— Милая… — начал он мягко.

Она резко и отрывисто засмеялась.

— Ради Бога, не надо нежностей, я сыта ими по горло!

Она прикрыла глаза длинными ресницами:

— Когда-то вы не были таким… бесчувственным деревом.

— И вы когда-то не были… собственностью Теннента.

— Собственность — основа законов. Но пока я еще не принадлежу Джону.

Рендльшэм нагнулся еще ниже, опустился на колени у кровати. Его лицо было теперь на уровне лица Кэро.

— Дайте же мне посмотреть вам в глаза! В чем тут дело? Вам надоел Теннент? Или вы так влюблены, что хотите больно ранить его за какую-то вину? Какую замысловатую дьявольскую штуку вы задумали на этот раз, моя милая?

— Хочу быть любимой… мне нужно отомстить за себя.

Рендльшэм захохотал, но смех этот звучал неуверенно.

— Ага, истина понемногу выясняется! Так Теннент вам не угодил? Или неверен вам? Которое из двух?

— Я собираюсь обвенчаться с ним третьего марта.

Рендльшэм стиснул ей руку так больно, что она вскрикнула.

— Этот фокус мне знаком, — промолвил он сквозь зубы, — вы то же самое проделали когда-то со мной. Слушайте, Кэролайн: вы хотите уязвить Теннента, и я должен быть орудием мести, так, что ли? Бедняга, должно быть, был недостаточно пылок, или наскучил вам, или совершил какое-нибудь другое столь же непростительное преступление? Что же, я вам помогу, но на этот раз не позволю играть собою. Либо вы, как только встанете с постели, выйдете за меня замуж, либо больше меня не увидите! Я вас любил когда-то без памяти, слишком безрассудно, может быть, и сейчас именно так люблю, но не намерен вторично стать игрушкой. Выбирайте сейчас же. Я видел с первой минуты, как встретил вас после обручения, что вы не удовлетворены. Когда любишь женщину так, как я люблю вас, то всегда угадываешь, счастлива ли она. Я не хочу знать, что сделал или чего не сделал молодой Теннент, — просто хочу услышать ваше решение.

Он приподнял ее и сказал шепотом, крепко сжимая ее плечи и близко глядя в лицо:

— Я люблю вас. Я бы мир перевернул, чтобы дать вам минутку радости. Я люблю вас, как сумасшедший, как последний дурак, а вы этого не стоите. Я бы на пытку пошел за то, чтобы обладать вами, иметь на вас некоторые права. Обвенчайтесь со мной, Кэро! Согласитесь на мои условия — и клянусь всем, что для меня свято, я буду носить вас на руках. Я терпел адские муки все эти месяцы с тех пор, как узнал о вашей помолвке. Зачем вы это сделали? Как могли забыть прошлый год? Ведь был же я чем-то для вас, иначе вы не позвонили бы мне сегодня… меня — первого из всех… Кэро… Кэро…

Он целовал ее сначала робко, потом все торопливее и более страстно. Он обжигал ей губы, стискивал до боли ее хрупкое тело, прижимая его к себе. Кэро просунула свою тонкую руку между его и своими губами, чтобы остановить его.

— Гуго, пожалуйста…

— Вы меня позвали, — бормотал он дико, — и я пришел. Не прогоняйте же меня снова, если в вас есть хоть что-нибудь хорошее! Если вы это сделаете, то, Бог свидетель, больше меня не увидите, я не буду больше вашей послушной игрушкой. И буду ненавидеть вас так же сильно, как теперь люблю. Знаю я вашу псевдожизнь с ее выдуманными ощущениями, где и грех, и добро — все в «полутонах», а «любить», «ненавидеть» — слишком обыкновенные, будничные слова. Но когда я говорю их — то вкладываю в них глубокое содержание. Выбирайте же свое будущее. Вы играли мною, как играли Уорреном или этим несчастным молокососом, Тони Стэнтоном, а теперь хотите точно так же оставить в дураках Теннента. Но со мною это больше не пройдет — вы заплатите за это! Я пойду прямо отсюда к Тенненту и расскажу ему вею правду, и к горечи, которую вы чувствуете к нему, прибавится стыд. Я вел себя честно по отношению к Тенненту до сих пор, не искал встреч с вами, даже избегал их, несмотря на ваши записки, на то, что я желал вас по-прежнему. И был похож на умирающего от жажды, который так слаб, что не может уже добраться до искрящегося невдалеке источника. Я было уже заставил себя примириться с вашим замужеством. Но тут стало известно, что оно откладывается, — и вдруг вы посылаете за мною и намерены использовать меня, чтобы наказать Теннента! Не будь это все для меня трагедией — я бы, вероятно, умер со смеху, так все это комично! Так вот оно — последнее слово современной любви, которое требуется для вашей притупленной чувствительности? Но мы с вами, моя милая, лучше оставим этакие развлечения втроем и будем старомодны. Эти штуки вы забудьте! Я готов дать себя ослепить и искалечить ради вашей любви, но будь я проклят, если вам удастся повязать мне ленточку на шею и заставить плясать, как медведя, чтобы потешить ваше тщеславие или насытить вашу жажду мести. Я хочу, чтобы вы были моей женой, но только в том случае, если вы любите меня. В прошлом году вы любили меня, пока не увидели, что я влюблен сильнее, чем вы. Я запомнил урок. Мы либо сойдемся с вами на таких условиях, либо разойдемся теперь уже навсегда. Если вы скажете, что не любите меня — вы освобождаетесь от меня, но и от Теннента. Вы послали за мною, когда вам понадобилось оскорбить Теннента, а что я страдал и страдаю — вам дела нет! Теннента вам удастся ранить глубоко, не сомневаюсь: в этом порукой юность и ослепление бедняги. Но и вы тоже уплатите долг! На сей раз я выйду победителем — и вы либо навсегда вычеркнете нас обоих из своей жизни, либо станете моей женой на будущей же неделе!

