— Вообще-то мы познакомились минуту назад, — усмехнулась Эдит. — Это мистер Смит, и я знаю о нем только то, что он не любит Рембрандта.

— Вот как? — заинтересованно переспросила бабушка. — Это нетипично. Заходите же, мистер Смит, и расскажите о своих взглядах поподробнее.

Вот так взяла и пригласила в дом незнакомого человека! Бабушка всегда была авантюристкой.

— Неси девочку в дом, Эдит, — скомандовала бабушка. — Ей пора пить молоко. Будьте нашим гостем, мистер Смит. А я пойду приготовлю десерт.

Она исчезла в дверях, и несколько опешившая Эдит взяла малышку Ви, у которой уже давно слипались глаза, на руки и, сделав строгое лицо, обернулась к Смиту, который в нерешительности стоял у калитки.

— Вы можете зайти, раз бабушка приглашает вас. Не удивляйтесь, она на редкость общительный человек.

Смит быстро отворил калитку и в несколько шагов оказался рядом с ней.

— Позвольте, я понесу вашу девочку.

— Нет, я сама, спасибо. Она может испугаться чужого.

Они вошли в дом, где их тотчас окликнула бабушка.

— Эдит, уложи Ви на мою кровать и возьми на столе молоко для нее, я только что согрела.

Мистер Смит, вы не поможете мне? Что-то заедает миксер.

— С удовольствием. Чинить миксеры — мой конек, — радостно откликнулся Смит и проследовал в кухню.

Эдит уложила девочку в кровать, напоила ее молоком, укрыла и торопливо проскользнула в ванную. Так она и знала — вид у нее как у настоящего страшилища: волосы растрепаны до неприличия, старая тенниска вся в земле. И этот Смит назвал ее Флорой! Какой злой сарказм.

Надо будет потом все-таки высказать бабушке все, что она думает о ее безрассудной манере приглашать в дом посторонних, абсолютно незнакомых людей, а сейчас надо быть начеку вдруг этот Смит окажется маньяком. Впрочем, переодеваясь в одежду, в которой она приехала к бабушке, старательно причесываясь и завязывая волосы в хвостик атласной розовой ленточкой, она сознавала в глубине души, что бояться нечего.

— Эдит! Где же ты, мы тебя ждем, — позвала ее бабушка.

Эдит неторопливо вышла из ванной и вошла в гостиную. Бабушка и молодой человек уже сидели за столом, на котором стояли вазочки с ежевикой под шапками из белоснежных сливок. Бабушка разливала кофе — она всегда пила кофе вместо чая, эту привычку она переняла у французов, когда в годы своей молодости жила в Париже. Мужчина тут же поднялся.

— Теперь уже и я могу вас представить друг другу, — проговорила бабушка весело. — Мэтью Смит — моя внучка Эдит Грэхем. Мэтью сказал, что вы познакомились в электричке.

— Мистер Смит пытался нарисовать меня, не спросив у меня разрешения, — сухо сказала Эдит, усаживаясь. Она сознавала, что производит впечатление нудной и чопорной, и сама в душе смеялась над собой. — Я попросила его этого не делать.

— Нарисовать, вот как? — переспросила бабушка. — Но вы все-таки успели сделать набросок? Хотелось бы посмотреть, Мэтью, если вы позволите. Вы, значит, художник?

Мэтью Смит, быстро взглянув на Эдит, достал из куртки, которую он повесил на соседний стул, свой блокнот.

— Пожалуйста, только рисунок не закончен.

Поэтому не судите строго. К тому же я только любитель, — сказал он, протягивая блокнот бабушке, но не сводя глаз с Эдит.

Бабушка углубилась в созерцание рисунка, а Эдит ответила Смиту твердым взглядом. Его тон наводил на мысль, что он над ней подсмеивается. Но, посмотрев ему в глаза, она не увидела в них и тени насмешки. Темные глаза смотрели на нее внимательно и серьезно. Впрочем, отметила она, его глаза вовсе не темные, скорее серые… Серые и прозрачные… Темными они казались из-за длинных ресниц, густо их опушавших.

Она почему-то смутилась и потупилась. Бабушка что-то невнятно пробормотала и повернулась к ней.

— Эдит! Ты только взгляни. Это просто невероятно.

Она протянула внучке блокнот, и Эдит небрежно взяла его, ожидая увидеть любительский набросок, выполненный в ученической манере.

На листке плотной белой бумаги была изображена девушка. Голова ее была слегка откинута, глаза закрыты, на висок падал тонкий локон, на щеках лежали тени. Между бровями залегла печальная складочка, уголки губ словно застыли в недоумении — то ли опуститься вниз, то ли продолжать привычно улыбаться. Манера напомнила Эдит ранних итальянских художников, на картины которых она вдоволь насмотрелась в музеях Флоренции… По крайней мере, она была совсем не современной.

