Баронесса застенчиво, как девочка, улыбнулась.

— Конечно, надоела. Но если бы Вы знали, чем я рискую… И как Вам завидую. Вас ничто не связывает, наши условности Вам смешны. Хотела бы я так же. К сожалению, это невозможно.

Я тронула баронессу за руку.

— Простите, Лиза, если задела за больное. Я, право же, не хотела.

Она вдруг тепло ответила на мое пожатие.

— Возвращайтесь. Я буду рада снова Вас видеть. Мне кажется, мы могли бы подружиться.

Распрощавшись с Лизой, я полетела в свою комнату, быстро покидала в сумку все, что могло мне понадобиться, и села дожидаться Пеллернена. В окно я видела, как отъезжали машины: одна другая, третья, и даже четвертая. Уж не знаю, кто бы это мог быть.

Анри появился только тогда, когда я бросила смотреть в окно и плюхнулась на кровать в полной выкладке.

— Вставай! Все готово, можно выезжать. Где твои вещи?

Я показала на сумку.

— Надеюсь, ты не взяла с собой вечерних платьев?

— Нет, вон они, в шкафу висят.

— Умница. Поднимайся и пошли.

Я так и сделала. Перед домом стояла машина Анри. Он усадил меня на сиденье рядом с собой, а сумку кинул назад, в салон. Там же, кстати, стоял и его чемодан.

— А почему ты не положил вещи в багажник? — спросила я машинально.

— Потому что он полон. Там наша еда. Ты же не захочешь ездить по магазинам и готовить, вместо того, чтобы наслаждаться отдыхом в моем обществе?

— Ну, не знаю. Для тебя я бы что-нибудь сготовила.

Анри засмеялся и чмокнул меня в щеку.

— Обещаю, у тебя будет такая возможность. Ну, поехали, — он завел мотор.

Я забеспокоилась:

— А разве мы не попрощаемся с Жаном Мишелем и Лизой?

— С Лизой ты уже попрощалась, а Жана Мишеля сейчас лучше не беспокоить. Мы ему позвоним перед сном и попрощаемся, обещаю.

Я вдруг поняла, что сглупила. Конечно, у нашего хозяина, наконец, выпала минутка, когда он может побыть наедине со своей возлюбленной. Нечего ему мешать всякими глупостями, вроде прощаний. Я тронула Анри за руку в знак того, что поняла. В тот же момент мотор взревел и мы помчались.

* * *

До французской границы ехали меньше часа. Я ее заметила только потому, что Анри пришлось сбросить скорость. Потом он снова нажал на акселератор. Я смотрела на открывавшиеся передо мной пейзажи и млела, таяла от близости моего мужчины. Я не строила планов на будущее, ни на что не рассчитывала. Главное, сегодня он со мной, и всю неделю мы будем вместе. От одной этой мысли голова кружилась. А он как будто подслушал мои мысли и произнес мечтательно:

— Всю неделю мы будем вместе. Ты и я. И больше никого.

Я только пискнула в ответ. От наплыва чувств что-то случилось с моим французским, я никак не могла собрать связную фразу. Анри почему- то счел это проявлением робости, и так мне и сказал. Ага, робкая, ну просто сил нет. От робости в первый же день легла в постель с малознакомым мужчиной. Но, кажется, он не сделал из этого неправильных выводов.

Так как связная речь мне изменила, Анри взял труд разговаривать на себя. Чтобы не заводиться и не отвлекаться, как он сам объяснил, он начал мне рассказывать про своих родителей. Я усваивала все с пятого на десятое, потому что думала не о том. Но все же поняла, что отец отошел от дел, банком в Тулузе руководит младший брат Анри, а сам банк входит в финансовую структуру, которую он создал на пару с де Кассалем.

— Мы бы могли поехать в Тулузу, но сейчас там очень жарко. Я же вижу, ты от жары страдаешь. Так что пришлось договориться с другом. У него дом в Бретани. Остался от родителей. Я получил от него подробную карту и инструкцию, как доехать.

Я хотела спросить, как получил, но сообразила, что электронная почта действует.

— Мы заночуем в Руане. Гостиницу я забронировал. Доедем туда часа через два, два с половиной.

— А до Бретани сегодня не доедем? Еще не поздно…

— Ты права, доехать можно. К полуночи. Но у нас нет ключа от дома. Он хранится у хозяина кафе в соседней деревне. Деревенские рано ложатся спать. Не будем же мы будить почтенного провинциала? А утром мы еще и поддержим его коммерцию: выпьем кофе с круассанами.

