Трудно сказать, кто из них выполнял какую роль на переговорах, но если они и занимали должности, допустим, референтов, то скрывали это настолько хорошо, что мы не слышали от них ничего, кроме отборного русского мата и унизительных приказов. Ах, да, среди них один был поваром, а другой водителем, впрочем, насчет последнего я не уверена, а так все они могли показаться со стороны боевиками, да, вероятно, ими и были. Какой смысл имела пара-тройка головорезов в месте, которое при желании раскурочил бы в полминуты СОБР или спецназ, я не знаю, но предположу, что присутствие огромных и злобных земляков способствовало престижу и придавало старшим дополнительные штрихи к имиджу. Интересно, отражались ли хоть как–нибудь на свободолюбивом имидже горцев надругательства и оскорбления, выпавшие на нашу долю?

Хоть я и думала, что невменяемой от наркоты скотине оскорбить меня невозможно.

Ну, скажем, они предпочитали всем другим видам секса анальный, самозабвенно вгоняя в нас свои огромные чресла. Ни о каких презервативах речь, конечно, идти не могла. Мои жалкие протесты обернулись побоями и наказанием в виде стояния на коленях на присыпанном крупной солью полу. На дачном участке был небольшой бассейн с пластмассовой горкой, так вот, горку полили растительным маслом, и нас использовали в качестве досок, подкладывая под себя при спуске в воду. Когда у них уже не оставалось мужской энергии, они не знали, что еще невиданного придумать, и на нас мочились, заставляя раскрывать рты, а когда я сжала губы и закрыла глаза, подошедший сбоку подонок затушил об меня окурок, шрам от которого остался до сих пор.

Все это сопровождалось не поддающимися описанию проделками, типа внезапного запрыгивания на нас с лестницы (это у них называлось «засадой»), или хрюканьем, что должно было считаться намеком на наше русское свинство. В последний день самый молодой мучитель приволок откуда–то крупную дворнягу, и нас пытались покрыть этим блохастым трясущимся кобелем. Впрочем, собаку я бы предпочла любому из двуногих обезьяноподобных ублюдков, но человечность животного превзошла низость людей — пес не слушался насильников и был выброшен за высокий наружный забор.

А ведь у них тоже были родные, семьи, люди, которых они любили. Это не вызывает никакого сомнения, но означает, что нас они считали не то что не людьми, а какими–то неизвестными природе существами, достойными лишь мук и унижений. Почему так произошло, виновата ли в этом война, или что–то другое в их психике, этот вопрос не дает мне покоя до сих пор. С древних времен были заведены надругательства над женщинами поверженных народов, когда победитель позволял своим войскам свободу разгула. Нам, правда, сохранили жизнь, но я позволю себе считать, что испытания, выпавшие на долю женщины, чьи мужчины не смогли ее защитить, я изведала в полной мере.

Вернувшись в Москву, я в первые часы чувствовала близость с Изабеллой, как с боевым товарищем. Ей досталось не меньше моего, только вместо ожога, у нее выбили передний зуб. Наши тела покрывали неисчислимые синяки и царапины, но замдиректора «Сатурна» не захотел появляться у нас, сказав по телефону, чтобы мы прилично оделись и зашли в офис. По дороге мы с Изабеллой единодушно решили, что прощения за такое быть не может. Николай Николаевич, добрейшей души человек, был единственным, кто нес ответственность за случившееся на этом проклятом выезде, и в наших глазах он выглядел, вроде армейского командира, добровольно передавшего на растерзание врагу деревеньку, населенную беззащитными согражданами.

Он выслушал нас, вполне убедительно качая головой, рассмотрел царапины от собачьих когтей, ожог, сломанный зуб, синяки, и выплатил нам гонорар, добавив еще по миллиону рублей на медицинские расходы. Это было почти вполовину меньше пятисот долларов, если вы забыли диковинный курс рубля того времени.

— Лапы, девочки мои, я и подумать не мог, что это окажется такое зверье, — сокрушенно сказал Николай Николаевич.

— Любой солдат Южной группировки знает, с кем он воюет, — сказала я. — Странно, что вы, располагая источниками информации, отправили нас без всяких гарантий, даже не оговорив с чеченцами, что с нами нужно нормально обращаться.

— Ну, мы сказали, что вы обычные девушки по вызову. Вы не должны были вызвать подозрения.

— Мы и не вызвали, — сказала я. — Они с любыми русскими обошлись бы не лучше. Независимо от пола.

