— В таком случае я не желаю больше разговаривать с тобой! Тебя выкинут отсюда в три дня, — вспылил Марк и резко повернулся, чтобы идти.

— Ты вступил в любовную связь с наложницей Императора, Каэнис, этой старой каргой, которая занимается ростовщичеством и грабит людей. Ты спал с ней много раз. Не отрицай этого! Если ты прогонишь меня, будь уверен, все во Дворце узнают об этом.

— Говори, что угодно, но все будет так, как я сказал. Диокл проследит за тем, чтобы тебе была выделена та часть состояния, о которой я сказал.

— Диокла здесь больше нет.

— Что? — прошептал он угрожающе и, повернувшись, медленно пошел на нее. — Что ты сказала?

— Что слышал, — прошептала она и в глазах ее загорелся огонек торжества. — Он еще и не такого заслужил, но… — внезапно она осеклась, увидев выражение его лица. Она поняла, что подливает масла в полыхающий во всю силу огонь. Юнилла не знала, что одной из особенностей Марка является неукротимая мстительность, которой никто и ничто не может противостоять. Она осознала свою ошибку и поняла, наконец, что возвращенное ей приданое ни в коей мере не свидетельствует о слабости этого человека. Правда, ей так и осталось невдомек, что же все это могло означать. Юнилла рассудила про себя, что это был просто каприз Марка.

— Где он? Говори немедленно! — сказал он тихо.

В этом голосе Юнилла ощутила незнакомую ей прежде силу, как будто намеренно скрывавшуюся до поры до времени. Она медленно встала и начала осторожно отходить от него на безопасное расстояние. В глубине души она нисколько не сожалела, что больно уязвила его, но, по-видимому, она ошиблась с дозой — та рана, которую она нанесла ему, сделала его опасным, он разъярился не на шутку. Этот человек был непостижим для нее. Он вел себя так, будто она убила его сына.

— Он всего лишь у Аурелии. Почему ты так беспокоишься о каком-то слуге? Не понимаю, право, — и она невольно, как бы защищаясь от него, прижала к себе полотенце, закрыв грудь. Читающееся на его лице презрение к ней Юнилла истолковала как отвращение к ее телу.

— Ты покинешь мой дом немедленно. Или я прикажу силой выбросить тебя отсюда, — его голос, хотя и звучащий все еще негромко, приобрел грозные повелительные интонации.

Марк Юлиан казался теперь Юнилле героем древних сказаний. И в тот момент, когда стало совершенно ясно, что он ненавидит ее всеми силами души, пылкая любовь к нему нахлынула на Юниллу жаркой волной. Это была любовь, отравленная ядом всей ее прошлой жизни, и потому она разъедала и жгла ее душу. Юнилла как зачарованная застыла на месте, вдруг онемев и не сводя глаз с Марка, как будто видела его в первый раз. Он был для нее Гектором или Ахиллом, а она сама, дрожащая и покорная, была военным трофеем, доставшимся герою в бою, и потому смиренно ожидала изъявления его воли.

— Я люблю тебя… Я отчаянно люблю тебя… Чудовище! — вдруг закричала она и бросилась на него.

Он крепко схватил ее за руки, обороняясь, и держал, пока она пиналась, кусалась и пыталась достать его своими кулаками. Наконец, он громко крикнул слугам, чтобы те приготовили ее носилки. Когда носилки были поданы, она тут же прекратила истерику, хотя внутри у нее все кипело от неутоленного желания и жажды причинить ему какую-нибудь боль. Она изумлялась самой себе — как могли ее чувства к нему так внезапно круто измениться? Ее любовь граничила с ненавистью, но причиной этой ненависти на сей раз было то, что он с такой жестокостью отверг ее. Он стоял перед ней — такой прекрасный в своем сдержанном гневе, что она просто не могла этого больше вынести. Его независимость и пренебрежение ею сводили ее с ума. И раз уж ей не суждено завладеть им, она должна нанести ему незаживающую рану, должна отметить его своим клеймом, чтобы оно бросалось в глаза другим и создавало иллюзию, что он — ее собственность.

— О Марк, мой дражайший супруг, — заговорила она вдруг кокетливым сладким голоском, когда он усадил ее в носилки, — после того оскорбления, которое ты нанес мне, не сомневайся, я сделаю все, чтобы прежде всего вернуть Вейенто из изгнания. А когда он вернется, он непременно убьет тебя.

— Делай, что хочешь, — произнес он с холодным безразличием. — Завтра утром тебе пришлют пожитки.

