— Мне Мэйнс всегда был симпатичен, — заметил лениво Чип. — Он малый честный и положительный, и, вместе с тем, не мелочный. Славный малый! И замечательно играет в гольф.

— У них там отлично все приспособлено, — сказал Корнли, указав подбородком в том направлении, где, по его мнению, находилось «аббатство». — Мы могли бы сыграть хорошую партийку.

— Нет, это уже после выборов, — возразил Джон. — До тех пор даже воскресенья нельзя терять. У меня в распоряжении не много времени. Надо будет подтянуться…

Он поздно ушел к себе. Корнли сидел и болтал, пока Джон не начал клевать носом. Он думал, что уснет в ту же минуту, как ляжет в постель, но, вытянувшись на холодных простынях, вдруг почувствовал, что голова у него совсем свежая и какое-то нервное беспокойство не дает уснуть.

Мысли в беспорядке толпились в его уме. Кэро, прощание с нею, поездка, его шансы на успех, встреча с Мэйнсом, откровенные рассказы Корнли, его характеристики Мэйнса, и миссис Сэвернейк, и Дерэма, и целой кучи других старых общих знакомых. Тишина вокруг, тишина спящей провинции казалась ему полной шумов и голосов, обостряла его возбуждение. Стукнул уголек, упавший сквозь решетку; скрипнула где-то внизу дверь. Далеко на дороге проходил кто-то.

Джон встал и высунулся в окно. Ночь стояла белая и тихая, скованная железным объятием мороза.

Маленькие темные домики жались друг к другу. Высокие деревья и посеребренные луной решетки как будто пытались защитить их от холода. Джон подумал обо всех людях, что спали за этими закрытыми ставнями. Как много сейчас зависело от них! Ведь они могли либо создать, либо разрушить счастье всей его жизни. Они сливались в его воображении в один голос, который нельзя было заставить замолчать. Джон сердился на себя за эти мысли, которые называл «идиотскими», но не мог отогнать их. Какое-то сознание своего ничтожества охватило его. Это было мучительно и сильно — и еще сильнее и мучительнее было чувство одиночества. Джон в эти минуты словно смутно предчувствовал поражение.

Если бы он победил, Кэро была бы довольна… Странное стеснение вкралось с некоторых пор в его мысли о ней. Словно беспокоило что-то, еще не совсем им осознанное. Он подумал о матери: как живо бы она была заинтересована в исходе кампании… Как бы волновалась вместе с ним! Но ее он вычеркнул из своей жизни.

Он вернулся в постель с решительным намерением уснуть. И действительно, сон скоро победил его. Но после четырех часов Джон часто просыпался, и сны его были так же хаотичны и мучительны, как мысли.

Когда он появился внизу, Туанета уже кончала завтрак, хотя еще не было и восьми часов.

— Кто рано встает, тому Бог дает, — сказала она с важностью. — Джон, только что проехал автомобиль, и на флажке цвета не ваши… совсем другие, Джон, подумайте!

— Опустите занавеску, — сказал Джон. — Испытания посланы нам свыше для того, чтобы преодолевать их, Антуанета!

— И там сидел довольно милый на вид человек, — продолжала уже спокойнее Туанета. — Довольно пожилой уже, и с ним дама. Чип тоже высунулся из окошка, чтобы их разглядеть. Кто бы это мог быть, как вы думаете?

— Это была миссис Сэвернейк, — ответил вместо Джона вошедший в эту минуту Чип. — Мэйнс вез ее куда-то и ужасно спешил.

— Ах, так это наш главный враг! — ахнула Туанета. — А я-то его еще нашла «милым»! Как жаль! Но зато миссис Сэвернейк — на нашей стороне.

Чип захохотал.

— Устами младенца глаголет истина, — сказал он. — Однако, черт возьми, откуда ты это узнала, девчушка?

— Мне сказала об этом Денди. А она слышала это от девушки, которая убирала мою комнату. Денди говорит, что Анна сказала ей, будто лорд Мэйнс хочет жениться на миссис Сэвернейк, но она не хочет. И вовсе она не живет в «аббатстве», а имеет где-то свой собственный дом и только приезжала к ним обедать вчера вечером… Так что мистер Корнли, как видите, не такой уж всезнайка, каким себя выставляет. Я всегда терпеть не могла викариев!

— Если Корнли не все знает, то зато ты, по-видимому, знаешь все, — смиренно вздохнул Чип.

— Я вчера вечером хотела позвать тебя и Джона играть на биллиарде, — без всякого смущения объяснила Туанета, — и дошла до двери, думая, что викарий уже ушел. А он так громко гудел, что я не могла не слышать за дверью всех его сообщений. Мне было скучно, все это ничуть меня не интересовало, но не затыкать же было уши!

