Он испытал странное чувство, узнав, что его давний приятель, с которым он много раз спорил, сидел за одним столом и учился вместе, теперь вознесен на вершины власти и царит над миром, подобно богам Олимпа. «Почему же я не радуюсь, услышав эту весть, и воспринимаю ее почти с ужасом, словно первую каплю дождя, упавшую на палубу судна и возвещающую о начале гибельного шторма? Нет, Домициан, я вовсе не хочу, чтобы вновь правил Нерон, восставший из мертвых… И все же… И все же я несправедлив к нему, он ведь проявил ко мне доброту. Мои опасения беспочвенны. Кроме того, его отец — человек крепкий и, надеюсь, будет долго жить. К тому же существует еще и Тит, его славный уравновешенный старший брат: ведь в случае смерти отца он первым наследует трон. Поэтому может оказаться так, что Домициан вообще никогда не придет к единоличной власти».

* * *

Домициан тепло приветствовал Марка Юлиана после долгой разлуки, но Марк все же сразу увидел произошедшие в молодом человеке перемены: Домициан уже сделал несколько шагов по тропе, ведущей на Олимп. Давние приятели встретились в больничных покоях старого Дворца Августа. Домициан сам настоял на том, чтобы Марка Юлиана поместили сюда под наблюдение лучших врачей Империи до его полного выздоровления. Приятель Марка пришел на встречу разодетый в тогу с пурпурной каймой, которая годилась скорее для приема иностранного посла, чем для дружеской встречи. От него исходило благоухание восточных духов, настолько дорогих, что сумма, выложенная за них, равнялась годовому денежнему содержанию, которое сам Домициан получал от отца, будучи учеником одной из римских школ. Глубокие тени залегли вокруг его глаз, а его движения приобрели нарочитую важность и солидность. Рядом с ним стояли слуги, одетые в белые униформы, они держали восковые дощечки и письменные принадлежности на случай, если в голову принцу придет какая-нибудь выдающаяся мысль, которую он захочет оставить потомкам.

— А какому наказанию Нерон подверг Вейенто? — почти сразу же после приветствия спросил Марк Юлиан.

— Он послал его в изгнание.

— О, Немезида! Он сумеет вернуться. Словно змея, он затаится и переждет неблагоприятные для него времена, когда же снова потеплеет, я знаю, он вновь обретет свое жало!

— О, не беспокойся об этом! Прежде чем для него наступят благоприятные времена, он, пожалуй, загнется от тоски и скуки. В той дыре на Черном Море, куда его заслали, нет ни книг, ни театра, ни красивых образованных мальчиков в радиусе тысячи миль. Правда, к сожалению, нет никакой надежды, что он скончается там от холода, потому что в том жалком селении выделывают шкуры и вывозят их на продажу — это единственный тамошний промысел, — промолвил Домициан весело и беззаботно. — Знаешь, всю дорогу, пока его везли в повозке по городу и его окраинам, Вейенто не умолкая призывал страшные проклятия на твою голову. В нем ты обрел смертельно опасного врага. Радуйся этому, друг мой! Великий человек должен иметь великих врагов!

Позже в течение их беседы Домициан вдруг заявил с улыбкой заговорщика на устах:

— Я замолвил словечко за тебя, ты займешь пост начальника Казначейства.

— Я бесконечно признателен тебе, но я не могу занять этот пост. Я должен закончить большой труд отца об обычаях и верованиях северных племен, и еще я хочу основать академию философии и естественных наук, доступную для всех сословий.

— Если бы боги намеревались сделать из черни школяров, они даровали бы ей толстый кошелек, а не крепкое тело, способное работать день и ночь! Значит, ты пренебрегаешь нами! Должен сказать тебе, мой друг, я очень недоволен твоим неукротимым своеволием, — промолвил Домициан, а затем добавил, понизив голос: — Ты должен помочь нам. Ты нужен моему отцу. Ты же понимаешь, что это будет расценено окружающими как твой отказ от поддержки моей семьи…

— Все это вздор. В городе хорошо знают мою Дружескую привязанность и хорошее отношение к твоей семье, а все эти позднейшие слухи об Юнилле ничего не значат.

— Разве ты не понял, я твердо сказал тебе, что ты получишь все, что потерял в войну — в тебе есть изрядная доля неблагодарности, ты не находишь? — Улыбка Домициана была любезной, но голос его звучал довольно холодно.

— Прости меня, но мой ответ остается прежним — нет. Если, конечно, ты признаешь за мной право сказать это «нет».