На рисунке была изображена и Эдит — и не Эдит. Она сама себя не узнавала — неужели у нее такое трогательно-наивное и вместе с тем одухотворенное лицо, такая загадочная полуулыбка? Настоящая спящая красавица. Она подняла глаза. Мэтью Смит смотрел на нее выжидательно, он явно хотел узнать ее мнение. Бабушка прижимала ладони к щекам.

— Поразительно, Эдит, но на этом рисунке ты — вылитая моя матушка. Как он сумел уловить в тебе твои французские корни? — Она стремительно повернулась к Мэтью. — Вы должны непременно закончить этот набросок, я куплю его у вас. У меня не осталось ни одной фотографии матери, к тому же вы, сами того не сознавая, выразили истинную сущность Эдит…

Нет, непременно закончите рисунок и, если можете, прямо сейчас!

— Миссис Грэхем, я с удовольствием его вам подарю. И если Эдит позволит…

Эдит, которая в это время размышляла, что у нее за сущность, слегка вздрогнула, услышав свое имя, произнесенное этим человеком. В тот же миг ее щеки запылали, словно их опалило пламя. Она вскинула глаза и увидела, что он сморит на нее в упор. И снова ее поразил контраст между легким, шутливым тоном и пристальным, сосредоточенным взглядом. Но, может быть, все художники так смотрят на свои модели, разбирают их по черточкам, по косточкам…

— Если бабушке этого хочется… — неуверенно протянула она.

— Постойте! — воскликнула бабушка. — Вы сказали, что вы не художник. Но рисуете вы так, словно учились этому. Неужели вы самоучка?

— Нет, я когда-то посещал детскую художественную студию, — усмехнувшись, ответил их гость. — А рисовать любил с самого детства. Чтобы меня унять, моей няне стоило только дать мне карандаш в руки. А сейчас занимаюсь этим все свободное от работы время.

— А кем вы работаете, позвольте спросить? — поинтересовалась бабушка.

— Чиновником в министерстве — довольно прозаично, — как-то небрежно произнес он, явно не желая задерживаться на этой теме.

— А вы не подумывали о том, чтобы стать профессиональным художником? — спросила бабушка. — Талант, как говорится, налицо. Так схватить характер незнакомого человека…

— Спасибо, миссис Грэхем, — улыбнулся он. — Это мне чрезвычайно приятно слышать. Мои друзья считают это блажью? А что насчет профессионального художника… Меня подводит фамилия Смит. Какая же это фамилия для художника? — шутливо вздохнул он. — Вот для чиновника в самый раз.

— Может быть, вам удалось бы ее прославить, — подала голос Эдит. — Люди станут говорить: «Что это у вас на стене? Неужели подлинный Смит?! С ума сойти!».

Все засмеялись.

— Послушайте, какая мне пришла в голову мысль, — сказала бабушка, обводя их загоревшимися глазами. — Но сначала скажите, Мэтью, приходилось вам писать настоящие портреты?

Улыбка вдруг исчезла с его губ.

— Я писал портрет моей матери… По просьбе отца.

Эдит показалось, что в его глазах промелькнула печаль. Но бабушка не заметила этой перемены в настроении их гостя.

— У меня к вам просьба, дорогой Мэтью. Я бы хотела, чтобы вы написали портрет Эдит, вот такой, какой вы ее видите. Я повешу его в спальне, чтобы смотреть на него, когда ты, Эдит, уедешь. И буду каждый день видеть перед собой сразу и свою внучку, и мать… Не судите строго сентиментальную старуху, Мэтью. Разумеется, вы вправе назначить цену.

— Но, бабушка, моих-то фотографий у тебя целая куча, — возразила Эдит. — И мистеру Смиту вряд ли интересно…

— Миссис Грэхем угадала мое желание, — произнес Мэтью Смит. — Едва я увидел вас в поезде, как в моем воображении родился портрет, я представил его со всей отчетливостью.

Это будет что-то в духе «Лукреции» Сальватоpa Розы. Конечно, последнее слово за вами, Эдит.

— Ну что же, Эдит?

Эдит растерянно молчала. Еще два дня назад она непременно посоветовалась бы с Сесилом. Впрочем, можно было не сомневаться, что Сесил бы категорически возражал. Его привела бы в негодование сама идея, что какой-то дилетант будет рисовать портрет его невесты. Эдит даже показалось, что она слышит его возмущенный голос, и в ней вдруг заговорило желание поступить вопреки воле Сесила. Тем более, что об этом просит бабушка, а бабушка прожила долгую жизнь и разбирается в людях. Она взглянула на Бланш и медленно кивнула.

