Слѣдуетъ замѣтить къ тому же, что личности, исключительно одаренныя въ отношеніи ума, ищутъ часто интимности несложныхъ натуръ.

Можетъ быть именно необходимо изслѣдовать область мысли, прикоснуться или предугадать ея пределы, чтобы почувствовать вполнѣ превосходство другой области, области чувства, которая безконечна; кромѣ того, какъ выразился кто-то, „сердце стоитъ больше ума, такъ какъ умъ никогда не даетъ сердца, между тѣмъ какъ сердце часто имѣетъ умъ.“

Знать, что есть гдѣ-то на свѣтѣ сердце, на которое можно вполнѣ разсчитывать, которое всегда найдешь готовымъ, это очень утѣшительно, и это невыразимо пріятно во всѣ часы жизни, и хорошіе и дурные. Что за бѣда, если оболочка этого сердца, которому мы обязаны нашей радостью, недостаточно тонко отдѣлана.

По крайней мѣрѣ такъ думалъ Мишель, и — странная вещь — лѣнивый ученикъ лицея, изобрѣтатель эликсира Мюскогюльжъ, наивный туристъ Булакскаго музея былъ единственнымъ существомъ, которому онъ добровольно дѣлалъ кое-какіе намеки о своей внутренней жизни, единственнымъ, которому изрѣдка позволялось читать въ его душѣ, замкнутой для всѣхъ.

IV.

Выйдя изъ ресторана, гдѣ они позавтракали, молодые люди спустились по улицѣ Ройяль. Въ этотъ мартовскій день, хотя Мишель не пускался съ нимъ въ откровенности, Даранъ скоро понялъ, что его другь былъ озабоченъ; къ тому же, поговоривъ о пустякахъ, Мишель замолчалъ, покусывая слегка свою нижнюю губу, что всегда служило у него признакомъ дурного настроенія.

Былъ одинъ изъ тѣхъ чудныхъ парижскихъ дней, когда всюду встрѣчаешь таинственно переносящуюся по воздуху весну. Вотъ она въ видѣ хрупкой молодой дѣвушки въ свѣтломъ платьѣ, она же, невидимая, въ ароматѣ левкоевъ, продаваемыхъ по краямъ тротуаровъ! Цвѣты, цвѣты, цвѣты! Они всюду, и въ рукахъ дѣтей и на корсажахъ дамъ, за ушами лошадей; забывая о важномъ содержимомъ своихъ портфелей, дѣловые люди несутъ цвѣты въ рукахъ, ими нагружены спины разсыльныхъ, кухарка хранитъ въ уголкѣ своей корзины пучекъ свѣжихъ жонкилей и кудластый мальчишка держитъ въ зубахъ фіалку. Цвѣты, цвѣты; ихъ видишь, ихъ обоняешь, ихъ угадываешь среди разнообразія торжествующихъ на солнцѣ колоритовъ города, они гармонируютъ съ улыбкой радости на интеллигентныхъ лицахъ прохожихъ.

Въ Елисейскихъ поляхъ, подъ деревьями, группы дѣтей бѣгаютъ посреди громадныхъ облаковъ золотистой пыли, а на скамьяхъ старые люди грѣются съ блаженнымъ видомъ; кажется, что подъ этимъ нѣжнымъ голубымъ небомъ всѣ печали забыты и для каждаго уготовано счастье.

— Уже 30 марта! Какъ проходитъ время! У насъ уже опять весна въ полномъ разгарѣ.

Сдѣлавъ это оригинальное замѣчаніе, Даранъ взялъ вдругъ подъ руку Мишеля, не отвѣтившаго ему ничего.

— Я отдалъ бы всѣ мои коллекціи и даже тотъ необыкновенный потиръ, о которомъ я только что говорилъ, чтобы только видѣть тебя счастливымъ, мой старый Мишель, — сказалъ онъ.

Мишель вздрогнулъ.

— Счастливымъ! Но откуда ты взялъ, что я не счастливъ?

Они говорили другъ съ другомъ на ты по старой лицейской привычкѣ.

Даранъ пожалъ плечами.

— Нѣтъ, ты не счастливъ! — продолжалъ онъ. — Ахъ! какъ досадно. Хоть бы какой нибудь добрый воръ оказалъ тебѣ въ одинъ прекрасный день услугу, лишивъ тебя какихъ нибудь 50 тысячъ ливровъ дохода!

