Словно в подтверждение слов матери, Артур открыл ротик и громко срыгнул.

Уоллингфорд едва не выронил ребенка из рук.

— Святые небеса! Это он? — Герцог обеспокоенно посмотрел на свое плечо.

— Ну вот и славно, — сказала Абигайль, забирая ребенка и стараясь заставить руки не дрожать. Взяла полотенце с мужа. — А теперь мы его запеленаем и положим в колыбельку.

Леонора подошла ближе.

— Я все сделаю, Абигайль, а вы уложите синьора герцога в постель. Он выглядит как человек, проделавший долгий путь.

— Очень долгий, — эхом отозвался Уоллингфорд.


Уоллингфорд, взволнованный и потрясенный, шагал по знакомому коридору. Сквозь стекла в крошечных арочных окнах доносился шум праздника и буханье проклятой трубы. Камни древних стен слились перед глазами в одно расплывчатое пятно.

У него есть сын. Крошечный человечек из плоти и крови, зародившийся в чреве Абигайль от его семени во время акта любви. Его сын. Сознание ласкали слова «мой сын».

Уоллингфорд остановился, закрыл глаза, и взгляд темных глаз Артура проник в его душу, а его маленькая теплая головка тронула сердце.

Что-то сжало его руку.

— Тебе нечего сказать? — услышал он осторожный вопрос.

Абигайль, его законная жена, стояла рядом и крепко держала его за руку. От нее пахло молоком, теплом и воском свечей.

Уоллингфорд покачал головой, подхватил жену на руки и без слов понес ее по коридору в восточное крыло, где когда-то располагалась ее комната — в самом конце коридора. Уоллингфорд начал целовать жену, едва пнув ногой тяжелую дверь. Абигайль застонала и страстно ответила на поцелуй. Ее руки коснулись волос мужа, потом спины и вцепились в поношенную куртку. Уоллингфорд пошатнулся от такого неожиданного нападения, и дверь с щелчком захлопнулась за его спиной.

Губы Абигайль блуждали по его лицу.

— Ты вернулся, — прошептала она, и ее голос сорвался.

— А ты думала, не вернусь?

— Не знаю. О Господи, каждый день, каждую ночь я надеялась… — Абигайль замолчала и заплакала, уткнувшись в плечо мужа.

— Не надо, любовь моя. Теперь я с тобой. — Уоллингфорд осторожно поставил жену на каменный пол, не переставая при этом сжимать ее в объятиях. Он едва не задохнулся от восхищения, когда теплое тело Абигайль прижалось к нему. Он гладил жену по спине и волосам и шептал: — Конечно же, я вернулся, моя любимая жена, конечно же, я вернулся.

Руки Абигайль обняли его за талию, ее грудь прижалась к его торсу, едва не вываливаясь из выреза нелепого платья. Год назад он снял с нее точно такое же платье в лодочном сарае, когда луна заливала озеро серебристым светом.

Пальцы Уоллингфорда задрожали, когда он нащупал крючки на спине. Лиф платья Абигайль пополз вниз, а голова запрокинулась, являя взору красивую шею, посеребренную светом луны. Он поцеловал пульсирующую на шее жилку, покрыл поцелуями подбородок, одновременно стягивая платье и воюя с корсетом.

Платье упало к ногам Абигайль, за ним последовал корсет, и вот она уже стояла лишь в тонкой полупрозрачной сорочке, под которой четко вырисовывались темные соски.

Уоллингфорду хотелось медленно наслаждаться близостью с женой и в то же время хотелось овладеть ею без промедления. Его пальцы дрожали от еле сдерживаемого желания.

Абигайль открыла глаза, сдернула с плеч мужа подтяжки и принялась расстегивать пуговицы.

— Ради всего святого, перестань на меня таращиться и уложи поскорее в постель.

При слове «постель» мысли Уоллингфорда улетучились. Он накрыл губы Абигайль своими, и они вместе попятились к кровати, смеясь, путаясь в разбросанной по полу одежде и страстно целуясь. Они упали на кровать, и разгоряченный жезл Уоллингфорда коснулся живота жены.

— О Боже, — пробормотал он сквозь череду поцелуев, не слыша собственного голоса из-за шума в ушах.

— Пожалуйста! Скорее! — выдохнула Абигайль.

Уоллингфорд тихо засмеялся.