Он вдруг отошел от Кэро и вернулся на прежнее место у камина.

— Итак? — спросил он снова после паузы.

Голос был ровен, лицо в слабом свете камина хранило непроницаемое выражение. Только пальцы, скрещенные за спиной, он стискивал так, что суставы побелели.

— Выходит как будто, что у меня нет выбора? — промолвила Кэро протяжно.

Рендльшэм что-то невнятно пробурчал в ответ и дошел уже было до двери, когда его остановил умоляющий голос, которому испуг придал странную выразительность:

— Гуго, я не это хотела сказать. О, Гуго, вернитесь! Я так устала от всего, от себя самой и от Джона тоже, устала жить и все чего-то бесплодно добиваться! Я вас любила год назад, но, чтобы удержать мою любовь, вам следовало подчинить меня, а вы допустили, чтобы я вас подчинила себе. Может быть одинаковая любовь, но не бывает одинаковой силы: один из двух любящих всегда властвует, другой — покоряется. Я так несчастна теперь… я хочу… мне все на свете противно, потому что Джон обидел меня…

Она остановилась на миг, прерывисто дыша: слабость после болезни еще давала себя знать.

— Гуго, я обещаю выйти за вас, если вы согласитесь, чтобы я объявила о нашем обручении сама, когда найду нужным, но не позднее чем через две недели.

Она смотрела прямо в лицо Рендльшэму, хмуро, с каким-то злым огоньком в глазах.

— Не дурачите ли вы меня снова? — спросил жестко Рендльшэм.

Кэролайн вдруг расплакалась, уткнувшись в подушку. Она плакала, как ребенок, беспомощно, жалобно, все ее худенькое тело тряслось, короткие золотые кудри растрепались.

С минуту Рендльшэм стоял неподвижно, глядя на нее. Потом бесшумно опустился на колени, подсунул руки под спрятанное в подушку личико и тихонько приподнял его.

Кэролайн открыла умоляющие, залитые слезами глаза. Губы у нее дрожали.

Рендльшэм вдруг вспомнил с мучительной яркостью ту минуту, когда видел ее плачущей в последний раз. Она тогда плакала, лежа в его объятиях, а затем, с шутливой непринужденностью, сказала ему, чтобы он уходил, что все кончено.

Он невольно резко отодвинулся.

— Гуго, отчего… куда же вы? — сказала Кэро тихо. Глаза ее спрашивали, искали ответа в его лице, и нашли, наконец.

— Что пользы мне говорить с вами, как можем мы снова быть друзьями, если вы все время будете вспоминать старое? — сказала она с упреком. — О, лучше вам уйти. Я не выйду за Джона, не беспокойтесь, и вы тоже совершенно свободны и можете уходить.

— Я никогда не буду свободен, — возразил хрипло Рендльшэм, не в силах отвести взгляда от ее губ.

Она наклонилась немного вперед. Коснулась головой его плеча. Их губы встретились.

Тонкая белая рука Кэролайн обвилась вокруг шеи Рендльшэма. Она притягивала ближе его голову.

Огонь в камине догорал. Все предметы в комнате виднелись, как сквозь тускло-золотую вуаль.

Кэролайн, торжествующе усмехаясь, слушала бессвязные, полные отчаяния и обожания нашептывания Рендльшэма.

— Победитель! — промолвила она, когда он поцеловал ее, наконец, в последний раз, прощаясь, — и та же загадочная усмешка притаилась где-то глубоко в ее глазах.

