Остальные набранные на работу девушки тоже выступили у шеста. У некоторых получалось лучше, возможно, они уже работали раньше в таких местах, некоторые, как Сабрина, выглядели неуклюжими, но почти никого не отсеяли сразу же, потому что окончательное утверждение, или наоборот — отказ от работы, зависели от клиентов.

Я опять немного забегу вперед, но посетители, голосовавшие своими бумажниками, не провалили Сабрину, и она успешно работала в этом месте, потому что за столиком, в полумраке, в отличие от салона, недостатки Сабрины скрывались, а красивая грудь и обворожительная улыбка как раз были видны. Она так и не научилась хорошо танцевать стриптиз, но хватало и восторгов от вида ее чудесной груди без лифчика — зарабатывала моя подружка в этот период едва ли не больше остальных в нашем заведении. Оно, кстати, тоже по американской кальке называлось «Медовый носорог», и это название прижилось у нас не хуже, чем в Штатах. Ведь люди падки на контраст, и, когда название зверя с грубой морщинистой кожей и карикатурным членом на морде сочетается с нежнейшими девушками, танцующими пляску соблазна, это почему–то возбуждает…

В предыдущих местах моей трудовой — ха-ха, как это ни странно — биографии я уже пообвыклась с тем, что клиентура наша происходила из делового, бандитского или чиновничьего сословия. В клубе же оказалось, что не меньше трети посетителей составляют люди, работающие за жалованье — не бюджетники, пускай, но не было редкостью встретить водителя, электрика, строительного прораба, инженера, начальника отдела фирмы, — словом, появилась масса народа, который позволял себе излишества, вроде общения с нами, и у меня не было сомнений, что тратятся на проституток не последние, отложенные на черный день, сбережения. Москва становилась зажиточней, но боялась сама себе в этом признаться. Конечно, остальная Россия оставалась прежней, или почти прежней. Во всяком случае, во время моих наездов в Полесск никаких перемен я не замечала. Школа, где преподавала мама, только что не разваливалась, нуждаясь в срочном ремонте, лица горожан были не более жизнерадостными, чем всегда. Зарплаты выплачивались пусть немного регулярнее, но мужское население городка по-прежнему инвестировало каждую свободную копейку в бюджет винно-водочной промышленности. Да и то сказать, большая часть водки в городе оставалась палёной…

Чтобы не расслабляться, я записалась на компьютерные курсы и с весны начала учиться грамоте ПК, знакомясь с «Windows 95» и удовлетворяя интеллектуальный голод. Впрочем, привычка к постоянному самосовершенствованию не отпускала меня и на работе: я подружилась с Мадлен, которая окончила хореографическое училище в Иваново и вдобавок Московский институт легкой промышленности. Она была моей первой подругой с высшим образованием и здорово помогла мне развить пластику танца. Не скажу, чтобы я стала после этого великой танцовщицей, но в стриптизе меня превосходила только Мадлен. Настоящая сумасшедшая, вот, что думал каждый, глядя на нее в неверном свете цветомузыки. Я назвала это ее состояние «менадой», вспомнив, что когда–то читала про древнегреческих служительниц Диониса и Афродиты, которые исступленно совокуплялись с мужчинами во славу богов.

Трудно описывать движения Мадлен, плавные и страстные одновременно, но каждый, кто смотрел на нее, верил, что эта женщина рождена для любви, что она всегда мечтает о Хуе, именно так, с большой буквы, неважно, кому будет принадлежать этот орган, она, эта чудесная нимфоманка, рождена для своего повелителя и надо, нет, просто необходимо, дать ей эту штуку, всунуть ее в жаждущие отверстия, наполнить ее, именно ее одну.

Всем нам было далеко до того воздействия на мужиков, которое оказывала Мадлен, несмотря на то, что ей было уже под тридцать. Только я, единственная ее подруга, знала, что она холодный и несчастный человек, совершенно безразличный к сексу. В светлые моменты нашего общения она рассказывала мне, что мечтает о том, чтобы открыть свою модельную линию, участвовать в показах, снять в аренду площадь под магазин. В темные же свои дни она уходила в одиночное плаванье на волне эйча, как теперь было модно называть «старика Герыча», или попросту — героин. Это был уже второй случай в моей жизни, когда проклятый наркотик медленно убивал небезразличного мне человека, но здесь я снова решила не сдаваться и вступила в тяжелую борьбу. Вадик был все–таки мужиком, и не мне было меряться с ним силой, Мадлен я перетащила к нам домой, несмотря на косые взгляды Сабрины, и заперла в своей комнате.