— Ну вот, — сказал Николай Николаевич, — кто мог знать про их садизм? Вы–то хоть продаете себя за деньги, и привыкли к разным клиентам.

— Ошибочка, уважаемый, — прищурилась я, отпивая минеральную воду из стакана, который был в самом начале принесен секретарем. — За деньги себя продают те, кто добровольно отдает донорские органы. Или там волосы состригает, для последующего сбыта изготовителю париков. Мы же оказываем платные услуги, а не продаемся, поэтому вы были обязаны всеми мерами обеспечить безопасность нашей работы. И с задачей не справились.

— Виноват, — развел руки замдиректора, — с тобой невозможно спорить, Сильвия. Сразу видна хватка экономиста. Чего же ты хочешь?

— Компенсации за моральный ущерб, — сказала я подготовленную фразу, и Николай Николаевич рассмеялся.

— Так я и думал, — сказал он. — Деньги, всегда только деньги.

— Можно заменить их примерным наказанием выродков, — сказала я. — Только чтоб на наших глазах, словам уже мы не поверим.

— Они же уехали, — сказал замдиректора, будто бы всерьез размышляя о проведении акции возмездия.

— Вызовите их снова под каким–нибудь предлогом, — сказала я. — И привезите в засаду.

Последнее слово напомнило мне о выходках горских подонков, и я скривилась бы, если бы не боль от ожога.

— А ты, Изабелла, что скажешь? — спросил замдиректора мою подругу по несчастью.

— Как решите, так и будет, — произнесла она, стараясь не открывать рта, чтобы не отвращать симпатию начальника видом сломанного зуба. — Мы же понимаем, что вы знать не могли, какие там будут животные.

Мы договаривались с Изабеллой, что она поддержит меня в наших справедливых требованиях, но оказалось, что для нее данное слово не значит вообще ничего. Как и для многих моих коллег, кстати. Люди не уважают проституток еще и за это, и я всегда старалась идти против расхожего мнения, но для Изабеллы обещание было совершенно пустым звуком. Она была такой, вела себя соответственно, и я понимала, что глупостью было бы ожидать от нее большего. Все равно, что от курицы ждать молока, или там, нежности и милосердия от горцев на проклятой даче.

Закончилось наше общение с Николаем Николаевичем тем, что мы стали еще немного богаче. Последние два миллиона были названы «выходным пособием», потому как в таком жутком виде на работе мы не могли появиться еще неделю, или даже две.

Изабелла была вполне довольна, и призналась мне, что даже удивлена, как такой солидный и могущественный человек снизошел до общения со шлюхами. Я посмотрела на туркменскую беженку, которая в очередной раз стряхнула с себя насилие и унижение. Такая как она никогда не поймет, что человек — это, прежде всего, то, кем или чем считает себя сам. Красивый и дорого обставленный офис «Сатурна» был для нее символом начальственности, и вряд ли хоть раз ей придет в голову, что самой воссесть на роскошное кресло во главе организации ничуть не труднее, чем вытерпеть все, что вытворяли с нами в прошедшие дни. А ведь по дороге в «Сатурн», чтобы придать ей хоть немного уверенности, я напомнила ей о том, что нельзя считать себя ниже других людей, какие бы посты те не занимали.

— Министры, как и прочие, общаются с такими же, как мы, — сказала я Изабелле, имея в виду громкий скандал вокруг министра юстиции, заснятого на пленку с двумя нашими коллегами. — Неужели ты думаешь, что мы хуже тех девчонок?

— И точно, — вспомнила Изабелла кадры, которые десятки раз крутили по ящику в те месяцы. — Мы даже лучше. Те какие–то жирные…

— А ты видела хоть раз самого директора «Сатурна»? — спросила я.

— Нет, никогда.

— Его, может, и в природе не существует, — задумчиво сказала я.

— Почему это? — спросила Изабелла.

— Да так, — пожала я плечами, — если кого–то не видишь и не знаешь, то его как бы и нет. А министр, вроде как есть, хотя, если бы не те две проститутки, кто бы о нем вспомнил?

Вот, подвела меня память, этот разговор состоялся только через год, и собеседницей моей была Сабрина. Наверное, приличному автору воспоминаний следовало бы вычеркнуть отсюда этот разговор и вставить его туда, где ему подобает быть хронологически. С другой стороны, кто сказал, что наша память похожа на календарный органайзер? Так что оставляю здесь этот разговор, потому что он отвечает на вопрос о значении человека вообще.