— Если тебе так этого хочется, бабушка… Но только я не смогу позировать подолгу.

— Это и не понадобится, — успокоил ее Смит, вздохнув, как ей показалось, с облегчением. — Достаточно будет двух-трех сеансов.

Сначала я просто сделаю несколько карандашных набросков и перенесу на холст самый подходящий. А когда начну накладывать краски, то еще раз потребуется ваше присутствие, чтобы точнее передать цвет глаз, волос…

Бабушка с радостным восклицанием захлопала в ладоши.

— Спасибо, милая, это будет мне лучшим подарком на день рождения. Если вы не заняты в воскресенье, Мэтью, может быть, стоит начать не откладывая?

Не успела Эдит подумать, что бабушка уж чересчур торопится, как Мэтью произнес:

— Я и сам хотел это предложить. Если вы, Эдит, завтра свободны, то я могу заехать за вами.

Я живу на Хокстон-стрит.

— Ну.., я в самом деле завтра свободна, ответила Эдит, и бабушка удовлетворенно кивнула. — Мне всего удобнее в два часа. Запишите мой адрес, мистер Смит.

Он быстро записал продиктованный ею адрес: Гросвенор-сквер, шестнадцать. И в этот момент из бабушкиной спальни донесся негодующий плач: проснулась малышка Ви и громко требовала внимания. Эдит вскочила, Смит тоже поднялся.

— Большое спасибо за гостеприимство, миссис Грэхем. До свидания, Эдит. Завтра ровно в два я буду ждать у вашего подъезда.

Он улыбнулся, не усмехнулся, а именно улыбнулся, тепло и широко, и его улыбка была такой подкупающей и обаятельной, что Эдит не сдержалась и невольно улыбнулась в ответ.

Бабушка пошла проводить гостя до калитки, а Эдит поспешила к проснувшейся девочке. Дав ей в руки зеленого зайца, она украдкой взглянула в окно.

Бабушка о чем-то говорила Смиту у калитки, он ответил ей какой-то одной фразой и, наклонившись, поцеловал руку, потом выпрямился и бросил взгляд на окна. Эдит отпрянула в глубь комнаты, и ее сердце учащенно забилось. Она вдруг поймала себя на мысли, что очень хотела бы оказаться на бабушкином месте — чтобы это ей Мэтью Смит поцеловал руку.

Как удивительно, что в его несколько старомодных манерах не чувствуется ни малейшей рисовки или фальши.

Эдит натянула на Ви носочки и платьице и повела ее в гостиную. Бабушка как раз входила в дверь.

— Только не начинай упрекать меня, — с ходу сказала она. — Если ты хоть что-то смыслишь в живописи, Эдит, то согласишься, что у этого молодого человека несомненный талант.

И в какой оригинальной манере выполнен набросок! Но главное даже не это… — Она многозначительно посмотрела на внучку. — Если хочешь знать, меня просто потряс его рисунок.

Он совсем незнакомый человек… А ты действительно уверена, что вы незнакомы? — вдруг спросила она, уставившись на Эдит с подозрением. — Впрочем, это не важно. Ты не знаешь себя, Эдит, и не знаешь себе цены. Может быть, этот портрет откроет тебе глаза на саму себя, и твоему Сесилу тоже. Если бы он сумел понять тебя по-настоящему!

— Я ведь согласилась, бабушка, — примирительно сказала Эдит. — Но все-таки, как ты сама заметила, мистер Смит — совсем неизвестный нам человек. Представь, что сказала бы мама! А вдруг он окажется маньяком? — шутливо добавила она.

Бабушка укоризненно посмотрела на нее.

— Хочешь сказать, что я выжила из ума? Или совсем ничего не понимаю в людях? Да с этим человеком ты будешь в большей безопасности, чем со своим Сесилом.

По спине Эдит пробежал холодок, и она поспешила сменить тему, тем более что случай как раз подвернулся:

— Кажется, Ви понравилась твоя коробка для шитья. Не трогай, малышка, там лежат острые иголки!

И бабушка с внучкой бросились к девочке, которая с любопытством заглядывала в шкатулку с иголками, ножницами и нитками.

Вечером, возвращаясь в Лондон, Эдит размышляла над словами бабушки. Выходит, что она сама не подозревает о каких-то необыкновенных качествах, которыми обладает. Ну, положим, бабушка просто пристрастна, но этот Мэтью Смит изобразил ее необыкновенной, утонченной, словно на средневековом рисунке.

Впрочем, художники иногда идеализируют свои модели. Сейчас ей казалось странным, что она согласилась ехать к чужому человеку, чтобы позировать ему для портрета. Это было настолько не в духе Эдит, так не соответствовало привитым ей с детства правилам поведения, что она не переставала удивляться самой себе.