— Уже? Я думал, ты захочешь, чтобы я…

— Немедленно!

Что ж, нельзя разочаровывать собственную жену. Уоллингфорд приподнялся на локтях. Рука Абигайль обхватила его жезл и направила в себя.

Уоллингфорд судорожно втянул носом воздух — она была такой горячей, такой влажной.

— А ты уверена, что тебе уже… можно? — процедил он сквозь стиснутые зубы.

— Господи, да!

Он подался вперед и погрузился в разгоряченные глубины.

— Уоллингфорд, Боже мой! — пропела Абигайль.

Прошел целый год с тех пор, как он в последний раз лежал в постели с женой. Целый год с тех пор, как он чувствовал под собой ее податливое тело, шелковистую кожу, мягкие груди и обнимающие талию ноги. Абигайль вздохнула, и он вновь подался вперед, изо всех сил стараясь сдерживаться, глядя в полуприкрытые глаза жены и наслаждаясь срывающимися с ее губ криками.

— Каждую ночь, — прошептал он, — я мечтал об этом. Каждую ночь думал о тебе. Только о тебе, моя любимая.

Абигайль отчаянно застонала, и Уоллингфорд задвигался быстрее.

— Только о тебе. О моей жене. О моей любви.

— Твоя, — выдохнула Абигайль, с готовностью приподнимая бедра навстречу движениям мужа.

— Ты, Абигайль, только ты.

Напряжение нарастало. Уоллингфорд видел это и продолжал двигаться мощно и ритмично, не жалея ни себя, ни ее. Ногти Абигайль впились в его талию, и боль от этого смешалась с растущим в низу живота наслаждением. Усилием воли Уоллингфорд оттягивал развязку.

— Ты, — произнес он снова.

Абигайль выгнулась, закричала, и он наконец-то смог позволить себе освободиться, сотрясаемый сладостными спазмами. В ушах раздался рев, и только когда, дрожа, упал на жену, он понял, что это его собственный крик.

— Добро пожаловать домой, — прерывисто прошептала Абигайль.

Уоллингфорд не мог пошевелиться. Открыл глаза и закрыл их снова. Хотел сказать, как хорошо оказаться дома, но смог произнести лишь последнее слово.

— Дома, — простонал он.

Пальцы жены пробежались по его спине, точно крылья бабочки.

— Ты похудел. Стал твердым как камень.

Уоллингфорд повернул голову, в то время как его сердце билось в унисон с сердцем жены.

— А ты, наоборот, поправилась. Стала круглее и очаровательнее. — Он пошевелился и положил руку на грудь жены.

— Ты не возражаешь?

— Возражаю? — Уоллингфорд поднял голову и заметил, что в больших глазах Абигайль плескалось беспокойство. — Возражаю? Только посмотри на себя: я оставил тебя девушкой, а теперь ты стала женщиной! Налилась и превратилась в совершенство. Ты мать моего ребенка. — Голос Уоллингфорда сорвался на последнем слове. Он осторожно вышел из жены и крепко прижал ее к себе.

Абигайль уткнулась головой в его грудь. Как же восхитительно, как роскошно было ощущать ее шелковистые волосы на своей обнаженной коже!

— Как жаль, что тебя не было здесь, когда он родился, — прошептала Абигайль. — Финн хотел уже сесть на коня и поехать разыскивать тебе в степи. Но я сказала ему… сказала ему…

— Что, любимая?

— Что у нас с тобой будет еще много времени, когда ты вернешься. Новорожденные только едят и спят. А потом, Бог даст, у нас будут еще дети.

Уоллингфорд погладил волосы жены, посеребренные лунным светом, чувствуя себя бесконечно счастливым.

— Ты в меня поверила.

— Поверила. Я знаю, какой ты сильный и настоящий. Но в те ужасные часы… — Абигайль замолчала, и Уоллингфорд стал гладить ее по спине. Шум вечеринки начал утихать. Музыканты зачехлили свои инструменты, а гости разбились на парочки и отправились в сад. Спина Абигайль поднялась, а потом опустилась под рукой Уоллингфорда. — В те ужасные часы, когда я чувствовала себя невероятно одинокой и ощущала, как толкается у меня в животе наш ребенок, я так нуждалась в тебе, что было трудно дышать… — Она вновь замолчала.

Слезы катились по щекам Уоллингфорда и терялись в волосах Абигайль. Он хотел что-нибудь сказать, как-то ее утешить, но не мог произнести ни слова.