— Ты никуда отсюда не выйдешь, — заявила я решительно, — только через мой труп.

На следующий день она набросилась на меня и стала душить, когда я задремала на кушетке. Я не без труда оторвала от себя ее худое гибкое тело и приковала наручниками к батарее. Наручники, кстати, были снабжены хитрым замком, который открывался без ключа, если знаешь секрет, и нежной розовой выпушкой. Оксана подарила их мне, однажды посетив секс-шоп, только открытый тогда в Москве, и я специально привезла их из Полесска, где они пылились больше года. Привезла, думая о Мадлен, которую на самом деле звали Машей. В ее внешности отдаленно проступали раскосые восточные черты, но плавность линий, нежный овал лица и пухлые губы могли принадлежать только славянке. Было ли в моих мыслях о новой подруге то, что она может мне заменить Оксану? Честно говоря, да, признаюсь, было, но вначале следовало вернуть ее человечеству, для чего я подготовилась, переговорив тет-а-тет с администратором по имени Влад. Спасибо ему, нам разрешили отпуск сроком на пять дней — был август 97-го, и народ разъехался из Москвы, так что «Медовый носорог» не собирал и половину обычной клиентуры.

— Прости меня за вчерашнее, — Маша выглядела ужасно, но слова ее позволяли считать, что дело идет на поправку.

— Мы же договаривались неделю назад, — сказала я. — Ты еще не присела так плотно, чтобы назад не было дороги. Я не хочу говорить, что у тебя ребенок в Иванове, и что есть много хорошего в жизни, кроме наркоты. Думаю, даже почти уверена, что ничего кайфовее, чем героин, нет и быть не может. Но просто надо понять, что это смерть.

— Давай выпьем тепленького чего–нибудь, — попросила она.

Мы пошли на кухню и заварили крепкий чай. Машу бил озноб, и она куталась в одеяло, а я сидела напротив нее в топике и смотрела в окно, за которым шелестела зеленая листва, и в ней прыгали солнечные зайчики. С весны я успела полюбить этот кунцевский двор, так напоминавший мое детство, потому что из моего полесского окна в теплое время года видна тоже лишь зелень деревьев. Это была первая съемная квартира, в которой я могла воображать, что по-прежнему нахожусь дома, маленькая девочка, которая никуда не уезжала, а просто ждет родителей, сидя у окна.

— Ты еще не жалеешь, что взялась за это? — спросила Маша.

— С чего бы мне жалеть? — привычка Вадика отвечать вопросами плотно въелась в меня. — В крайнем случае, это будет твое поражение. И только немножко мое. Я ведь почему тебя хочу поддержать? — задала я вопрос и сама на него ответила: — Просто в жизни я не встречала такого лживого человека, как ты.

Маша не перебивала меня, но продолжала внимательно смотреть, поджав одну босую ногу. Что–то в ней было теперь птичье, в этой угловатой позе на табуретке, и удивительно было знать, что эта женщина вдруг способна перевоплотиться в «менаду».

— Ты врешь всем вокруг, даже себе самой, — продолжала я, — трудно представить, какой ты была в детстве.

— К чему это тебе?

— Да так, любопытно. Я вот была очень искренним ребенком, всегда рассказывала правду родителям. Не веришь?

— Нет.

— Ну и черт с тобой, — пожала я плечами. — Знаешь, чем отличаются успешные люди от других?

Не дождавшись ответа, я продолжала:

— Тем, что они ставят перед собой цель и уверенно идут к этой цели. А ты изолгалась, не веря никому, и уже перестала верить собственным словам.

— Что это меняет?

— Ничего, если хочешь быстрее подохнуть, — сказала я. — Но если нет, слушай меня и верь мне.

— Да ты кем себя воображаешь? — хрипло рассмеялась Маша.

— Может быть, если мыслить глобально, я и никто, органическая молекула. Но для тебя я — свет в окошке и твоя последняя надежда. Я просто излагаю нынешнюю ситуацию, как она есть. Неделю назад мы договорились, что ты соскакиваешь, и я не тянула тебя за язык. Тогда ты доверилась мне, мы разговаривали как равные, и ты дала обещание соскочить. С тех пор изменилось только то, что химический баланс в твоем организме ухудшился, и ты должна втереться по-новой. Если этого не происходит, ты впадаешь в депрессию, хочешь убить кого–то или сдохнуть самой. Все это очень предсказуемо, потому что ты не первая и не последняя. Девять из десяти обычно ломаются, один выдерживает, и я хочу, чтобы ты стала этой одной.