Признайтесь, вас тоже волнует ваша значительность, кто бы вы ни были, потому что ребенком вас не всегда замечали большие и загадочные взрослые, а если вам посчастливится дожить до глубокой старости, вы с каждым годом все острее начнете осознавать, что миру больше нет до вас никакого дела. Значит, думаете вы, в годы своего расцвета следует притянуть к себе все мыслимое внимание, выиграть чемпионат мира по вниманию, стать звездой, ну, хотя бы попытаться стать. А если не звездой, то быть солидным, уважаемым, таким, на кого нельзя не обратить внимание, от кого не отмахнешься, как от назойливого насекомого, жужжащего в ухо. В те годы, когда я решила заниматься малопочетным и презираемым делом, я сознательно принесла в угоду деньгам собственное значение. Я знала много нищих и довольно никчемных людей, говоривших о себе, что предпочли деньгам гордость и честь. Думаю, большинство из них само не ведает правды — ведь насколько приятно хвастать своей неподкупностью тому, кого никто никогда не подкупал. И если на вашу честь никто не посягает, мне, извините, плевать на то, что вы думаете, будто сохранили ее. Есть множество людей, у которых нет ничего, чем бы они могли гордиться, но с какой спесью и отвращением они судили падших своих сестер.

На обследования, анализы и лекарства мною была потрачена сумма, втрое превышающая два миллиона, выданные с барского плеча в качестве бонуса за вредность ремесла. И, когда выяснилось, что жизни ничто не угрожает, а внешность понемногу пришла в порядок, я сама предложила Сабрине отправиться в агентство, вербовавшее проституток для Германии.

Трудно передать, как обрадовалась Сабрина, очень переживавшая за меня все время после моего возвращения из «кавказского плена».

— Пока гром не грянет, баба не перекрестится, — объяснила я ей причину своего решения.

Но хотя грянувший гром перевесил все остальное, меня уже мутило от вида Дианы, глупости Изабеллы, спеси Кристины и жлобства Карины. Как–то раньше я старалась не замечать плохое в своей работе, но тут ее однообразие и отсутствие движения вперед начали очень сильно меня раздражать. Пожалуй, я и так пересидела в этом борделе, отдав ему едва ли не два года своей драгоценной жизни. Хоть и не бесплатно, следует признать.

Еще было страшно просыпаться ночью от собственного крика, потому что мучители являлись ко мне во сне, издеваясь надо мной вновь и вновь. Во снах изверги пытали всех моих подруг — Оксану, Сабрину, Валю из Брянска, даже Людку Калашникову, а я стояла, смотрела, и не могла пошевелиться, когда подходили ко мне самой.

Лишние вещи и деньги я снова отвезла в Полесск, но даже там сны преследовали меня, становясь все фантастичнее и страшнее. Правда, я вырвалась из оцепенения, и теперь сны часто были наполнены движением. В одном из них я убегала от чудовищных демонов, а рядом бежал Вадик, и я наблюдала, как твари терзают его, когда он отстал. Удивительно, но и в сновидениях я бегала быстро, теряя по дороге в очередной раз Егора, а потом свою маму, которую демоны жутко насиловали у меня перед глазами.

Я пошла к невропатологу в городскую поликлинику, и он выписал мне успокоительные таблетки. Врач с грустным запойным лицом сказал, что перемена места отразится благоприятно на моей расшатанной психике, и я еще больше укрепилась в желании уехать из России.

По возвращении в Москву готовые документы уже ждали нас, и мне оставалось только оформить академический отпуск, что оказалось при платном обучении совсем несложным.


В дождливое октябрьское утро мы с Сабриной, ни с кем не попрощавшись, покинули осточертевшую квартиру и с легким туристическим багажом сели на большой и красивый автобус, который увез нас к берегам далекого Изара.

Мы ехали вдоль позолоченных осенью русских лесов, мимо бедных деревень и незнакомых городков, похожих на мой Полесск, изредка останавливаясь на заправках и автостанциях. Накатившая свобода и раздолье совершенно опьянили нас, никогда прежде не помышлявших о таком путешествии. Мы пели песни, дурачились и знакомились с попутчиками, ели орешки, щелкали семечки, играли в карты, пили пиво, — словом, делали все, что приходило нам в голову, и от этого веселились еще больше. После белорусской границы ничего не изменилось вокруг, только пришлось однажды поменять остатки наших рублей на непонятную валюту с изображениями лесных зверюшек.