BART ISTVAN

A boldogtalan sorsu Rudolf tronorokos

«Szerelmi regeny»

BUDAPEST, 1984


ИШТВАН БАРТ

Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа

«Любовный роман»

"Из двадцати тысяч чужестранцев, ринувшихся в Вену лишь для того, чтобы лицезреть последние почести, воздаваемые усопшему принцу, повезло тысячам трем, не более. Прочим же, наряду со множеством любопытствующих жителей Вены, пришлось довольствоваться слушанием погребального звона.

На Михаэлерплац перед императорским дворцом, на Аугустинерштрассе и на всем пути до церкви капуцинов — теснота и скученность, как в любом старом городском центре.

И в эти тесные улочки пытались протиснуться стотысячные толпы народу, так что помимо полицейских сил, занявших свои посты уже в час дня, пришлось вызвать на помощь драгунские и гусарские части, чтобы шаг за шагом оттеснить невиданное скопление людей по Кольмаркт до Грабена. Задача оказалась настолько нелегкой, что лишь к трем часам пополудни удалось очистить улицы, вдоль которых предстояло двигаться траурному кортежу.

В эту перекрытую зону можно было проникнуть лишь при наличии пропускного листка на трибуну или журналистского свидетельства, но даже счастливым обладателям подобных привилегий следовало занять места за два часа до начала церемонии.

С утра приветливо светило солнце, снег скоро раскис, и на тротуарах под ногами захлюпала грязь. В полдень жители столицы поспешили отобедать пораньше, дабы не упустить зрелища.

Во избежание несчастных случаев возведение приватных трибун запретили, однако находчивые горожане сдавали в аренду окна, откуда можно было наблюдать за процессией. Дороже всего ценились окна домов, расположенных вблизи церкви. Так, например, в пятиэтажных зданиях вдоль Тегеттхофгассе окна первого этажа стоили по сто форинтов с человека, а у окна пятого этажа можно было пристроиться за тридцать форинтов.

Я лично направился к месту наблюдения уже в час дня, размахивая черно-желтым корреспондентским пропуском. По Кольмаркту мне пришлось с добрый час поработать локтями, прежде чем я пробился сквозь необозримый людской поток до первого кордона, где офицеры, взглянув на мой пропуск, с готовностью уступили мне дорогу. На противоположной стороне площади, на месте бывшего "Бургтеатра", была возведена огромная — примерно на две тысячи зрителей — трибуна, на ступенях которой теснилась публика, в основном знатные иностранцы. От ворот императорского дворца и до храма выстроились кордоном солдаты 12-го венгерского пехотного полка и, невзирая на стужу, все четыре часа простояли навытяжку. Публика, заполнившая трибуну, и наблюдатели вроде меня, стоявшие перед дворцом, закоченев от холода, в нетерпении не сводили глаз с часов близлежащей церкви.

Первый знак поступил от подметальщиков городских улиц, они принялись посыпать песком скользкие мостовые, ведущие к храму капуцинов. В три часа пополудни из дворцовых ворот выехала первая карета, а четверть часа спустя двинулся кортеж участников церемонии — примерно в два десятка экипажей.

Без четверти четыре солдаты по команде "на караул!" вскинули ружья, и взгляды всех обратились к дворцовым воротам, откуда медленной рысью выезжала упряжка просторного траурного экипажа императора, по виду ничем не отличавшегося от обычной похоронной кареты. В экипаже по левую сторону сидел император в генеральском мундире и шинели. Присутствующие, сняв шляпы, молча приветствовали его величество, однако император, мрачно глядя перед собой, оставил приветствия без ответа; подле него сидела бельгийская королева, лицо ее было скрыто густой черной вуалью.

Ровно в четыре один за другим ударили колокола всех церквей, в общем хоре выделялся благородством звучания старинный колокол собора святого Стефана.

Из дворцовых ворот выступил эскадрон гусар Вюртембергского полка, положив начало траурному эскорту.

Бравые мадьярские рубаки в киверах, украшенных дубовыми листьями, со скорбным достоинством сидели в седле. Двигались они по тесным улочкам не повзводными шеренгами, как того требовал устав, а четверками.

В двадцати шагах следом за гусарами ехал верхом придворный церемониймейстер в треуголке и с золотым жезлом, обвитым траурной лентой. Его коня, покрытого черной попоной, вел под уздцы другой церемониймейстер, с обнаженной головой. За ними, по строго установленному чину, следовали экипажи с придворной свитой и коляски бывших флигель-адъютантов наследника; завершала эскорт карета дворцового священника господина Майера. Затем выехал и катафалк.

