— В землю или в воду, — закончил за меня Толик.

— Но заказчик–то не сам его закапывал, — улыбнулась я.

— Ну и что?

— А то, что коммерсант не может сам быть на сто процентов уверен, что его заказ выполнен в точности до конца. Он же не из бандитов и не мент, значит, действовал через посредников. Теперь, если водила вдруг объявится и потребует лавэ за молчание, не наложит заказчик в штаны?

— М-да, — Толик наморщил покатый лоб, — ты права. Только где этого водилу найти?

— Зачем его находить? — спросила я в ответ.

— Ты хочешь сказать… — морщины Толика стали похожи на глубокие борозды в целине.

— Ну, у тебя права–то имеются? — улыбнулась я.

— Да.

— Вот, значит, ты и есть водила!

— Буренка, ты, блин, даешь! — Толик едва не расплескал пиво.

— Только никаких звонков из дома.

— Обижаешь! — сказал бывший толкатель ядра и сгреб меня в охапку.

Позже этим вечером Толик провожал меня до метро. На прощание, когда я уже готовилась шагнуть в переход, он вдруг сказал:

— Слышь, может, останешься на ночь?

— Ты к себе уже, небось, пол-Москвы перетаскал, — сказала я. — Лучше, завтра созвонимся, и, если не передумаешь, я рассмотрю твое предложение.

Дома меня ждала веселенькая Кира, и я поняла, что назревает что–то паршивое. На всякий случай я затолкала самые дорогие и ценные вещи на дно чемодана. Денег там было совсем немного после возвращения из Полесска и оплаты учебы.

Обостренным слухом я услышала, как поворачивается ключ в наружном замке, и пожалела, что не осталась у Толика.

— Собирайся, Соня, — сказал Муха, возникая на пороге комнаты. Его правая рука была спрятана в карман черной кожаной куртки.

— Куда?

— На вызов, куда же еще? — голова Киры мелькнула за Мухиным плечом, и я поняла, что та прислушивается. — Нарисовался американец, наш старый клиент, большой ценитель лесби-шоу. Раньше к нему Хохляндия ездила исполнять, а теперь Оксана одна, а ты английский вроде разумеешь. Поедешь с ней, развлечетесь по-западному.

— Я тебя прошу, — поморщилась я, — какая из меня лесбиянка?

— Такая же, как и любая другая, — ответил Муха. — Это все шоу, а оно маст го он.

Цитата из песни Фредди Меркьюри в те годы была известна каждому, и я подумала, что боялась худшего, и новый опыт может выйти даже интересным. Окончательно подняло мне настроение то, что предстояла возможность поупражнять свой разговорный английский, и я начала быстро собираться.

Америкос жил в прекрасной квартире, съем которой наверняка стоил кучу бабок. Я уже несколько раз работала в роскошных апартаментах с дизайнерским ремонтом и мебелью, которые получались из выкупленных коммуналок в центре столицы. Мне было бы интересно узнать, какие люди населяли этот дом раньше, чем они жили, и как их удалось выселить. Я слышала, что многих стариков, исконных обитателей таких коммуналок, даже убивали, если они добровольно не соглашались расстаться с имуществом. Почему–то судьба этих людей, настоящих москвичей с корнями в истории города, не была мне безразлична, я даже иногда мечтала, что когда–нибудь у меня появится свободное время, и я на прогулке, допустим, по Чистым Прудам, познакомлюсь с аккуратненькой старушкой, которая поведает мне массу интересных историй. Эти мысли так увлекли меня, что я не сразу заметила американца, маленького, лысого, утопавшего в недрах мягкого дивана.

— Вперед, красотки, — сказал поджарый охранник, впустивший нас в квартиру. — Я буду на кухне, если что.

Мы уже расстались с верхней одеждой, вошли в гостиную, и я поняла, что Оксана волнуется, не зная, что говорить. Как же это было у них раньше, растерянно подумала я, но времени на подготовку уже не оставалось.

-- How are you? — лучезарная улыбка сияла на моем накрашенном лице.

-- I'm fine, — ответил америкос, улыбаясь в свою очередь.

И общение пошло. Признаюсь, мне было трудно разбирать его быструю речь, но я попросила говорить медленнее, и он согласился. Присмотревшись, я заметила, что мимика у него живее, чем у наших людей, и это происходило оттого, что сам английский язык требует сильной артикуляции, а вдобавок хваленый заокеанский smile набрасывается на лицо всякий раз, когда говорят не только что–то смешное, но и просто вежливые слова.

