— В-вы не различаете, что там кричат?

— Ну как же! Они орут: «Руби! Руби!» — уверенно отвечала Порция. — Там только что казнили графа Страффорда.

— Почему?.. — недоумевала Фиби.

— Черт побери, вы что, совсем глупые? — Такая наивность была Порции в диковинку. — Страффорд — самый близкий советник короля, а парламент восстал против государя. Они захватили графа и только что отрубили несчастному голову.

У Оливии волосы встачи дыбом: раздался последний, самый жуткий и кровожадный вопль, от которого содрогнулась безмятежная синева майского неба. В городе и предместьях задымили и затрещали костры — народ собирался отпраздновать принятую графом жестокую кончину.

— Джек сказал, что нам не миновать гражданской войны, — продолжала трещать Порция, упоминая о своем отце с привычной небрежностью. — А уж он в таких делах редко ошибается… в отличие от всего остального, — искренне добавила она.

— Нет, этого не может быть! — ужаснулась Оливия.

— Поживем — увидим. — Порция равнодушно пожала плечами.

— Ну а я не прочь, чтобы война разразилась здесь и сейчас, — мрачно пробурчала Фиби. — По крайней мере не нужно будет возвращаться к гостям. Ты идешь, Порция?

— Идите лучше вдвоем, — решительно отмахнулась та. — Мне нечего делать на званом обеде.

Фиби помялась, но все же пошла следом за Оливией, крепко зажав в кулаке волосяное колечко.

А Порция осталась одна в сумрачной купальне, в компании с пауками, развесившими здесь свои сети. Она наклонилась и подняла с полу остатки имбирного пряника, который Фиби забыла, увлеченная последними событиями. Медленно, стараясь растянуть удовольствие, девочка смаковала крошку за крошкой, следя за тем, как удлиняются тени и как с приходом заката становятся глуше отзвуки царившего в доме веселья и праздничные вопли толпы за рекой.

Пролог

1617 год

Англия, Йоркшир, поместье Ротбери

Они уже близко, милорд!

Уильям Декатур, граф Ротбери, поднял глаза от пергамента, на котором что-то писал, и аккуратно поместил перо на крышку массивной серебряной чернильницы. Ярко-голубые глаза, пронзительные, как грозовая молния, впились в стоявшего перед графом посланца.

— Как близко?

— Я обогнал их не более чем на милю, милорд… И они скачут во весь опор; — Засаленным платком человек отер пот со лба.

Граф посыпал исписанный пергамент песком, налил воску рядом со своей подписью и приложил к нему перстень-печать. Так же неспешно он отодвинул от стола резное дубовое кресло и встал. Ни одна черта не дрогнула в его лице.

— Сколько их там?

— Наберется с целый батальон, сэр. И конные, и пехота.

— Кто их ведет? Посыльный смешался.

— Кто их ведет?! — Вопрос прогремел как мушкетный выстрел.

— Над ними штандарт Грэнвилла, сэр.

У Уильяма Декатура вырвался чуть слышный вздох.

Дверь за спиной посыльного осторожно приоткрылась. Однако в облике вошедшей в кабинет женщины не было и следа робости.

— Они едут? — Остановившиеся на графе глаза были полны боли. — Они едут сюда, чтобы вышвырнуть нас из собственного дома. Это верно, милорд?

— Да, Кларисса. — Его непроницаемый взгляд скользнул по фигуре жены и державшемуся поближе к ней испуганному мальчику. Та жизнь, что еще таилась в материнской утробе, лишь угадывалась по слегка располневшей талии. Но Кларисса прикрыла одной рукой живот, а другой обняла за плечи сына, одинаково готовая защищать обе жизни.

— Они заберут вас с собой. — Ее голос заметно дрожал, и казалось, что выдержка вот-вот ей изменит. — А что же будет с нами, милорд?

Уильям болезненно скривился: в этот вопрос было вложено столько горечи. Жена упорно не хотела понимать, почему он пошел на такую жертву. Ведь он сознательно обрекал свою семью на тяготы нищенского существования, усугубленные клеймом изменника, запятнавшего несмываемым позором древнее славное имя.

Но прежде чем он собрался ответить, в распахнутые окна кабинета ворвался топот лошадиных копыт. Кларисса испуганно ахнула, и в тот же миг юный Руфус, виконт Ротбери, сын и наследник попавшего в опалу графа Ротбери, отстранился от матери и приблизился к отцу, как бы демонстрируя свое несогласие с женской слабостью.