— Ты восхитителенъ! — воскликнулъ Треморъ съ веселой улыбкой. — Развѣ я дѣлаю глупости со своими средствами?

— Совсѣмъ нѣтъ, но если бы ты быль бѣденъ, ты не ограничился бы этой отрицательной мудростью, ты сталь бы работать. Вотъ что!

— Развѣ я веду праздное существованіе?

— Нѣтъ, конечно, ты работаешь, ты работаешь… но когда у тебя есть время. Ты также путешествуешь… но ты нигдѣ и ни въ чемъ не находишь себѣ удовольствія… Мнѣ даже, пожалуй, было бы пріятнѣе видѣть тебя пристроеннымъ на маленькую должность архиваріуса въ провинціальномъ городѣ.

Мишель засмѣялся.

— Но, послушай-ка, скажи мнѣ, какое великое дѣло совершаешь ты?

— Я, признаюсь, лѣнтяй, но я, это совсѣмъ другое дѣло… Мой умъ не пускается при всякомъ случаѣ въ страну невозможнаго. Я не изъ тѣхъ характеровъ, которыхъ любимѣйшее времяпрепровожденіе терзать себя же… Я, наконецъ, добрый малый, очень банальный, неспособный ни на что великое, ни на что полезное… Я изобрѣтатель эликсира Мюскогюльжъ, я! Это равносильно тому, что я ничто… Ты же — величина, и если ты когда либо сдѣлаешь открытіе, ты сможешь подписаться подъ своимъ произведеніемъ… Если бы это даже была исторія этихъ… какъ называешь ты этотъ варварскій народъ?

— Хетты.

— Да, вѣрно… Ну, работаешь ты надъ твоей исторіей, теперь, когда ты, для того чтобы собрать для нея матерьялы, совершилъ путешествіе въ Египетъ, Грецію и два раза въ Сирію?

— Но я имѣю серьезное намѣреніе работать надъ ней, мой дорогой Менторъ, и какъ только я вернусь изъ Норвегіи…

— Я этого ждалъ… Ты всегда откладываешь свою работу на то время, когда ты возвратишься изъ какого нибудь путешествія. Если бы у тебя не было денегъ, я тебѣ говорю, ты бы работалъ!

— О! — воскликнулъ Мишель, во всякомъ случаѣ, за мою исторію Хеттовъ меня не засыпали бы банковыми билетами!

— Можетъ быть, — возразилъ упрямо Даранъ, — во всякомъ случаѣ, она покрыла бы славой бѣднаго архиваріуса!

— И то нѣтъ, — возразилъ молодой человѣкъ, — эти книги никто не читаетъ. А! ты хочешь меня разорить, Даранъ. Мой нотаріусъ только что помогъ мнѣ заключить золотое дѣло… Я — владѣлецъ дома!

— Г. Алленжъ? Я его знаю. Очень честный человѣкъ, но такой же утопистъ, какъ и ты… Значить, тебѣ было бы очень непріятно разориться?

— Очень! — подтвердилъ Треморъ, останавливаясь, чтобы зажечь свою потухшую папиросу о папиросу Дарана.

— Итакъ, перейдемъ ко второй части моей программы, — продолжалъ, не смущаясь, Даранъ. — Она болѣе легка для исполненія… Я хочу, чтобы ты женился. О! я не съ сегодняшняго дня думаю объ этомъ… Провались, эти холостяки, — эгоисты!

— Я тебѣ отвѣчу такъ же, какъ только что: а ты?