В какой–то момент мне показалось, что Оксаны в комнате как будто нет, но она сидела в кресле с мартини в руке, и на ее лице читалось дурное настроение.

— Ты чего? — спросила я.

— В первый раз тоже мы трепались обо всякой херне, — сказала Оксана, — а потом он пожаловался Андреевне, что мы умышленно тянем время, чтобы развести не на два часа, а на три. Не думай, что он такой сладкий, как выглядит.

— Нет проблем, — я решила, что Оксана может оказаться права. Чертовы западные люди не приучены командовать женщинами, предпочитая делать пакости у них за спиной. Я повернулась к Джиму и, поставив свой бокал, произнесла: — Time is money, is it?

Джим завел электронную музыку, и я впервые оказалась в постели с женщиной. Оксана небрежно вытерлась после душа, ее спина и ноги были влажными, когда мы начали изображать неземную страсть на Джимовой широкой кровати. Сам хозяин смотрел на нас, улыбаясь, в руке у него переливался в широком стакане коричневый дринк, наверное, виски, а я думала, что действо мне напоминает какой–то дешевый порнофильм. Интересно, что когда меня охаживали отечественные самцы, подобная мысль не приходила мне в голову — видимо то оставалось для меня элементом не фильма, а кондовой российской жизни. Здесь же было все слишком понарошку: сначала я, взвалив на себя бремя лидера, пыталась ласкать Оксану, но та прошептала, что я ни черта не умею и перевернула меня на живот. Ее руки и язык пробежались по моей спине, ягодицам, и дошли до пяток. Вдруг я вспомнила, что это же самое проделывал со мной Вадик. Мысль настолько меня возбудила, что, перевернувшись, я уже была вся мокрая, когда Оксанин язычок нырнул мне между ног. Не хочется писать о «сладостной истоме» и «приливе счастья», но поверьте, Оксана была в сто раз опытнее Вадика и знала все сокровенные точки женского тела. Да я самая настоящая лесбиянка, сообразила я, когда волна схлынула. Возбужденный член Джима вдруг возник перед моим лицом, и на меня брызнула сперма. Я закрыла глаза, сомневаясь, надо ему помочь или нет, но умница Оксана опередила мое замешательство и умелым языком вылизала все достоинство американца, а потом вдобавок и мое лицо.

— Черт возьми, подруга, — сказала я, когда мы вместе принимали душ. — Похоже, ты и в самом деле вошла во вкус этого спектакля.

— Мне нравится, когда и тебе хорошо, — мурлыкнула Оксана.

— Научишь меня, чтобы я тебе тоже сделала? — закинула я сквозь зубы, намыливая лицо.

— Конечно, Сонечка, — одна ее рука проникла ко мне между ног и начала мыть, а другая направляла струю воды.

— Врать не буду, — сказала я растерянно, — мне это, кажется, по кайфу.

— Я знаю, — шепнула Оксана мне в ухо. — Я люблю тебя, маленькая сучка.

Неужели это происходит со мной? Я пыталась взглянуть на нас со стороны и видела двух зябнущих шлюшек в коротких юбках, которым не терпится забраться в теплую машину, теплую постель, ощутить хоть какое–то суррогатное тепло в холодном и злом городе, где тоска и надежды перемешались в миллионах ячеек жилищ, где умирают из–за денег достойные люди, а подонки рвутся к власти по трупам. Что мы можем изменить в злобном круговороте жадности и похоти, во что сами превращаемся? И что могу лично я?

Номер Толика не отвечал, прошел еще один осенний день. На следующий он взял трубку, но оказался загружен делами. Встретились мы еще через два дня, и он сразу взял мое равнодушное тело на ковре перед телевизором.

— Как наш вопрос? — спросила я после душа, сидя на диване с чашечкой кофе в руке.

— Какой вопрос? — не понял Толик.

— Ну, коммерс из «Компьютрейда», который своего дольщика заказал.

— А-а, — протянул Толик. — Забыл совсем. Наверное, фуфло какое–то, — он махнул своей здоровенной рукой. — Не до этого сейчас, дел невпроворот.

Меня непросто было обидеть после всего, что я пережила за прошедшие годы. Я знала, как отгородиться щитом презрения от клиентов, сутенеров, шлюх, бандитов, таксистов, ментов, нищих, отморозков, кавказцев, — словом, всех, кто мог думать, что ему под силу унизить меня. Тем больше меня задел этот жест Толика, его пренебрежение к тайне, которую я выложила ему, надеясь на его участие. Какой идиоткой я, должно быть, выглядела — со своими надеждами и хитрыми дедуктивными рассуждениями перед глыбой мяса, которой вздумалось бесплатно попользоваться мной под видом старой дружбы. Какая вообще может быть дружба между бандитом и шалавой?