— Корнли тоже наш. Так ради пользы дела будьте к нему милостивее, Туанета, — сказал Джон.

— Вы все время внутренне подсмеиваетесь надо мной, — укорила его Туанета. — Знаете, Джон, ужасно неприятная у вас манера все держать про себя!

— Альтруист, что и говорить, — ввернул Чип.

— Ну, так постарайтесь оба исправить мой проклятый характер ради народного блага, — засмеялся Джон.

Днем они объезжали окрестные деревни.

— Я беру на себя вербовку малышей, — вызвалась Туанета. — Я их обожаю.

И она добросовестно выполняла принятую на себя «обязанность». И каждого малыша подымала на руки, требуя, чтобы Джон полюбовался, «какой он прелестный».

В одну из таких минут, когда Джон и Туанета любовались каким-то младенцем, а Чип терпеливо дожидался их на дороге, миссис Сэвернейк, выйдя из своего автомобиля, направилась к коттеджу.

— Да, он — премилый, — говорил Джон Туанете, восторженно подбрасывающей на руках малыша и требовавшей, чтобы Джон и сияющая от гордости мамаша обратили внимание, какие у него «голубые-голубые глаза».

Туанета первая увидела миссис Сэвернейк и выпалила:

— Вы ведь из наших? А я вот веду агитацию среди ребятишек!

Джон торопливо обернулся.

— Я был вчера представлен вам, — сказал он с поклоном. — Но не думаю, чтобы вы меня запомнили. Мое имя — Джон Теннент. Я — соперник Мэйнса.

— Помню, конечно, — уверила его миссис Сэвернейк. — И вы непременно должны одержать победу.

Тем временем мать малютки и Туанета вступили между собой в оживленный и конфиденциальный разговор. Миссис Сэвернейк, улыбаясь, смотрела на Туанету.

— Туанета — мой генералиссимус, — объяснил Джон. — А брат ее, Тревор, который тоже был вам представлен вчера, приехал помогать мне. Втроем будем сражаться против целого света!

— Будем надеяться, что триумвират победит, — любезно заметила миссис Сэвернейк и заговорила с подошедшим хозяином коттеджа. Джон воспользовался этим, чтобы рассмотреть ее.

Так вот какова эта красавица, о которой говорил Корнли и в которую влюблен Мэйнс. Последнее придало ей в глазах Джона некоторый романтический ореол. Он с интересом поглядывал на нее, насколько позволяло приличие. Заметил, что миссис Сэвернейк была невысока, но и не мала ростом, что у нее была привлекательная и, вместе с тем, гордая посадка головы, очень маленькие руки и самые длинные ресницы, какие он когда-либо видывал.

Она стояла к нему в профиль. Солнце освещало маленькое ушко и темную массу волос, а ресницы отбрасывали тень на щеки.

Миссис Сэвернейк снова обернулась.

— Итак, до свидания, — сказала она Джону и Туанете. — И желаю вам удачи!

Джон придержал калитку, пока она проходила, и вернулся к Туанете, уже мчавшейся ему навстречу.

— Просто милочка! — объявила она, продевая свою руку под локоть Джона. — Я говорю о миссис Сэвернейк. Джон, заметили вы, какие у нее духи? Чудо что такое! Похоже и на жасмин, и на розу. Обязательно добуду себе такие, когда выйду из монастыря и вернусь домой хозяйничать к Чипу. А как она улыбается — заметили, Джон? Хотелось бы еще разок увидеть эту улыбку!

— Увидишь, сестренка, — обнадежил ее подошедший Чип. — Миссис Сэвернейк остановилась поговорить со мной и пригласила всех нас к себе пить чай в ближайшее воскресенье.

— Ура! — возликовала Туанета и вдруг, спохватясь, степенно поправилась: — То есть я хотела сказать «Что за радость!» Если бы почтенная мать игуменья услышала мои вульгарные выкрики, то, наверно, упала бы в обморок. Когда она читает мне наставления, я всегда говорю, что все эти гадкие слова переняла у тебя, Чип, и тогда она смягчается. Потому что ты такой замечательный брат!..

Вечером Джон выступал в помещении школы. Митинг вышел очень бурный. Джон наслаждался им безмерно, но имел случай убедиться, что Мэйнс очень популярен в этом районе. Дерэм же, которого выставляли социалисты, опирался, главным образом, на окрестные поселки, что поближе к фабрикам и заводам.

После собрания Джон написал длинный отчет лорду Кэрлью, другой — покороче — Леопольду Марксу и неутомимо занимался с Уайльдноем до поздней ночи.

