— Дорогая, ты должна отдохнуть. — Уоллингфорд погладил ее по щеке, но Абигайль тотчас отстранилась.

Чтобы собрать осколки, потребовалось совсем немного времени. Когда Уоллингфорд закончил, Абигайль сидела на перевернутом ведре и смотрела на свои руки.

— Идем, — позвал он. — Я провожу тебя в твою комнату.

Абигайль встала.

— Сначала мы должны попрощаться.

Берк и Александра стояли в темноте мастерской, крепко обнявшись.

— Я сложила ведра, а Уоллингфорд подмел осколки, — сказала Абигайль. — А как дела здесь?

Леди Морли неохотно расцепила объятия.

— Ужасно, но мы справимся. Слава Богу, машина цела.

Берк стоял молча, опустив руки. Шкаф позади него превратился в обгоревшую руину, верстак закончил свое существование, но в остальном мастерская осталась цела.

Уоллингфорд не понимал, что вокруг такое — тени или копоть, но мебель показалась ему нетронутой, а детали и колеса лежали на своих местах.

— Берк, старина, — обратился он к другу. — Все это крайне неприятно. Но ты-то в порядке? Я могу что-нибудь для тебя сделать?

Берк переступил через лужу и протянул руку.

— Ты сделал больше, чем нужно, друг мой. Даже не представляю, как тебя благодарить.

— Ты же знаешь, что благодарить меня вовсе не обязательно.

Они обменялись рукопожатием. Взгляд Берка был ясен, в нем не было никаких признаков шока.

— Я немного здесь приберусь, — сказал он. — А ты ступай в замок и пришли сюда конюхов. Потребуются подводы, чтобы вывезти мусор.

— Сделаю. А леди Морли?

Александра вздернула подбородок и улыбнулась. Только сейчас Уоллингфорд заметил, как идет ей улыбка.

— Я останусь и помогу. Буду очень вам признательна, если вы проводите мою сестру до дома.

Абигайль хмыкнула:

— Мне кажется, я буду в большей безопасности без его помощи.

— О, пожалуйста! — Уоллингфорд крепко взял ее за локоть и повел из мастерской.

— В этом нет необходимости. — Оказавшись снаружи, Абигайль решительно высвободила руку и ускорила шаг.

— Ты не убежишь от меня снова!

Абигайль остановилась и повернулась к герцогу лицом. Они стояли в тени деревьев, скрытые от луны, и Уоллингфорд не мог разглядеть выражения ее лица. Не мог сказать, сердится ли она, устала или печальна. Ему хотелось дотронуться до нее, но было понятно, что Абигайль не желает, чтобы он к ней прикасался.

— Я не убегаю, — произнесла она.

— Убегаешь.

— Просто возвращаюсь в свою комнату, чтобы лечь спать. Уже поздно, день выдался трудный, и я очень хочу оказаться наконец в постели.

— Хорошо. Я тебя провожу. Это моя обязанность и мое право.

При этих словах Абигайль упрямо вздернула подбородок.

— Это не является ни твоим правом, ни твоей обязанностью.

— Не делай вид, будто ничего не произошло, дорогая, — тихо произнес Уоллингфорд.

— Не делай вид, дорогой, будто то, что между нами произошло, дает тебе право распоряжаться мной и решать что-то за меня.

— Господи, да ведь так и есть!

— Это было короткое и не очень приятное происшествие, о котором я вообще предпочла бы забыть.

В ушах у Уоллингфорда зазвенело, и он сжал кулаки, чтобы не схватить ее за плечи.

— И все же это произошло, Абигайль. Мы были вместе, и это что-то значит. Не просто что-то, а очень много. Это, как ты говоришь «происшествие», связало тебя со мной.

Абигайль сложила руки на груди.

— В самом деле? Большую коллекцию любовниц ты, должно быть, собрал к сегодняшнему дню. Мог бы устроить из них собственный гарем, как это делают в Персии.

— Не делай вид, будто не понимаешь, о чем я. Джентльмен не может лишить леди невинности, не поступив при этом…

Абигайль повернулась к нему спиной и зашагала по тропинке прочь.

— Не желаю слушать эту чушь! Ты знаешь, что мне нужен был любовник, а не муж. Я с самого начала довольно ясно выразила свои желания. Поэтому у тебя нет никаких обязательств по отношению ко мне.

— А что, если мы зачали ребенка? Ты не думала об этом?