Шестерка ослепительно белых лошадей в сверкающей черной сбруе, ведомых каждая своим возничим, медленно влекла за собой обычный, ничем не примечательный катафалк под черным балдахином. На простом, обитом золотым позументом черном гробу не было никакой надписи. Гроб украшали лишь три уже увядших венка из ландышей: от императрицы, от вдовы кронпринца Стефании и маленькой принцессы Елизаветы.

На верху балдахина была водружена вырезанная из черного дерева габсбургская корона.

Катафалк сопровождали: парадный пехотный батальон; взвод моряков, произведших на зрителей особое впечатление своими загорелыми лицами и оружием за спиной; батальон гонведов под командованием капитана Костола-ни, отличавшихся безупречной выправкой и приметной формой — синие штаны и красные кивера; и наконец, батальон ландвера[1], выделявшийся тем, что вместо киверов на солдатах были обычные фуражки. Процессия завершалась опять-таки батальоном гусар.

Наследника венгерского трона, останки которого были под покровом ночи перевезены из Майерлинга в Вену, снарядили в последний путь — как видно из нашего описания — чуть ли не с вызывающей простотой: без парадной сабли, наградных знаков, кивера, без венков, без траурного оркестра и пушечного салюта.

Досужий наблюдатель, мнивший насладиться великолепным зрелищем и следивший за сим необычным траурным шествием лишь жадными глазами но не внутренним взором, наверняка испытал разочарование — в большей степени жажду впечатлений могли бы удовлетворить похороны любого кадрового офицера. Но взгляду того, кто всем сердцем переживал гибель кронпринца, никогда не представало зрелище более величественное и скорбное".


(Газета "Вашарнапи Уйшаг", 24 февраля 1889 года)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Воскресным днем 17 января 1889 года князь Ройс, посол Германской империи в Вене, давал бал в посольском особняке. В разгар "имперской эпохи", когда государственные церемониалы все еще облекаются в средневековые маскарадные формы, когда изысканность тканей, блеск драгоценностей и красота придворных дам еще остаются атрибутами династической власти, когда кивера с султанами носят лишь представители феодальной и сановной знати — хотя истинная мощь этих сверкающих лат и великолепных мундиров уже измеряется бронею боевых кораблей, приводимых в движение паром, — каким же еще мог быть этот вечер в разгар венского бального сезона, как не "блестящим"?

Ему следовало быть блестящим уже хотя бы потому, что поводом послужил день рождения новоявленного кайзера Вильгельма II, всего лишь несколькими месяцами ранее занявшего трон Германской империи, тоже не столь уж древней. Стало быть, у князя Ройса были все основания обставить торжество с возможно большей помпой; Габсбурги же, кичившиеся древностью рода (иных заслуг, коими можно было бы гордиться, к тому времени у них почти не оставалось), с некоторой брезгливостью воспринимали эти назойливые, свойственные нуворишам попытки выделиться. Разумеется, Франц Иосиф I, который вот уже сорок с лишним лет, с 1848 года, пресловутой "железной хваткой" держал в своих руках бразды правления, олицетворяя империю не только в собственных глазах, но и перед всем миром, не мог себе позволить насмехаться над молодым кайзером в открытую. В ту пору Франц Иосиф был видным мужчиной в годах, с заметными залысинами и густой бородой; он отнюдь не напоминал того дряхлого старца, в которого, состарившись вместе с империей, превратился к концу правления, дабы таким — опять-таки вкупе со своей империей — и остаться не только в памяти подвластных ему народов, но и в мировой истории.

Однако, хоть и малосимпатичен был Францу Иосифу этот молодой сосед с лихо закрученными колкими усами и подчеркнуто солдатской выправкой, императору волей-неволей приходилось всячески скрывать свое недовольство столь пышным празднеством в честь Вильгельма, ведь игра стоила свеч: Пруссия, давний недруг империи, теперь числилась ее важнейшим союзником.