Туанета и Чип не сидели сложа руки. Вставали рано, ложились поздно. Туанета даже немного похудела. Она очень быстро завоевала себе широкую популярность и была ужасно горда, что может быть полезна.

По вечерам, когда Джон возвращался, устраивались торжественные совещания в тесном кругу, обсуждались все события и шансы за и против. Туанета непременно присутствовала на этих совещаниях, сидя на ручке кресла Чипа или Джона.

В глубине души Джон верил, что победит. Но с Чипом и Туанетой говорил так, словно очень в этом сомневался. Туанета как-то сказала ему:

— Вы боитесь сказать вслух, чтобы не спугнуть удачи! Вот как бывает, когда болят зубы: боль пройдет, а все еще говоришь другим, что болит, потому что боишься, как бы снова не началось… Джон, вы просто суеверны, ей-Богу!

Это мнение она изложила и миссис Сэвернейк, когда они пили чай у нее в «Гейдоне». Но миссис Сэвернейк выступила в защиту Джона.

— У кого из нас нет этих маленьких тайных суеверий? — сказала она. — Только разве у очень «передовых» людей, которым все — нипочем, или у людей без капли воображения. А вы бы не хотели, я думаю, чтобы мистер Теннент был тем или другим? Что касается меня, то должна сознаться, что я большая трусиха и заражена целой кучей суеверий: тут и соль, и лестница, и новый месяц, и падающие звезды, и разные другие, всех сразу не вспомнишь.

Они сидели у камина, вокруг чайного столика. Комната освещалась только пляшущими отблесками огня — голубыми, изумрудными, золотыми. За окнами трещал и пел мороз.

К чаю пришли еще гости — Мэйнс, какая-то барышня, негодовавшая на то, что сезон охоты так рано кончился, потом другая, говорившая все время о собаках, двое мужчин, оба — полковники, оба — галантные, стереотипные и приятные.

Туанета, пристроившись на большой оттоманке рядом с хозяйкой, говорила Чипу и Джону:

— Останемся здесь подольше, хорошо? Здесь все так по-домашнему, а в гостинице — неуютно. И как здесь все красиво!

И они остались, пересидели всех гостей и болтали о тысяче вещей.

На миссис Сэвернейк было платье из какой-то блестящей и мягкой темно-синей материи, с опушкой из меха. На шее — жемчуга.

«Гейдон» (так называлась усадьба миссис Сэвернейк) очень понравился ее молодым гостям. Здесь было неподражаемое очарование старины. Прелесть одичалого сада у озера, напоминавшего об эльфах, уединенные уголки, крохотные беседки, витые ступени. В высоких стенах и открытых лестницах дома была та же величавость и вместе с тем непринужденная грация, что и в кедрах в парке. В убранстве дома сказывался простой и изысканный вкус хозяйки.

Джону вдруг вспомнился дом на Одли-стрит: египетские фризы, футуристические, алые с золотом, комнаты. Он невесело усмехнулся.

Вилла в Женеве, где они жили с матерью, походила на «Гейдон», если не размерами, то этой милой простотой. Тут и там царила одинаковая атмосфера.

Джон смотрел на миссис Сэвернейк и думал: выйдет она замуж за Мэйнса или не выйдет? И чувствовал, что его прежняя симпатия к Мэйнсу почему-то пропала.

— Я приеду послушать вас в среду вечером в Чэсльбери, — сказала ему миссис Сэвернейк. — Будет и лорд Кэрлью, не так ли?

— Да, он хочет выступать в защиту моей кандидатуры, — отвечал Джон. — Очень любезно будет с вашей стороны приехать. Но боюсь, что тогда мне захочется говорить особенно хорошо — и я непременно провалюсь с позором.

Пора было уезжать. Автомобиль уже ожидал. Даже любовь Туанеты к уюту и красоте не могла дольше удержать их. Всем троим одинаково не хотелось расставаться с обаятельной хозяйкой. Впрочем, Туанету пригласили вернуться завтра вместе с Денди и остаться жить в «Гейдоне» до отъезда в Лондон.

— Этот трактир, право же, не совсем подходящий приют для вашей сестренки, — сказала миссис Сэвернейк Чипу. — А я буду так рада, если она поживет у меня.

Чип всю неделю мучился тем, что Туанета не имеет необходимых удобств, но он не мог отослать ее обратно в Лондон и, кроме того, ему хотелось провести с нею вместе короткие каникулы. Поэтому любезность миссис Сэвернейк очень тронула его.

Ночью, когда они сидели вдвоем и курили, он сказал Джону:

— Великолепная женщина — миссис Сэвернейк, не правда ли?