— Я как-то не подумала, что у тебя нет ключа. Ну что ж, Руан так Руан. Исторический город.

— Тулуза тоже исторический город. Даже еще более исторический, чем Руан, если тебя интересует древняя история.

Тут по ассоциации мне вспомнилась моя Манана. Ее дети в Тулузе. Я должна была отослать ее документы, а пока пальцем не пошевелила. Я тут же рассказала Анри про страдания своей подруги. Рассказала и про то, что собираюсь послать ее документы, объяснила, куда и зачем.

— Муж и дети у твоей подруги в Тулузе?

— Да.

— А сама она собирается устроиться в Гренобле? Глупость какая-то. Ей тоже нужно в Тулузу.

— Сама знаю, но как это сделать?

— Тут как раз я могу помочь. Документы у тебя с собой?

— Естественно. Причем и в натуральном, и в электронном виде. Ну, отсканированные. С печатями, все честь по чести.

— Отлично, — Анри достал телефон, набрал номер и довольно долго говорил с такой скоростью, что я не понимала ничего.

— Я договорился. Вышлем сначала по электронной почте, а потом и просто по почте ее документы, а положительный ответ я тебе гарантирую. Это Юг, здесь связи — это все. Мало кто в Тулузе может отказать Пеллернену.

Я готова была прыгать от радости: если Манечкин вопрос решится, то уже ездили не зря. Он остановил мое бурное выражение благодарности.

— Не прыгай так, сиденье сломаешь. Я вижу, как ты рада, и этого довольно. Мне это ничего не стоит, а тебе приятно.

В Руан мы въехали, когда начинало темнеть. Анри справился с картой, распечатанной на принтере, и уверенно свернул в какую-то улицу. Топографическим кретинизмом он явно не страдал: через пару минут мы остановились у отеля. Высадились и прошли в вестибюль, паренек в форме внес за нами мою сумку и чемодан Пеллернена, а другой сел за руль, чтобы отогнать машину в гараж. Я увидела это через стеклянную дверь и порадовалась. Хороший отель.

Обстановка скромная, без барочного шика, но дорогая. Деревянные панели на стенах, элегантные светильники, кресла, обитые настоящей кожей. Ну конечно, глупая. Ты же не в гостинице туристического класса.

Пока я водила взглядом по стенам, Анри получил ключи и повел меня к лифту. Через минуту он уже открывал дверь номера, а за нашими спинами топтался паренек с багажом. Не успели мы войти, как Пеллернен сунул мальчишке денежную бумажку и бесцеремонно вытолкал его за дверь.

— Ну наконец-то! У меня уже нет сил дожидаться, когда мы останемся вдвоем.

— В машине мы были вдвоем, — сказала я, прикинувшись дурочкой.

Анри захохотал.

— Не надо делать невинные глазки. Лучше иди ко мне.

Он довольно бесцеремонно сгреб меня в объятья. В результате до кровати мы не добрались, а предались любви на пушистом ковре. Хорошо, что гостиница не из дешевых: ковер чистый и мягкий. Правда, когда все закончилось, лежать на нем не захотелось никому: мы встали и поплелись в ванную. Это была именно ванная комната: с большой глубокой ванной, а не с душевой кабиной. Анри налил воды, и мы там долго плескались. Потом все же вылезли. На вешалке нас ожидали махровые халаты, мы в них нарядились. Перебрались в комнату и решили поужинать. Одеваться и идти в ресторан не хотелось. Заказали ужин в номер, и нам его очень быстро принесли.

Я никак не ожидала, что окажусь такой голодной: лопала и урчала от удовольствия. Еды было море, но мы все съели подчистую.

— С тобой ужинать — одно удовольствие, ты так аппетитно ешь.

— Я сейчас буду так же аппетитно спать, — пробормотала я. После еды глаза стали неумолимо слипаться. Я еле успела залезть под одеяло. и сразу отключилась. Не знаю, как Анри на это отреагировал, но рано утром он принялся меня будить. Рано — это в половине шестого. Я готова была разозлиться, но он так нежно меня целовал, что вместо этого я оплела его ногами и притянула к себе. Несмотря на это, в шесть часов мы уже сидели в машине. Пеллернен показал мне дорогу на карте: через Лаваль и Ренн на Лорьян, а там всего ничего. Наш пункт назначения находился между Лорьяном и Кемпером. В Лаваль мы въехали в начале девятого, в полдесятого были в Ренне. Началась настоящая Бретань. Я влюбилась в нее с первого взгляда. За Ренном пошла такая красота, что я все время прыгала на сиденье и чуть не орала, от восторга. Такой изумрудной травы я в жизни не видела. Если и видела, то в раннем детстве. А в августе такой травы не было даже тогда. Серые камни, оплетенные разноцветной повиликой и украшенные мхами, которые попадались все чаще и чаще, делали пейзаж уж совсем фантастическим.