Граф глянул сверху вниз на рыжеволосого мальчика и встретил живой, пронзительный взгляд ярко-синих глаз — так похожих на его собственные. Уильям улыбнулся, но улыбка получилась горькой — его сына лишат всех прав и обрекут вести жестокую жизнь изгоя без рода и племени. Он привлек Руфуса к себе и спокойно повернулся к окну.

Там, в сгущавшихся сумерках, на посыпанной гравием подъездной аллее, у изящного крыльца особняка елизаветинских времен, ряд за рядом строилось войско захватчиков. Они были в полной боевой выкладке, с пиками и мушкетами; за шеренгой кавалеристов выстроились три ряда пехоты. На ветру развевался шелковый штандарт Якова Стюарта, короля Англии.

Но не вид королевского штандарта разбудил гневные молнии в пронзительном взоре графа. Дело было в штандарте поменьше, что развевался под королевским, — в знамени Грэнвиллов. А под этим стягом сам Джордж, маркиз Грэнвилл, неподвижно сидел на огромном черном жеребце. Маркиз был без шлема, а его руки в латных рукавицах спокойно лежали на луке седла.

Пронзительно запела труба герольда, и внизу, у крыльца, раздался голос:

— Уильям Декатур, граф Ротбери, именем короля приказываю вам немедленно сдаться на милость его величества!

В кабинете воцарилась звенящая тишина. Но вот граф отвернулся от окна, не спеша подошел к камину. Его пальцы нажали на один из камней, и медленно, бесшумно отодвинулась мраморная облицовка, открывая темное отверстие потайного хода.

— Ты знаешь, что делать, Кларисса. Забирай Руфуса и беги. Мои братья ждут вас за рощей. А я задержу этот сброд, пока вы не окажетесь в безопасности.

— Но, Уильям… — Голос графини бессильно замер, а протянутая рука опустилась.

— Я вас догоню, — промолвил граф. — А теперь делай что велено — беги!

Жена обязана покориться мужу — даже в такой ужасной ситуации. Кларисса взяла за руку Руфуса, но тот вырвался.

— Я останусь здесь! — Мальчик даже не смотрел на мать, пожирая взглядом отца. И Уильяму стало ясно: его сын знает правду. Знает, что граф Ротбери не ударится в бега вместе с женой и сыном. Что он не станет скрываться от королевского суда и не прибавит к позорному имени предателя еще более позорное клеймо труса.

— Ты теперь единственный защитник матери, Руфус, — негромко сказал граф, сжимая его худые плечи. — Ты ее опора и надежда. И отныне на тебе лежит обязанность вернуть былую славу нашему роду.

Он взял со стола пергамент и аккуратно скатал его в трубку, которую протянул мальчику.

— Руфус, сын мой, я возлагаю на тебя почетное право и обязанность отомстить за наши беды роду Грэнвиллов. Носи свое имя с гордостью — особенно перед теми, кто отдал его на поругание. Я верю — ты сумеешь восстановить справедливость, несмотря на то, что тебе придется стать изгоем и жить среди отверженных.

Руфус с трудом сглотнул, не сводя глаз со скатанного пергамента. Суровые слова отца железными тисками сдавили ему сердце. Ему недавно, исполнилось восемь лет, однако мальчишеские плечи гордо расправились, принимая на себя тяжкий груз.

— Ты клянешься мне сделать это?

— Клянусь, — сумел ответить Руфус. Однако собственный голос показался ему каким-то странным.

— Тогда ступай. — Отец положил руку на голову сыну, даруя краткое благословение, поцеловал жену и решительно подтолкнул ее к потайному лазу. Руфус на миг оглянулся, и его глаза ярко сверкнули в лучах лампы, которую высоко поднял над головой посыльный. Это уже не были глаза беспечного, наивного восьмилетнего сорванца. В них затаился глубокий страх перед грядущими испытаниями и суровое чувство долга. Затем мальчик повернулся и скрылся вслед за матерью в темном проходе.

Посыльный ушел за ними, и дверь на отлично смазанных петлях вернулась на место.

Уильям покинул кабинет. По широкой лестнице он спустился в выложенный мрамором холл и вышел на парадное крыльцо. С верхней ступеньки граф окинул взглядом явившихся за ним людей. Вот он, человек, которого Уильям почитал своим другом… человек, который явился сегодня, чтобы лишить графа его дома, его земель и фамильной чести.

Их взгляды пересеклись, и в воздухе повисло напряженное молчание. Уильям Декатур заговорил первым, и, хотя он не повышал голоса, каждое слово падало тяжело, как камень:

— Итак, Грэнвилл, вот что ты называешь дружбой.