Однако в глубине души Марк ощутил холодок страха. Неужели Юнилла действительно обладала таким влиянием, что могла выполнить угрозу? Да, несомненно. Между нею и Домицианом установились какие-то странные неестественные отношения: Домициан во всеуслышанье порицал ее и в то же время покровительствовал ей. Создавалось такое впечатление, что принц ни в чем не мог отказать Юнилле.

Носильщики плавно подняли носилки себе на плечи. Юнилла была охвачена лихорадочным волнением, в голове ее теснились разные мысли. Разве не уверял ее Нерон в том, что у нее божественная душа? И этот особняк был ее дворцом точно так же, как Золотой Дом — дворцом Нерона. Марк будет жестоко наказан за то, что выгнал ее из этого дома. Ее божественная сущность требует для него беспощадной суровой кары. Она сумеет найти способы, чтобы покарать его. На этот раз он победил, но это не окончательная победа, впереди у них еще много схваток!

Она задернула шелковые занавески и откинулась на сиденье, глядя в пространство перед собой широко открытыми глазами.

— Иди, Марк, и посмотри, что стало с твоей библиотекой, — прошептала она еле слышно. — Весна нынче была слишком холодной, а денег у меня не хватало. Так что, надеюсь, ты не слишком расстроишься, что я сожгла в печах все оставшиеся после пожара книги.

* * *

Юнилла оставила его на какое-то время в покое, и о ней не было ни слуху ни духу до самой весны третьего года правления Веспасиана, когда к Марку Юлиану внезапно прибыли гонцы из Дворца, требуя, чтобы он срочно явился для личной беседы к Императору. Причина подобного спешного вызова была довольно загадочна. Марк никак не мог взять в толк, зачем он вдруг понадобился Веспасиану. Торопливо собираясь, он лихорадочно размышлял.

Неужели Вейенто уже начал строить козни против него? Потому что Вейенто действительно получил в конце концов разрешение вернуться в Рим прошлой осенью. В тот день, когда он вернулся, Марк встретил на улице Юниллу — она держала путь в свою виллу, находящуюся на берегу моря, в окружении столь многочисленной свиты, что вся процессия перекрыла движение на улице примерно на час. Юнилла откинула занавеску в своих носилках и, перегнувшись через поручень, многозначительно кивнула ему с самодовольной улыбкой, а затем указала рукой на себя, давая ему понять, что возвращение Вейенто — ее рук дело.

Или, может быть, Император вызывал его к себе, чтобы сделать выговор? Потому что он упорно избегал любых должностей в Сенате и постоянно отказывался от предлагаемых ему постов. Все свое время и силы он отдавал работе, связанной с созданием Академии. А, может быть, Веспасиан просто хочет выразить свои соболезнования по поводу смерти его жены? Прогнав от себя Юниллу, Марк Юлиан женился во второй раз, зная, что дух его отца не успокоится, пока у сына не появятся дети — продолжатели рода. С Клавдией Валерией он прожил всего лишь год, этот союз не был отмечен страстью, но зато проникнут добротой и какой-то обоюдной грустью. Она умерла сразу после родов, а их младенец — девочка — скончался вскоре после смерти матери. Ходили слухи, что это Юнилла убила Клавдию Валерию, подослав к ней повитуху, которая пользовалась при уходе за роженицей простынями, снятыми с умерших от лихорадки людей. Но к этому времени об Юнилле уже рассказывали такие небылицы, что Марк не верил и половине ходивших о ней жутких слухов.

Ощущение загадочности этого неожиданного вызова во Дворец возросло, когда главный распорядитель ввел Марка не в обычный зал для аудиенций, а в простой скромный кабинет, смежный с теми комнатами, где работали имперские архитекторы и инженеры, и где сам Император проводил много времени, вникая в проекты многочисленных новых построек, инициатором которых был он сам. Кабинет был маленький, без окон, с голыми стенами, обставленный очень просто — в нем не было ничего кроме грубых деревянных скамеек и большого рабочего стола, на котором стояли чернильницы и лежали в беспорядке линейки, планы зданий и карты.