— Где-то наверняка бегает дюжина твоих незаконнорожденных детей. Так какая разница — одним больше, одним меньше?

— Раз уж на то пошло, у меня нет детей.

Абигайль поспешно шагала между деревьями.

— Чушь! Я знаю, о чем говорю, Уоллингфорд. Ты не можешь разбрасывать свое семя, не посеяв при этом хоть какой-то урожай. Разве только ты бесплоден.

Уоллингфорд глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. В воздухе пахло дымом. Дымом пропахло все: его одежда, кожа, волосы. Как ужасно он, должно быть, выглядит. Неудивительно, что Абигайль отказывается на него смотреть.

— Бесплоден я или нет, станет рано или поздно понятно, — сказал он. — Но я не разбрасывал свое семя, как ты изволила выразиться. До сегодняшней ночи я предпринимал все возможные меры предосторожности, чтобы не пожинать потом плодов.

Абигайль не остановилась.

— Я не верю тебе. С какой стати тебе беспокоиться о подобных мелочах?

Уоллингфорд мгновение колебался, а потом негромко произнес:

— Я дал слово много лет назад.

Абигайль ничего не сказала. Впереди виднелась терраса, по которой через несколько минут она стала подниматься; ее волосы развевались за спиной.

Уоллингфорд последовал за ней, не сводя взгляда с ее покачивающихся под тканью платья бедер и вновь желая ее отчаянно и страстно. Он прошли первый ряд виноградных кустов, когда Абигайль сказала:

— Дал слово Берку, полагаю. Ты пообещал ему это, потому что он сам родился вне брака и знает, что это такое.

— Да.

Интересно, понимала ли Абигайль, что он в эту самую секунду отдал ей частичку своей души?

Они вместе шли мимо ровных рядов виноградника. Мягкая трава под их ногами уже начала покрываться капельками росы. Уоллингфорд ощущал запах дыма, смешанный с ароматом поспевающих фруктов, и думал о том, как сильно ему хочется увлечь Абигайль на покрытую дерном землю, лежать с ней вместе под волшебным итальянским небом и любоваться мягким свечением ее кожи в отблесках луны.

Во дворе было тихо и пустынно, столы и лавки убрали, а гости и музыканты разошлись по домам.

Абигайль пересекла двор и взялась за ручку двери.

— Подожди, — сказал Уоллингфорд. — Я должен сходить на конюшню и рассказать Джакомо о том, что произошло. Но могу я сначала зайти к тебе?

— Конечно, нет. Раз уж я способна не заблудиться в Таттерсоллз [9] в разгар аукциона, то отыскать собственную постель мне и вовсе по силам. Так что извини.

Уоллингфорд предпринял еще одну попытку:

— Послушай, Абигайль, с тобой в самом деле все в порядке? Позволь мне… что-нибудь для тебя сделать? Подогреть воду или… приготовить чай… — Он понятия не имел, как надо заваривать чай, но это наверняка не так уж сложно, если с этим справляются служанки.

Глаза Абигайль вспыхнули гневом.

— Не беспокойся. Ты не сделал меня инвалидом.

Уоллингфорд положил руку на дверной косяк, чувствуя себя так, словно кто-то взял кувалду и размозжил ею все его внутренности.

— Абигайль, прости. Я вел себя как животное. Просто ждал так долго, и желание ослепило меня. Я очень хочу доставить тебе удовольствие, если ты дашь мне еще один шанс. Если покажешь мне, как это сделать.

— Я не обязана ничего тебе показывать. В этом-то все и дело.

Уоллингфорд закрыл глаза.

— Ради Бога, Абигайль. Я всего лишь мужчина.

Что-то теплое и нежное коснулось его щеки, и он понял, что это ладонь Абигайль. Уоллингфорд хотел накрыть ее своей, но поздно: она уже убрала руку.

— Да, вы всего лишь мужчина, ваша светлость, — сказала Абигайль. — Но видите ли, я рассчитывала на нечто большее.

Глава 16

Две недели спустя


Абигайль со стуком поставила на кухонный стол кувшины с козьим молоком.

— У нас гости! — крикнула она.

Из кладовки, вытирая руки о фартук, выглянула синьора Морини.

— Che cosa?

— Гости. Или гость. Точно пока не знаю. Александра примет их в библиотеке, как только очистит навоз с туфель. Думаю, она захочет выпить чаю. — Абигайль повернулась, чтобы уйти.

— Подождите, синьорина!

— У меня нет времени, Морини.