В начале двенадцатого перед нами была та самая деревушка, где нас ожидали ключи от дома. В моем представлении так мог выглядеть средневековый городок: двухэтажные дома из серого камня, из него же высокие ограды, и все это завито чем-то цветущим, причем всех цветов радуги. Кафе нашлось без труда. Мы были такие голодные, что сначала заказали еду, и только потом Анри стал спрашивать про ключи. И то, и другое нам принесли одновременно. Еда была простая и вкусная. Кофе — просто замечательный. Молоко — как в детстве. Я поняла, Бретань — это и есть страна моей мечты.

Анри между тем не расслаблялся: из кафе мы вышли не только с ключами, но с тремя большими свертками, от которых вкусно пахло. Если уже весь багажник забит едой, то неужели он собирается меня откормить до размера слона? Или сам все это съест?

Минут через десять машина свернула с главной дороги на проселок. Это только так говорится — проселок, под колесами был прекрасный асфальт, но ширина на одну машину не оставляла сомнений — мы съехали с путей цивилизации.

Дорога вилась между холмов, на которых, среди изумрудной травы высились огромные валуны, украшенные разноцветной повиликой. И вдруг я увидела океан. Вернее, не увидела, а поняла, что вижу, причем уже давно. В просвете между холмами блеснула на солнце вода, и стало ясно, что линия горизонта, все время там маячившая, имеет к океану прямое и непосредственное отношение. Я в восторге ухватила Анри за рукав и, потеряв от волнения голос, прошептала: «смотри, смотри: океан!».

— Ты только заметила? Я давно на него смотрю.

— А что же мне не сказал?

— Я думал, ты тоже видишь.

Я глянула на него и поняла — дразнится, и очень доволен тем, что я прихожу в восторг от таких простых вещей.

Машина сделала еще несколько поворотов, и вдруг выскочила на просторную лужайку, в глубине которой, прижавшись к купе деревьев, стоял низкий дом из серого камня с кирпично-красной дверью и такими же ставнями на окнах. Под окнами цвели бархатцы, настурции и ноготки, яркие, как костер. За ними темной стеной стояли заросли топинамбура.

Автомобиль затормозил и уткнулся бампером в низенькую ограду, обозначавшую что-то вроде террасы. Мы вышли.

Пространство перед домом было замощено булыжником. Между стыками камней проросла трава, поэтому место выглядело немного заброшенным.

У меня сжалось сердце. Таким я представляла себе идеальный дом. Дом, в котором хотела бы жить. Я подошла к самым дверям и обернулась: лужайка обрывалась метрах в пятидесяти. Дальше расстилалась морская гладь. Все. Если и оставалось о чем-то мечтать, то только об этом.

Пеллернен отпер дверь и толкнул ее. Из дома пахнуло заброшенным жильем. Видно, его друг тут давненько не бывал. Мне не хотелось уходить со двора, и я так и простояла, подпирая дверной косяк, пока Анри разгружал машину. Потом опомнилась, схватила какие-то свертки и собственную сумку, и вошла в дом. Внутри царила темнота, я за что-то зацепилась и чуть не упала. Пеллернен поймал меня в самый последний момент. Он лучше себе представлял, что где расположено, так что сразу нашел выключатель. Внутренность дома осветилась, и у меня перехватило дыхание. Чудо продолжалось! Дом моей мечты изнутри был так же прекрасен, как и снаружи. Практически все пространство занимала одна огромная комната, служившая сразу всем. В ней не было богатой мебели, дизайнерских изысков и ухищрений. Чувствовалось, что ее обставляли живые люди для простой и удобной жизни. В дальнем углу был устроен камин, но я наметанным глазом сразу заметила — декорация. Дрова в нем жечь для создания антуража можно. Обогревается же дом явно калорифером на мазуте. Правда, сейчас, жарким летом, отопление выключено. Но холодными зимними ночами в таком доме тепло и уютно.

Я потянула носом воздух: в доме давно не жили и запах довольно затхлый, так что камин зажечь не помешает. Тут поймала себя на мысли: этот дом я ощущаю как свой, несмотря на то, что впервые вижу, и что через четыре дня покину навсегда. Он живой, дружелюбный и принимает меня.