Несколько минут казалось, что Император забыл о присутствии Марка Аррия Юлиана — так он был погружен в развернутые перед ним планы и чертежи, делая какие-то пометки и задумчиво хмуря лоб. Он сравнивал сметы расходов, что-то подсчитывал и прикидывал. Одет Император был очень скромно — в тунику из грубой некрашеной шерсти, и имел облик крепко сбитого селянина-земледельца, кем, впрочем, всегда считал себя и демонстративно гордился этим. У него было довольно приятное лицо человека, много пережившего в своей жизни. Черты его лица были нечеткими, несколько смазанными, как в заготовке из глины, еще не доведенной рукою мастера до совершенства. Его руки, лишенные колец и браслетов, были руками земледельца, привыкшими к земле и навозу и не пренебрегающими трудом. Он был упорен, цепок и упрям, словно корни столетнего дуба, но одновременно обладал добродушием, смягчавшим это упрямство. Для человека, находящегося на вершине власти, он был поразительно необидчив: однажды, когда его носилки проносили сквозь толпу, один босоногий философ прокричал в его адрес столь непристойное оскорбление, что от него, пожалуй, покраснел бы и погонщик мулов, — единственным же наказанием со стороны Веспасиана за эту дерзость явилось еще более площадное ругательство в адрес философа.

— Юлиан? Прекрасно! — голос Императора всегда звучал бодро и добродушно вне зависимости от самых суровых обстоятельств. Марк Юлиан отвесил низкий поклон и поприветствовал его с перечислением всех титулов. Веспасиан слушал, нетерпеливо кивая, а затем вернулся к изучению плана, подозвав жестом Марка Юлиана подойти поближе к столу.

— Я вынужден посвятить тебя в одну не совсем приятную тайну, касающуюся моей семьи, — веселым тоном заявил Веспасиан. — Но прежде чем я сделаю это и неизбежно упаду в твоих глазах довольно низко, подойди-ка сюда и посмотри на мой замысел! Знаю, знаю, что говорят обо мне болтуны в застольях: он не умеет держать в руках своих сыновей, зато умеет строить на века.

Марк Юлиан любезно улыбнулся словам Императора и повиновался. Подойдя к столу и склонившись над чертежом, он начал разбирать вычерченную опытной рукой мастера сеть разноцветных линий, образовывавших треугольники, которые обозначали лестничные марши, здесь же он разглядел проходы, а в центре чертежа располагалось чистое пространство, к которому сбегались все основные линии, — это была арена. Марк сразу же понял, что было изображено на этом чертеже: перед ним находился самый любимый проект Веспасиана, воплощение которого он мечтал увидеть еще при своей жизни, — первый городской каменный амфитеатр. Его строительство уже началось на том месте, где Нерон в свое время устроил большой пруд для своих увеселительных лодок. Этот амфитеатр предполагалось назвать Колизеем — от слова «колосс», огромного изваяния Нерона, возвышавшегося поблизости. Рядом с этим колоссом ранее находился огромный Золотой Дом Нерона, который разрушили во время гражданской войны. Марк Юлиан воочию представил себе грандиозный вид этого сооружения и даже содрогнулся от величественного видения тяжеловесной каменной массы.

Сердце его стеснило недоброе предчувствие, как будто он услышал вблизи одинокий волчий вой. Любимое детище Веспасиана будет проглатывать целые народы, реки крови прольются на этой арене. На один краткий миг в сознании его будто вспыхнула молния, и он отчетливо осознал, что в этом городе слепцов он — единственный зрячий человек, хорошо видящий недалекое будущее. Во всяком случае он ясно видел мрачную гибельную тень, отбрасываемую этой грандиозной постройкой на события грядущего.

— Это будет дворец для простого народа! — проговорил Император с добродушной улыбкой родителя, довольного своим детищем. — Но я позвал тебя сюда вовсе не за тем, чтобы похваляться своими замыслами!

И Веспасиан махнул своему секретарю-египтянину, приказывая тому удалиться и оставить его наедине с Марком Юлианом.

— Я позвал тебя сюда, для того чтобы ты помог мне предотвратить катастрофу, которая может явиться результатом дерзкой выходки Домициана, этого мерзавца, погрязшего в кутежах, — Веспасиан порылся среди разбросанных на столе военных донесений и, вынув сложенную карту, развернул ее во всю ширь. На карте были обозначены земли Верхней Германии и северной Галлии. После этого он добавил, подчеркивая каждое слово: — Я удалил Домициана от всех дел.

Марк Юлиан постарался скрыть ту радость и полное одобрение, которое он испытал, услышав эти слова. Проявлять какие-то эмоции по такому поводу открыто было бы нарушением приличий, а у Марка не было никаких причин наносить оскорбление этому человеку.

— Ах вот как! Значит, я заслужил от тебя только вежливое молчание! — заметил Веспасиан улыбаясь. — Какая честь от человека, имеющего славу Грозы Правителей, который имел смелость резать правду-матку в глаза самому Нерону перед всем Сенатом. Кстати, ты единственный человек, не принадлежащий к нашей семье, знаешь обо всем этом. Надеюсь, ты будешь скромен и сохранишь все в строгой тайне.