— Чего молчишь, малая? — я еле сдерживала слезы, и Толик решил подбодрить меня: — Пошли, может, пообедаем где–нибудь?

Тут я представила, что, незримый, за мной наблюдает Егор, и слезы все–таки покатились из моих глаз. Я выбежала на кухню, где поставила, наконец, кофейную чашку и дала волю слезам. Толик подошел сзади и обнял меня:

— Ну, чего ты, малыш, не реви, не надо. — Его сильные руки сдавили мне дыхание. — Если тебе это так важно, я позвоню прямо сейчас, по дороге. Мы же идем обедать?

Мне хотелось послать его подальше и убраться из его дома, но более достойного человека, которому бы я могла поведать тайну смерти Егора, рядом не было, и я заставила себя успокоиться.

— Я не голодна, — соврала я. — Ты все испортишь, если позвонишь без подготовки. Хочешь отделаться от меня — лучше скажи прямо.

— Какой еще подготовки?

Я вытерла слезы, размазывая макияж, и повернулась к нему.

— Звонить надо так, чтобы одновременно наблюдать за офисом. Я уверена, что Толгуев не выдержит и бросится перезванивать тем, через кого он делал заказ. Но из офисного телефона это стремно, поэтому он выйдет, чтобы звонить из нейтрального места. Тут надо его перехватить и вывезти куда–нибудь, чтобы под прессом он раскололся до жопы, выл и ползал на коленях. Тогда он согласится на любые условия.

— Блин, Сонька, я… — Толик не мог подобрать слов. — Откуда это у тебя? Ты рассуждаешь не как…

— Блядь, — закончила я за него. — Мои рассуждения останутся пустышкой, если за ними не будет тебя. Ты — реальная сила, вместе нам все по плечу.

Я нашла в себе силы улыбнуться. Толик потянулся ко мне и стал целовать, но дежурное совокупление как раз сейчас было бы мне отвратительно. Я напрягла руки и отстранила его.

— Так что, я могу на тебя рассчитывать?

— Мы же друзья, — сказал Толик. — Конечно, можешь. Только откуда тебе знать, что он именно так себя поведет?

— Я пытаюсь ставить себя на его место, — объяснила я. — Обычно у меня это неплохо получается.

— Ты еще и психолог, — заулыбался Толик. — Давай только, я расскажу пацанам, что это я сам придумал, а ты только давала информацию. Иначе они не подпишутся.

— Конечно, это ты придумал, — согласилась я. — Мне лавры ни к чему, лишь бы дело прошло, как надо.

— И что ты хочешь лично для себя со всего этого?

— Половину твоей доли, — храбро сказала я, — и голову этого гада.

Толик присвистнул и опустился на кухонный табурет рядом с холодильником. Потом потер ладонями виски.

— Мочить его? — удивленно сказал он. — За какие бабки–то хоть?

— Только не говори, что тебе запрещают моральные устои, — я сама поражалась холодной злобе, звучавшей в моих словах. — Там, я знаю, в банке висит три десятка зелени, под которые он собирается брать кредит. Пускай обналичивает. А жить он по делам своим не заслужил.

— Четверть моей доли, — Толик поднял холодные серые глаза. — И за мочилово не отвечаю — будем действовать по обстоятельствам.

Я и не понимала, какую ответственность взвалила на себя, соглашаясь с условиями бандита. Лишь увидев бритого Джозефа с глазами садиста и Хохла, который заметно нервничал, я перепугалась не на шутку. Кто я такая была для этих парней, впитавших насилие с детства, как материнское молоко? Только непонятная симпатия Толика охраняла меня от того, чтобы быть убитой и закопанной вместе с Толгуевым в случае запланированного исхода этого дела.

Но отступать было некуда.

Следующим утром я, снова таки после бессонной ночи, встретилась с бандитами и заняла место в машине у офиса «Компьютраста». Я помнила Руслана по фотографиям, которые мне показывал Егор, и одна могла его узнать. А народу у высокого административного здания на проспекте Вернадского, где размещалась Егорова фирма, было полно. Я знала, что Толик уже позвонил, и жутко волновалась, что выйдет из моей затеи. Вдобавок пошел мокрый снег, и сквозь тонированные стекла машины ничего нельзя было толком разглядеть.