— Я вспоминала твое лицо, твои глаза, слова твоей клятвы там, в Сиене, — прошептала она. — И сказала себе, что Уоллингфорд никогда не нарушит данного им слова.

Уоллингфорд поцеловал волосы жены в том месте, где на них падали его слезы, и наконец сказал:

— Я никогда не нарушу слова.

— Мм… — Абигайль собственнически закинула на него ногу.

— Знаешь, я страшно уставал, — сказал Уоллингфорд уже более беззаботно. — Выяснилось, что зарабатывать на хлеб чертовски тяжело. Например, убирать урожай от зари до захода солнца. А еще я дубил кожу в течение целого месяца. Это было в Польше. Не знаю, о чем я думал, ведь едва не лишился собственной кожи.

Абигайль улыбнулась:

— Оно того стоило?

— Да. Я привез тебе пару отличных перчаток. Они где-то в саквояже.

— Займись со мной любовью снова, — попросила Абигайль и обняла его за шею.

Уоллингфорд засмеялся:

— Опять? Я тебя не удовлетворил?

— Вообще-то через несколько часов Артур вновь захочет есть, а мне нужно будет перед этим немного поспать. Так что либо сейчас, либо уже утром.

— Тогда отдыхай, дорогая. Поспи. А я принесу его тебе, когда он проснется.

— Но я хочу тебя.

Уоллингфорд снова засмеялся:

— И я тебя хочу. У нас впереди целая жизнь. А сейчас тебе необходимо отдохнуть.

— Тебе тоже. — Абигайль уютно устроилась на груди у мужа.

— Мне тоже. — Уоллингфорд потянулся за одеялом и укрыл их обоих. Влажная кожа Абигайль прилипла к его коже, а ее пот смешался с его потом. — Следующей у нас родится дочь, — мечтательно произнес герцог.

Абигайль фыркнула:

— Ты не знаешь, что делать с дочерью.

— Конечно, знаю. Запереть ее на ключ и принимать посетителей только под строгим надзором. И никаких герцогов — это основное требование.

— Совершенно с тобой согласна. Эти герцоги — ужасные люди.

Уоллингфорд почувствовал, что вновь готов к соитию, но его сознание уже охватила сладостная дрема. Запах Абигайль окутывал его точно пелена, а ее нежное тело прижималось к нему под одеялом. Кожу Уоллингфорда до сих пор покалывало от полученного удовольствия.

— Возможно, если мы будет воспитывать ее здесь, в Италии…

— Мм…

За окном раздался взрыв смеха и растворился в ночи. Скорее всего вся долина слышала их с Абигайль сладострастные крики несколько минут назад, но Уоллингфорд решил не озвучивать своих мыслей.

В комнате воцарилась наполненная умиротворением тишина. Господи, как же чудесно засыпать в постели рядом с женой, когда грохот омнибусов за окнами остался в другой, лондонской, жизни. Возможно, они останутся жить здесь, будут воспитывать детей…

Внезапно Абигайль села на кровати.

— Очень долгий!

— Что такое? — сонно пробормотал Уоллингфорд, поднял загрубевшую от работы руку и потянул Абигайль к себе, но она вырвалась.

— Ты сказал, очень долгий!

— В самом деле?

Абигайль схватила мужа за плечи.

— Там, в детской, ты сказал — очень долгий! Ты в самом деле это сказал!

— Абигайль, ложись спать.

— Когда Леонора сказала, что она заберет ребенка и что ты устал после долгого пути. Ты услышал ее, ты ей ответил!

Уоллингфорд приподнялся на локтях и недовольно сдвинул брови.

— Кто, черт возьми, такая Леонора? Та женщина в детской? Которая присматривает за… — Слова застряли у него в горле.

— Да, — кивнула Абигайль. — Леонора. Синьора Монтеверди.

Уоллингфорд упал на подушку, устремил взгляд на древние балки потолка и вновь представил себе красивую даму неопределенного возраста, окруженную мягким свечением, благоговейно забирающую ребенка из рук Абигайль.

Такие же темные, как у него, глаза дамы светились любовью.

— Будь я проклят, — прошептал он.

Абигайль опустилась к нему на грудь, поцеловала в губы и прижалась своей щекой к его щеке.

— Вообще-то как раз наоборот.