Глава VII

На Пикадилли мимо Рендльшэма прошел Джон, не замечая его.

Рендльшэм следил, пока тот не скрылся из виду, повернув на улицу Полумесяца. При свете уличных ламп было видно, что Джон сильно озабочен и торопится куда-то. Рендльшэм продолжал свой путь в клуб, взволнованный встречей.

Ему было в высшей степени безразлично так называемое «мнение света». Оно могло иметь значение только для честолюбцев, боявшихся испортить свою карьеру, да для людей слабых. А Рендльшэм не был слабым человеком. И Кэролайн была не его «слабостью», а единственным, чем он дорожил в жизни.

Общественное мнение — Рендльшэм понимал это — сильно ополчится против его брака с Кэролайн. Но его это не трогало. Он очень любил лорда Кэрлью, и было неприятно наносить удар его чувству чести, делать его имя предметом сплетен, пересудов. Но как же быть? Они с Кэро уедут куда-нибудь подальше за море, спасаясь от взрыва общественного негодования.

Бой часов заставил Рендльшэма очнуться от задумчивости. Он на мгновение остановился внизу лестницы, неподвижно уставясь в пространство.

«Странно! — подумал он. — Вчера в это самое время я стоял на этом же самом месте и слышал, как били часы».

Действительно, по случайному совпадению, он накануне вечером, выйдя после обеда, чтобы просмотреть вечерние газеты в клубе, в этот самый час оказался у тех же самых ступенек. Но вчера еще ощущал тоскливое безразличие ко всему, а сегодня все изменилось, жизнь переломилась навсегда. Что это за странная сила, — спрашивал он себя, — которая распоряжается им?

Он не просто желал Кэролайн. Он говорил себе, что она ему необходима, несмотря на ее испорченность, расчетливость и эгоизм. Наряду со всеми этими хорошо ему известными недостатками, в ней было столько очарования! И она могла внести в его жизнь новый громадный интерес, сильнее всего того, что составляло эту жизнь до сих пор: наслаждений всякого рода, устраивания своих денежных дел, встреч с новыми и старыми друзьями. До знакомства с Кэролайн он думал, что любил многих женщин. Но только она одна, казалось, могла стать для него тем фундаментом, на котором он построил бы другую, лучшую жизнь.

Кэролайн унизила, обманула его, изменила ему ради другого. Он думал, что ненавидит ее, — но во время своих терзаний открыл в душе настоящее, хорошее человеческое чувство к этой девушке. Он угадал, что она несчастна, угадал и причину: она любит Джона, а Джон не дает ей того, чего она ждет от него. И отвергнутый влюбленный страстно желал утешить Кэро, и делал это не ради себя — ради нее.

Действительно или воображаемо ее горе — не все ли равно, раз она так остро его переживает? Собственное несчастье научило Рендльшэма не судить о чувстве по его внешним проявлениям.

Каждая любовь, хотя бы и самая жалкая, бесплодная, капризная, движется одной и той же силой. Не каждая река чиста и быстра, есть мелкие, бегущие в глуши, никому не видные ручейки, которые, кажется, совсем без пользы вьются по белу свету. Есть скучные, стоячие, заросшие тиной пруды.

И однако, все ключи, реки и ручейки берут начало из одного великого источника, чудесного, не мелеющего источника.

Не каждый отдает лучшее, но в жизни самого скупого из нас бывают моменты, когда его дар достоин стать рядом с самым божественным и щедрым из даров.

Если вы склонны судить о любви по самым незначительным и тривиальным из ее проявлений, вы никогда не постигнете, что такое любовь.

Если вы не готовы давать без конца, то не имеете права брать.

Любовь вовсе не для того существует, чтобы стать каким-то жизненным удобством, она не то, что делают из нее люди, связывая ее, раздувая значение всего внешнего. Что общего у любви с тем, ради чего в нашем обществе женятся, называя это любовью; со стремлением упрочить свое положение, «устроиться» или иметь человека, который будет баловать тебя?

Вот отчего часто встречаешь неудовлетворенность, метания, требование от любви того, чего она дать не может, потому что то чувство, которое диктует эти требования, очень далеко от истинной любви.

Рендльшэм знал, что Кэролайн выходит за него с грубо эгоистической целью. Но зная, что она всегда томится какой-то обидой на жизнь, не умел найти в ней того, чего ей бессознательно хотелось, — и хотел попытаться утишить эту воображаемую обиду, изменить ради Кэро всю свою жизнь. Сумеет ли? Этого он не знал. Но видел, что Кэро одиноко сражается с судьбой за свое счастье и ужасно хотел помочь ей.