— А я тоже повторю то, что уже сказалъ: я — это совсѣмъ другое! Какъ я родился коллекціонеромъ, такъ точно я родился — старымъ холостякомъ! У меня масса маленькихъ маній, за которыя я крѣпко держусь; я нагналъ бы скуку на мою жену, въ особенности же моя жена нагоняла бы на меня невыразимую скуку. Но ты… Ахъ! Ты! У тебя нѣтъ маній, но тебѣ не хватаетъ практического смысла, ты паришь вѣчно въ небесахъ, рискуя сломать себѣ шею… Чего я тебѣ желаю, это — маленькую, разсудительную головку, которая бы думала за тебя… и затѣмъ маленькую мягкую ручку, чтобы освѣжать твой лобъ, когда онъ будетъ пылать, какъ сегодня. О, мнѣ не нужно до него дотрагиваться… Я тебѣ говорю, моя жена мнѣ бы надоѣла, ты же выигралъ бы безконечно отъ того, что твоя бы тебя мучила… Это, наконецъ, стало бы тебя развлекать и помѣшало бы копаться надъ загадкой, которую ты никогда не рѣшишь… И ты бы боготворилъ своихъ дѣтей… Они изгнали бы всѣ твои мрачныя мысли — эти дерзкіе малыши, прыгая у тебя на колѣняхъ и визжа съ утра до вечера тебѣ въ уши! Я уже вижу тебя заранѣе, ты возьмешься за Монтэня, Фенелона, Руссо, ты прочтешь всѣ новѣйшія книги, трактующія о воспитаніи, а одинъ Богъ вѣдаетъ, сколько ихъ печатается! Это тебя занимало бы вначалѣ, а затѣмъ ты воспиталъ бы своихъ дѣтей своимъ умомъ и своимъ отеческимъ сердцемъ и, не заботясь чрезмѣрно о педагогахъ, ты изъ нихъ сдѣлалъ бы настоящихъ людей. Это куда стоило бы исторіи Хеттовъ, увѣряю тебя.

Мишель слушалъ наполовину; на его лицѣ была улыбка, выражавшая отчасти скуку и отчасти тоску.

— Ты очень краснорѣчивъ, — сказалъ онъ. — Я уже представляю себѣ этотъ рѣдкостный экземпляръ, предназначаемый мнѣ тобой, кроткую и серьезную подругу, образованную женщину, не педантку, веселую, но не легкомысленную и т. д… Я встрѣчалъ эту рѣдкостную фигуру во всѣхъ романахъ, прочитанныхъ мною, когда я былъ очень молодъ.

— Я ее встрѣчалъ въ жизни. Да и ты также… Жена твоего друга Рео. Да… я хотѣлъ бы для тебя жену, похожую на г-жу Рео; впрочемъ, у нея есть сестра! Женись на м-ль Шазе.

— Мой милый Альбертъ, — заявилъ болѣе серьезно Мишель, — я не отрицаю, что можетъ быть есть и зерно истины въ твоей проповѣди, хотя все мнѣ представляется спорнымъ, но если бы ты зналъ; какъ мало я думаю о женитьбѣ, если бы ты только зналъ, какое непріятное впечатлѣніе производитъ на меня даже только разговоръ объ этомъ, ты призналъ бы дѣло проиграннымъ. Ахъ эти полюбовныя сдѣлки, обсуждающіяся ежедневно, эти представленія, эти жалкія комедіи, называющіяся бракомъ въ нашей странѣ. Фуй!… Но не подымешься-ли ты ко мнѣ на минуту, разъ мы уже здѣсь?

Они завернули въ ул. Божонъ и остановились передъ домомъ, въ которомъ жилъ Мишель.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣтилъ Даранъ.

Но это отступленіе измѣнило не надолго теченіе его мыслей.

— Я въ зтомъ сознаюсь, — началъ онъ вскорѣ опять. — Если существуетъ человѣкъ, котораго мнѣ трудно представить себѣ въ неблагодарной роли жениха, то это именно ты. Самое лучшее было бы, я думаю, чтобы нашлась молодая дѣвушка, довольно смѣлая и достаточно влюбленная, чтобы ухаживать за тобой и сдѣлать тебѣ предложеніе… Да… тогда, я тебя знаю, ты такъ добръ, ты такъ боишься причинить кому бы то ни было малѣйшее огорченіе, что, когда бы она тебѣ сказала: „я васъ люблю, хотите на мнѣ жениться?“ ты никогда не имѣлъ бы мужества отвѣтить: „нѣтъ…“и ты былъ бы счастливъ помимо своей воли.

— Конечно… Такъ какъ она дѣйствительно была бы обольстительна эта молодая дѣвушка, довольно смѣлая и достаточно влюбленная… Если бы ты видѣлся съ Колеттой, я могъ бы подумать, что она тебя подговорила, — продолжалъ Треморъ, отворяя дверь въ курительную, чтобы пропустить туда неугомоннаго увѣщателя. — Она какъ разъ мнѣ писала третьяго дня то, что ты мнѣ говоришь сегодня. Но, садись здѣсь…

— Г-жа Фовель — женщина съ большимъ здравымъ смысломъ.

— Бѣдная Колетта, — шутливо вздохнулъ Мишель. — Вотъ комплиментъ, который ей покажется новымъ. Чего тебѣ, сигаръ или папиросъ?