— Ну хорошо, хотя мне это очень обидно. Давай признаем на этот раз, что победа осталась за тобой — но только на этот раз. Кстати, — Домициан пристально взглянул в лицо Марка Юлиана, — те отравленные дротики, которые ты прицельно метал в Нерона на своем судебном процессе, сделали тебя настоящим героем в глазах гвардии.

Марк сразу же насторожился, почуяв опасность. В голосе Домициана вроде бы слышалось одобрение, но за этим одобрением отчетливо угадывалось недовольство такой популярностью Марка Юлиана в армии.

— Я, во всяком случае, на это не рассчитывал, — осторожно сказал Марк, хорошо зная, что эти слова не произведут никакого впечатления на Домициана. Рассчитывал или нет — это неважно, все равно ему досталось то, чего так страстно желал сам принц. Всегда существовавшая между ними трещина с этого момента начала увеличиваться. Марк хорошо понимал, что однажды она разрастется до размеров непреодолимой пропасти.

* * *

Самым неприятным, что ждало Марка после его возвращения к прежней жизни, была необходимость вытребовать обратно свой дом у Юниллы.

По утверждению окружающих Юнилла прекрасно жила во время гражданской войны. Она продавала мебель из особняка, чтобы оплатить ночные кутежи и пирушки, которые оканчивались обычно на рассвете. Причем считала каждый такой праздник непоправимо испорченным, если ее гости возвращались домой без богатого подарка, который часто состоял из новой роскошной одежды. Молодые щеголи всеми силами старались заполучить приглашение на устраиваемые ею увеселительные вечера, соперничая в этом друг с другом. Ходили слухи, что гостей на таких вечерах обслуживали — то есть подавали на стол, делали массаж и притирания душистым маслом — молодые рабы, на которых ничего не было, кроме масок сатиров, и никто, будь то ребенок или животное, находившиеся в доме, не могли спастись от царящего там разврата. Из фонтанов в ее особняке струилось красное вино в то время, когда по улицам Рима текла человеческая кровь. Молва далее утверждала, что Юнилла приобрела труппу египетских танцоров только для того, чтобы насытить свою неуемную похоть, а также что она присоединялась к городским проституткам, — когда те шли обслуживать гладиаторов, — загримировав лицо так, чтобы ее никто не узнал, поскольку она имела особое пристрастие к самнитам, воинам одного италийского племени.

Пирушки и увеселительные вечера сразу же прекратились, как только Юнилла узнала, что Марк Аррий Юлиан жив и находится на свободе.

Он нашел ее в помещении бань при особняке. Разомлевшая Юнилла лежала в комнате, наполненной теплым ароматным паром, а ее массажистка, старая гречанка, колдовала над ней. Юнилла была совершенно обнаженной, только на ее шее поблескивало изумрудное ожерелье. Это драгоценное украшение было подарком одного восьмидесятилетнего Сенатора, который страстно хотел жениться на ней. Юнилла надела его с умыслом, она хотела дать понять Юлиану, что у нее есть могущественные покровители. Она уставилась на него сквозь щелочки полуприкрытых глаз, как будто не хотела делать никаких усилий в этом разнеженном умиротворенном состоянии. Но Марка трудно было обмануть, он инстинктивно чувствовал, что она приготовилась к борьбе.

— Юнилла, надеюсь, у тебя все в порядке.

Он старался сохранить между нею и собой порядочную дистанцию, потому что знал: если он приблизится к ней, то она неминуемо получит преимущество. Он вовсе не хотел хоть когда-нибудь еще в жизни испытать то мучительное страстное желание, смешанное с жалостью к ней, которое охватило его в ночь после свадьбы. Юнилла томно улыбнулась, чувствуя себя в полной безопасности. За этот год она заметно повзрослела, и ее лицо стало еще более прекрасным.

— А, это ты, дорогой мой супруг, ты все также прекрасен, хотя и исхудал. Подойди поближе, — ее голос был мягким, словно шелк. — Не бойся, у меня нет вшей.

Марк не двинулся с места. Она слегка пожала плечами, и ее веки снова сомкнулись, словно она не хотела тратить усилий на лицезрение всего окружающего.

— Надеюсь, ты не веришь всем тем безобразным историям, которые распространяют обо мне мои завистники. Знаешь, меня даже мучила бессонница — так я переживала, что ты в тюрьме…

— Да, я все знаю о тебе, — спокойно промолвил Марк. — А свои нежные слова побереги для кого-нибудь более доверчивого.