С этим обстоятельством считались и хозяин дома, и приглашенные — если не все, то, во всяком случае, сам Франц Иосиф и его министры. Не то чтобы у этого содружества не имелось противников: политические группировки в то время еще не успели окрепнуть до такой степени, чтобы нельзя было представить себе существование, скажем, франко-австрийского союза, направленного, естественно, против Германии. Впрочем, сейчас не время углубляться в анализ характерных для империализма классических национальных раздоров, в описание сложных танцевальных фигур, приводящих к равновесию сил либо к перевесу той или иной стороны. Пока достаточно будет сказать, что формирование союзов меж державами и, разумеется, будущее Австрии — хотя официально государство величалось Австро-Венгрией, за Лейтой всю империю целиком называли попросту Австрией, — так вот, результат тогдашней политической игры европейских держав зависел от того, какой акцент в данной неустойчивой ситуации получит внешняя политика Австрийской монархии. В 1889 году еще не выявилось с достаточной очевидностью, что у Австрии, в сущности, очень мало возможностей для маневрирования; ее пока еще нельзя было скинуть со счетов как великую державу. Стало быть, послы Англии, России и Италии были, скорее всего, начеку и, расхаживая из залы в залу, пытались уловить хоть малейший признак, выходивший за рамки простой демонстрации перед Германской империей и европейскими державами политического курса Франца Иосифа, подчеркнуто явившегося на прием в сопровождении всей императорской фамилии.


"Дорогой Рудольф,

На прием, устраиваемый Ройсом, изволь явиться в прусской униформе, а не в парадном мундире.

С любовью обнимаю,

папа ".


Значит, принц Рудольф, тридцати одного года, наследник австро-венгерского трона, единственный сын Франца Иосифа и императрицы Елизаветы, явился на прием в форме бранденбургских улан 11-го прусского полка, почетным полковником коего он состоял. Впрочем, сам император и король также облачился в полковничий мундир прусского образца, то есть, подобно Ройсу, сделал все возможное, дабы продемонстрировать свою благожелательность.

У императора была еще одна причина подчеркивать дружеское расположение к Германии, и присутствующие, конечно же, знали ее. Ни для кого не было секретом, что в вопросе союза с немцами именно наследник и незначительные (к тому же тающие) ряды его сторонников придерживаются особого мнения.

Понятно, что прогерманские газеты, наряду с другими органами печати сообщившие о столь значительном светском событии, с удовлетворением отметили благоприятные признаки. Его императорское величество выразил дружеские чувства к императору Вильгельму уже хотя бы тем, что самолично — к тому же в форме полковника прусской гвардии, — в окружении всех пребывающих в Вене членов императорской фамилии, пожаловал в парадные залы германского посольства. Необычайно высокая честь, оказанная германскому послу столь красноречивым появлением царственных особ, наглядно опровергает тенденциозные слухи о якобы имеющем место ослаблении германо-австрийского союза. Эти слухи время от времени распространяются некоей газетой и в последний раз публиковались там совсем недавно", — сообщает "Дойче Цайтунг" два дня спустя, во вторник. Но аналогичные выводы извлекла из этого посольского приема и "осведомленная" австрийская печать.

Рудольф, который, как принято выражаться, "был тесно связан" с "некоей газетой", на чьи "тенденциозные" публикации намекала "Дойче Цайтунг", — а подразумевался, конечно же, ведущий либеральный орган "Нойес Винер Тагблатт", — наверняка был бы раздосадован, попадись ему в руки газеты за вторник. Однако к тому времени, как они стали продаваться на улицах Вены, наследник уже лежал мертвым в охотничьем замке Майерлинг.

Неплохо было бы обнаружить сейчас какую-либо связь между смертью Рудольфа и приемом в германском посольстве, ведь именно тогда, собственно, наследник в последний раз показался в свете; это был его прощальный шаг (причем на таком чуждом для него поприще!), который невольно придает особую важность каждому моменту вечера. Так могли бы предположить мы, направив свою фантазию по колее, проторенной привычной колесницей романа, но нас постигло бы разочарование: нет ни малейшей прямой связи между этими двумя событиями, сменившими друг друга. Во всяком случае, нет связи непосредственной; ведь если взглянуть на эти события с высот мировой истории, то отчетливо выявятся пересекшиеся в салоне князя Ройса линии жизни и линии силовых полей. Уже по одной этой причине нам не обойтись без вышеупомянутой вводной картины. Ведь для нас, когда мы пытаемся облечь трагический случай в форму связного повествования — то есть более или менее разумно упорядочить массу мелочей, составляющих жизнь и смерть человека, да к тому же загадочных, — для нас этот вечер интересен главным образом тем, что именно здесь почти все участники "истории" встречаются друг с другом в последний — а кое-кто и в первый — раз.