— Синьорина, прошу вас.

Абигайль остановилась, взявшись рукой за дверь.

— Только быстро, Морини, я действительно ужасно занята.

— Синьорина, это неправда. Вы нарочно придумываете себе разные дела. А все для того, чтобы не думать слишком много.

Абигайль повернулась к ней и сложила руки на груди.

— Не понимаю, о чем вы. Я действительно очень много думаю. И мысли мои весьма возвышенны.

Синьора Морини неподвижно стояла возле окна, и только теплый утренний ветерок слегка шевелил темные кудряшки на ее висках.

— Поговорите со мной. Расскажите, что произошло в праздничную ночь. Почему вы и синьор герцог ходите с тех пор с печальными глазами?

— Я удивлена, что вы спрашиваете об этом, Морини. Мне казалось, что вы все понимаете и всех видите насквозь. В любом случае рассказывать нечего. Мы поняли, что совершенно не подходим друг другу, как я и предполагала. Так что вы зря потратили свой лимонный ликер.

— Синьорина, послушайте, у меня есть план…

Абигайль протестующе подняла руку:

— Больше никаких планов и никаких разговоров о проклятиях. Все это было очень весело и казалось необыкновенным приключением. Только видите, чем все кончилось? Сплошными несчастьями. Мистер Берк уехал на автомобильную выставку в Рим, не сказав бедной Александре ни слова. Одному Богу известно, куда подались Лилибет с Пенхэллоу. Полагаю, это как-то связано с проклятым животным Сомертоном — супругом Лилибет. Ведь где он, там недалеко до беды. Кроме того, мы все равно не успели ничего сделать — день летнего солнцестояния прошел.

— Не совсем так, синьорина.

— А мне кажется, именно так.

— В вас совсем не осталось надежды, синьорина, — сказала Морини.

— А на что мне, собственно говоря, надеяться? Вот что бывает, когда связываешься с оккультизмом или пытаешься вмешаться в чьи-либо отношения, что, собственно говоря, почти одно и то же.

Экономка покачала головой:

— Не ожидала услышать таких слов от вас, синьорина. От вашей сестры — да. Но вы так… свежи. Так полны радости. Куда же девалась эта радость теперь?

— И правда, куда? — пробормотала Абигайль.

Морини подошла к ней, сопровождаемая шелестом юбок, и положила руки на ее плечи. Воздух вокруг Абигайль сразу стал теплым от сладкого аромата свежеиспеченного хлеба, знакомого запаха кухни с ее старым деревянным столом, камином и истертыми каменными плитами пола.

— Вы так молоды. И вы влюблены. Герцог страстно вас желает. Он скачет по окрестностям на своем черном коне или часами сидит в библиотеке, уронив голову на руки.

Сердце Абигайль инстинктивно сжалось при упоминании о герцоге. В последние несколько недель оно во всей красе проявило свою склонность к излишней сентиментальности и начинало болеть всякий раз, когда она вспоминала перепачканное сажей лицо Уоллингфорда в праздничную ночь или когда она видела его проезжающим верхом мимо замка. Абигайль старалась убедить себя, что боль вызвана угрызениями совести: ведь она так жестко и холодно обошлась с герцогом в ту памятную ночь. Он не хотел ее разочаровать. Просто повел себя в своей привычной высокомерной манере, и Абигайль ожидала бы этого, если бы ее сознание не было так затуманено страстью и разговорами Морини о судьбе и вечной любви. Можно ли было осуждать герцога за то, что он вел себя соответственно своему характеру? Она сама виновата в том, что испытывала к нему столь неуместную нежность и ожидала от него слишком многого.

Но она скоро оправится от случившегося. И он тоже. На самом деле пострадали лишь ее девическая влюбленность и его аристократическая гордость. Если продолжать его сторониться, а он и дальше будет проводить время наедине с книгами вдали от нее, уже через несколько недель они станут безразличны друг другу.

Совершенно безразличны.

Вот только жизнь кажется ужасно пустой без него.

Абигайль мысленно приструнила свое сердце, а потом тряхнула головой, чтобы показать, насколько ей все безразлично.

— Он занимается наукой, синьора Морини. Вы ошеломлены, знаю, но именно поэтому мы все здесь, если вы не знали. Чтобы учиться. Вдали от соблазнов большого города. Признаю, что все мы подхватили эту весеннюю лихорадку, вызывающую приступы безрассудства. Но, благодарение Богу, излечились и опять способны рассуждать здраво.