.

— Мама, интересно, как ты себе это представляешь? — встряла Катька, — у тебя же телефон московский. Пусть с роумингом, но звонить здесь — никаких денег не хватит.

Я сделала вид, что задумалась. В это время в столовую вошел Пеллернен и направился к нашей группе.

— Серж! Ты уезжаешь с сестрой? А как же вы оставляете маму? Она будет волноваться.

Сережка казался не на шутку смущенным. Он стал бормотать что-то невнятное относительно того, что будет звонить, только не знает, куда. После чего Анри вручил ему и мне по телефону, сказав, что это не подарок, а на время. Я усвоила, по какому номеру вызывать сына, и сунула мобильник в карман. Сережка рассматривал свой аппарат как завороженный. Еще бы! Ему и не снилось получить такую навороченную игрушку. Катька глянула и сморщила носик. Зелен виноград. Ее собственный телефон был много жиже. Увидев это, Эрик стал шептать ей что-то на ухо. Небось, обещал подарить телефон не хуже, но моя дочь только дернула плечом. Без подарков обойдемся.

При этом она не сводила с меня глаз. Под этим пристальным взглядом мне стало вдруг неуютно. Не только я ее, она тоже видела меня насквозь. Хорошо хоть, ничего не говорила.

Пока Анри и Сережка разбирались с телефонами, столовую наполнило старшее поколение, а молодые заспешили на выход. Последними вышли мои дети. Эрик вел Катю за руку, а она все время на меня оглядывалась. Но вот они скрылись за углом. Анри взял меня под руку и повел к столу.

Мы сели и воздали должное обеду. Аппетит у всех был прекрасный, так что старания поваров не пропали даром. Рядом со мной за столом оказалась мадам Рагузье, которая завела нудный разговор о драгоценных камнях. На эту мысль, как мне кажется, ее навели мои серьги с александритами. Но сегодня на мне были другие: простые золотые колечки без камней, и разговаривать о камнях мне не хотелось. Поэтому я постаралась сменить тему. Оказалось, это легче легкого. С тем же энтузиазмом она стала рассказывать мне о французской системе образования в сравнении с бельгийской. Оказалось, она кое-что в этом понимает, наверное, вникла, когда решала вопросы образования для своих сыновей. Я узнала несколько новых фактов, потом сама начала рассказывать о том, как это поставлено в России…

Анри прислушивался к нашей болтовне, но не встревал. Я не смотрела на него, но чувствовала его присутствие всем телом. От него шла волна тепла, и, хотя он меня не касался, я ощущала его ласку. Мое сознание все больше сдвигалось в сторону этих восхитительных ощущений, отчего моя беседа с Клодин заглохла. К десерту мы уже практически прекратили разговор, причем обе сделали вид, что увлечены вкусностями. Я набросилась на малину в желе, которую мне подсунул Анри. Не знаю, как он угадал, что я неравнодушна к этой ягоде. Клодин меланхолически жевала фруктовый салат, и я вдруг подумала, что ее жизнь, в сущности — скука кромешная. Во всех щелоках выстиранный банкир Рагузье производил впечатление человека холодного и ограниченного, и уж, во всяком случае, неспособного на сильные чувства. Так что яркая красота этой женщины пропадала втуне. Наверное, от этого она выглядела ненастоящей: картинкой, наклеенной на картон. Мне даже стало ее жалко. Наверное, большую роль в этой жалости сыграли выпитые мной два бокала вина.

Как бы то ни было, обед подошел к концу. Вставая, я поймала на себе взгляд Корбелона. Он не отходил от жены, маленькой женщины со злым потасканным лицом. Судя по всему, она внушала великолепному Аристиду страх. Поэтому он не подошел ко мне, лишь подмигнул понимающе.

Я выдала в ответ голливудскую улыбку. Ага, как же, много ты понимаешь, козел!

В холле мне встретился Бертло, который сообщил, что дети только что уехали. Вышедшая следом Клодин заволновалась:

— Уже уехали? И не попрощались? Леон, — обратилась она к мужу, — мы тоже едем. Пока доберемся… Ее поддержала мадам Корбелон (я так и не узнала ее имени, но поняла, что Элен, которая уехала с ребятами — ее дочь). Хоть им надо было в разные места, но обе дамы намылились покинуть замок как можно скорее.

Я стала со всеми прощаться. В процессе наткнулась на Пеллернена, который шепнул мне в ухо: «Поднимись к себе, соберись и жди, я за тобой приду». Приняв это к сведению, я все же не ушла тотчас, а продолжила процедуру прощания. В результате узнала, что Жером проводит Аньес, которая ждет возвращения мужа, и уедет к себе, а Лиза остается. Ну и правильно. Пусть Жан Мишель побудет наедине с любимой женщиной хоть пару дней.

Я была удивлена, когда Лиза остановила меня на лестнице.

— Надя, как я поняла, Вы тоже уезжаете?

Я засмущалась, а потом подумала: какого черта! Мы взрослые люди!

— Да, Анри пригласил меня съездить с ним в Бретань.

— Надя, я завидую Вашему бесстрашию. Хотя Вы свободная женщина и может поступать, как Вам заблагорассудится. Пожалуйста, дождитесь, когда из замка все уедут.

— Если Вы меня просите, конечно, дождусь. Тем более, это произойдет довольно скоро. Лиза, простите меня за нескромный вопрос: а Вам не надоела вся эта конспирация?