— Пожалуйста, сигару… А что, если даже этотъ комплиментъ дѣйствительно новъ, если здравый смыслъ не столь привыченъ м-мъ Колеттѣ, если она его обрѣла внезапно, вслѣдствіе геніальнаго наитія, изъ любви къ тебѣ? Матери, сестры, супруги, любящія женщины имѣютъ подобныя вдохновенія. Что-жъ, твоя прелестная сестра предлагаетъ тебѣ невѣсту?

— Конечно.

— Отлично! — воскликнулъ Даранъ, зажигая сигару съ удовлетвореннымъ видомъ. — А я ее знаю?

Этотъ разъ Мишель разразился очень искреннимъ, звучнымъ смѣхомъ, преобразившимъ его физіономію. Стоя, прислонившись къ камину, съ папироской въ рукѣ, онъ казался въ эту минуту особенно моложавымъ.

— Да, ты ее знаешь, конечно… Только не знаю, помнишь ли ты ее, это — миссъ Джексонъ, отдаленная кузина, внучка моей тетки Регины… Миссъ Джексонъ пріѣзжала въ Парижъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, чтобы изучить французскій языкъ, и мы обѣдали съ ней, ты и я, у моей сестры; ты былъ тогда поглощенъ твоими археологическими изысканіями, ты разсказывалъ весь вечеръ о раскопкахъ и старыхъ обломкахъ и… кажется, твое краснорѣчіе усыпило молодую особу.

Даранъ смѣялся отъ всего сердца.

— Я помню, — сказалъ онъ, — маленькая Анна или Жанна… блондинка, нѣжный ротикъ которой не сказалъ ничего особеннаго, но опущенные глаза и вздернутый носикъ были чертовски говорливы. Ну, слушай, вѣдь она прехорошенькая, это дитя… Ты уже имѣлъ разъ дѣло съ скороспѣлой плутовкой…

Не обращая вниманія на нетерпѣливый жестъ Мишеля, Даранъ продолжалъ спокойно:

— Ты имѣлъ дѣло съ скороспѣлой плутовкой, и это отбило у тебя охоту къ браку. Однако, такъ какъ ты честный малый, я никогда не слышалъ отъ тебя вывода, будто, благодаря тому, что тебя обманула нечестная женщина, земля населена однѣми только измѣнницами. Этой барышнѣ не удалось отнять у тебя уваженія къ женщинѣ, и я привѣтствую твой здравый смыслъ; притомъ, развѣ у тебя нѣтъ восхитительной сестры, можетъ быть немного взбалмошной, занятой бездѣлушками, но доброй и честной женщины, которая пошла бы въ огонь ради своего мужа, своихъ дѣтей или тебя!… Что бы тебѣ жениться? Ахъ! Это такъ просто; нужно, чтобы прелестная молодая дѣвушка тебя полюбила…

— Очень просто, — пробормоталъ Мишель.

И онъ пожалъ плечами.

— Конечно, очень просто, — повторилъ Даранъ, пожимая также плечами. Очень хорошо быть скромнымъ, но не слѣдуетъ ничего доводить до крайности… и затѣмъ, ты мраченъ, ты сомнѣваешься въ себѣ, у тебя горе, ты имѣешь видъ героя романа… вотъ, что воспламеняетъ воображеніе молодой дѣвушки!

Треморъ сѣлъ съ видомъ унынія. Этотъ разговоръ, начатый шутливо, становился для него тягостнымъ.

— Это — твое быстро воспламеняющееся неосуществимымъ воображеніе, мой бѣдный другь… — воскликнулъ онъ; — нѣтъ, я не герой, но только бѣдный человѣкъ, не понимающій самъ себя хорошенько и котораго другіе совсѣмъ не понимаютъ, а это такъ тоскливо: быть не понятымъ! Мнѣ кажется, я родился съ больнымъ сердцемъ; нѣкто взялъ на себя трудъ растравить рану, теперь она излѣчена, но страданіе меня страшно измѣнило. Я не злой; страданіе другого для меня мучительно, ты правъ. Однако, я жестокъ, ревнивъ, грубъ. И затѣмъ со мной трудно жить, я ожесточенъ. Герою романа дозволительно иногда убивать, но никогда не быть въ дурномъ расположенiи духа… я часто бываю въ дурномъ настроеніи…