— На самом деле, не одной, — я немного запуталась и приводила мысли в порядок, — потому что этих единиц тоже миллионы, так что есть выход в конце тоннеля, и хорошо бы сформулировать цель, за которую ты борешься, потому что без цели наркоману выжить невозможно.

— Нет у меня цели, — глухо сказала Маша. — Пусть все катится к дьяволу.

— А ты про модную линию так просто меня нагружала?

— Посмотри на нас! — крикнула Маша. Ее хорошенькое личико исказилось. — Мы просто две жалкие бляди, которые болтают языком на сраной кухоньке. Какая в жопу цель может у нас быть? Какое будущее?

— Такое же, как у любого человека, который молод и здоров. Мы, если хочешь знать, способны очень на многое, если будем вместе.

— Ты специально мне врешь, — убежденно сказала Маша. — Просто хочешь успокоить. Я понимаю, на твоем месте я бы вела себя точно так же. А сама ты хочешь скопить деньжат, встретить принца на белом «Мерседесе» и нарожать ему детей.

Я усмехнулась, но не перебила ее — пусть выговорится.

— Таких как ты, может, есть еще человек пять у нас в клубе. Остальные ширяются, как я, или сидят на колесах. Скажешь, это не так?

— Да ну, — ответила я, — неужели? Я–то думала, мы состоим в обществе благородных девиц.

На самом деле, я понимала, что здесь Маша права — работа наша была настолько нервной и тяжелой, что редко кто обходился без стимуляторов, или наоборот — расслабляющих средств не совсем натурального происхождения. На прежней работе Кристина с Кариной тоже баловались амфетаминами, да и в Германии я насмотрелась всякого. И все же я сама держалась, находя в учебе отдушину, не позволяющую сорваться и утратить цель в своей жизни. Наверное, это отличие от большинства девчонок наполняло меня чем–то сродни мании величия, но пусть и так, значит, чувству собственной исключительности я обязана тому, что пыталась влиять на Сабрину и Машу. Неужели это было плохо? А подруга моя, постукивая зубами, продолжала:

— Кто сейчас добивается успеха в России? Посмотри вокруг — к нам приходят воры и бандиты, взяточники и аферисты, наглые, сильные, уверенные в себе. Мир сейчас принадлежит этим крутым самцам, а мы только подстилки, мразь, без имени и души. Каким делом можно заниматься в этом сортире? Да тебя в порошок сотрут, замучают поборами всякие крыши и раздавят конкуренты.

Она замолчала, переводя дыхание.

— Ты рассуждаешь, как подстилка, значит ею и останешься, — холодно сказала я. — Мразь именно боится что–то делать, придумывает дешевые аргументы, чтобы пальцем не пошевелить. Если хочешь знать, все эти люди, которые кажутся тебе жутко сильными и влиятельными, тоже чего–то боятся, тоже не уверены в себе…

— Ага, боятся, что у них не встанет, — снова она хрипло засмеялась.

— Не притворяйся тупой сучкой! — вспылила я. — Тебе я помогаю, потому что ты умнее других, даже меня, может быть, в чем–то. Сила это не главное — иначе Землей бы правили слоны и медведи. Заведи себе грамотную охрану, и все будут бояться уже тебя. Думаешь, у всех этих мудаков, которых ты перечислила, не трясутся коленки от страха перед наездами, стрелками, предъявами? Ты вбила себе в голову, что ты ниже их, и вся беда идет у тебя из головы. В реальности люди равны и умирают одинаково все — бляди, банкиры, авторитеты.

— Наглая ты девка! — восхитилась Маша. — Будто бы не из провинции. Это даже странно: в Иваново я ни хрена не слышала таких рассуждений, это тебе Москва навеяла… А меня с детства папаша бил, пьяный приходил вечно, потом замерз как–то зимой, так я даже не плакала, хотя мне всего восемь исполнилось. У матери было нас двое — я и старший брат. Он военный был, погиб в Афгане, под самый конец… Если бы не он, я бы не доучилась. Его привезли в свинцовом гробу через месяц, как я диплом получила…

— И что потом?

— Ничего. Замуж вышла, родила, потом развелись. Он бухал сильно.

— Слушай, ты же из мужиков веревки вьешь. Как можно от такой, как ты, уйти?