Джордж, маркиз Грэнвилл, послал коня вперед. Рука взмахнула в воздухе словно в знак протеста:

— Уильям, я пришел сюда не враждовать, но…

— Хватит оскорблений, Грэнвилл! — гневный выпад оборвал маркиза на полуслове. — Я отлично знаю, зачем ты сюда явился, и ты заплатишь за это — ты и твои наследники! Клянусь кровью Христовой! — И Декатур поднял руку, в которой тускло блеснул серебром заряженный пистолет.

Над крышей с бешеным гвалтом взметнулась в воздух стая грачей, перепуганных звуком выстрела, разорвавшим тишину. Уильям Декатур, граф Ротбери, рухнул на ступени крыльца собственного дома. Под его головой растекалась темная густая кровь. Широко распахнутые глаза, лишенные жизни, все еще смотрели на круживших в небе грачей, на легкие облака, на робкий проблеск первой звезды.

Вперед выступил солдат с ярко пылающим факелом в руке. Он небрежно перешагнул через бездыханное тело и швырнул факел в проем двери.

Джордж Грэнвилл так и не шелохнулся в седле. Он приехал сюда, чтобы исполнить королевский приговор со всей возможной мягкостью, чтобы помочь своему другу избежать самого худшего. Но его благие намерения пошли прахом.

Граф Ротбери лежал мертвый на крыльце охваченного пожаром дома, а его наследник, восьмилетний мальчишка, обречен скитаться вне закона, с бременем кровной мести, слишком тяжким для детских плеч. Но Джордж Грэнвилл знал, что рано или поздно мальчишка станет мужчиной. Руфус Декатур — достойный сын своего отца.

Глава 1

1643 год

Шотландия, Эдинбург

В тесной, лишенной окон каморке плавали облака густого, смрадного дыма. Он поднимался от еле тлевшего очага, устроенного прямо на полу. Скрюченная старуха мешала варево в котелке и непрерывно кашляла, и только эти сухие, резкие звуки нарушали ватную тишину. Там, снаружи, мертвую белую землю наглухо закутал толстый снежный покров, а со свинцово-серого неба падали все новые снежинки.

Узел лохмотьев, прикрытый вонючим, побитым молью одеялом, застонал и заворочался, хрустя соломой, наваленной прямо на пол.

— Женщина, бренди!

Но старуха лишь покосилась через плечо и смачно сплюнула в очаг. Плевок зашипел на горячих углях.

— Твоя девка пошла за ним. Хотя помереть мне на этом месте, коли я знаю, чем она за него платит.

Человек в углу опять застонал. Из-под одеяла выпросталась тощая рука, и Джек Уорт с трудом приподнялся на локте. Слезившиеся глаза скользнули по темной от дыма комнате. Не обнаружив в ней никаких перемен, Джек бессильно рухнул на вонючую слежавшуюся солому, давно уже не защищавшую от холода костлявое изможденное тело.

Джек давно мечтал о смерти, однако слабая искра жизни никак не угасала. И пока он не умрет, ему не обойтись без бренди. Порция ушла, чтобы раздобыть его. Помутившийся рассудок с трудом цеплялся за эту мысль. Но куда, черт побери, она запропастилась?! Джек не мог вспомнить, как давно она ушла в эту метель. Царившая за стенами каморки пурга лишала возможности следить за ходом времени, заслонив небеса непроницаемой серой мглой.

Все тело ломило и жгло как в огне, под веки словно насыпали песка, и даже кожа казалась обугленной. Эта непрерывная пытка вырвала из груди больного слабый крик — настолько слабый, что старуха у очага даже не обратила на него внимания.

Открылась дверь. Вихрь ледяного воздуха взметнул клочья дыма. Девушка, захлопнувшая за собой дощатую дверь, несмотря на ужасающую худобу, излучала такую неуемную энергию, что слегка оживила мрачную атмосферу убогой берлоги.

— Вот бренди, Джек. — Опустившись на колени возле лежанки, она извлекла откуда-то из-под ветхого плаща маленькую бутылку. Веснушчатый нос сморщился от жуткой смеси запаха бренди и испарений давно не мытого больного тела на гнилой соломе, но она решительно просунула руку под костлявую шею и приподняла Джеку голову. Отца так трясло, что он не смог бы сам поднести горлышко к губам. Его зубы выбивали дробь, а слезившиеся глаза на изможденном лице поражали пустым, безжизненным выражением.

Кое-как ему удалось проглотить немного обжигающего питья, и, как только оно всосалось в кровь, жуткие боли слегка притупились, озноб прекратился, и тощие пальцы хищно сомкнулись на бутылке. Джек единым махом опрокинул ее в рот и проглотил все содержимое до последней капли.