Эта женщина будила в нем противоречивые чувства: он содрогался от омерзения, видя ее, и одновременно его притягивало ее животное сладострастие, она была похожа на маленького нежного зверька, нуждающегося в защите, ее розовая плоть блестела сквозь влажный густой пар, покрытая капельками пота. Марк вынужден был напомнить сам себе, что ее внешность обманчива, и что всякий, кто попробует приблизиться к ней, должен остерегаться ее коварства.

Он бросил ей шелковую тунику, которая лежала рядом.

— Вставай и одевайся, — твердо сказал он. — Наш бессмысленный абсурдный брак надо расторгнуть как можно скорей.

Ее глаза сразу же широко раскрылись.

— Нет, ты не мог поверить всем этим злобным наветам, ты ведь такой умный и утонченный!

— Боюсь, что твое оружие уже не имеет силы надо мной, — сказал он просто. — Не знаю, все ли правда из того, что рассказывают о тебе, да и не это главное. Все документы для расторжения брака готовы. Ты получишь хорошее состояние.

Ее взгляд неожиданно стал мягким и рассеянным. Она потянулась по-кошачьи, так что, казалось, на ее теле заиграл каждый мускул, а потом уселась, повернувшись к нему лицом, как бы демонстрируя ему свою пышную грудь и мягкий живот. Массажистка помогла ей надеть тунику. Тонкая ткань почти не скрывала ее округлых форм; там, где высокая грудь топорщила шелк, просвечивались розовые соски. Она медленным движением опытной соблазнительницы провела языком по нижней губе, словно слизывая с нее мед, а затем вынула из прически серебряную шпильку, и крупные черные локоны свободно упали на ее плечи. Она была похожа на Медузу, но Медузу прекрасную обликом.

— Ты не можешь хотеть этого всерьез, — произнесла она, тряхнув головой с недовольным хмурым видом. — Только не теперь!

— Не теперь?

В ее глазах отразилась обида.

— Ты… ведь только что снова вернулся ко мне.

— То есть, ты только что узнала, что у тебя есть муж, который не просто остался жив, но и — вот везенье-то! — пользуется благосклонной дружбой сына Императора. На меня тебе плевать, не я тебе важен, просто ты видишь, что дело, казавшееся когда-то проигрышным, неожиданно оказалось выигрышным и сулит большие выгоды. Ты предчувствуешь уже высокое положение жены влиятельного человека, почести и зависть всего города. Если бы я не был в фаворе, ты устроила бы просто покушение на меня. Вот чего стоит твоя наигранная нежность.

Она слегка отпрянула от него, в глазах ее появилось выражение обиды.

— Ах так, теперь ты меня обвиняешь еще и в покушениях на убийство! Может быть, ты хочешь обвинить меня в этом перед самим Домицианом?

— Меня вовсе не интересует то, что именно ты постараешься внушить Домициану, и как ты это сделаешь. Я знаю правду и этого достаточно, — резко сказал Марк и, отвернувшись, помолчал несколько мгновений, а затем продолжал усталым раздраженным голосом. — Юнилла, я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вершить над тобою суд, это право я оставляю богам. Я хочу только одного — распрощаться с тобой на веки вечные и спокойно жить дальше. Наша свадьба была издевательством, нас обоих принудили…

— Нерон дал мне тебя! Нерон дал мне этот дом! Он мой и я не позволю тебе расхищать мою собственность!

— Что за безумие! Юнилла, не надо воспринимать мои действия, как удар по твоему самолюбию. Я не хочу начинать войну с тобой, я не испытываю к тебе ни капли ненависти. Я собираюсь хорошо обеспечить твою жизнь, дать тебе прекрасный дом, слуг и все необходимое. Ты не будешь ни в чем испытывать нужды. Не забывай о том, что при подобных обстоятельствах суд разрешил бы мне сохранить за собой все твое приданое, я же возвращаю его тебе!

— Все дело в том, что ты считаешь меня недостойной себя, Эндимион! И это ты, раб, который полжизни копался, словно крыса, в грязи! — подобная щедрость с его стороны привела Юниллу в замешательство, и она просто не знала, что и подумать. Сбитая с толку, она истолковала его великодушие как слабость и начала еще больше презирать его. — И ты еще осмеливаешься отталкивать меня от себя? Это тебе не удастся! Возвращайся сам в выгребную яму, откуда ты вылез! Возвращайся снова к своему чану с мочой и мой в ней чужую одежду!