– Ужас какой… – пробормотала Евгения, глядя на черные окна, и шагнула к стене. Провела по шершавым кирпичам рукой. В свете прожекторов было видно каждую трещинку. – Послушай, Толик, тебе не страшно открывать клуб в таком месте? А вдруг это отпугнет людей?

– Наоборот. Я изучал общественное мнение. Если есть легенда – это хорошо. Несчастная женщина, убитая из ревности… Самое оно для клуба одиноких сердец!

– Тебе виднее… – пробормотала Евгения.

Толик притянул ее к себе, обнял.

– Женька… Женька, какие ж мы с тобой дураки! – с тоской произнес он и поцеловал ее. Евгения даже оттолкнуть его не смогла – так она была удивлена и шокирована. Откуда столько нежности? Впрочем, ее бывший муж всегда отличался пылкостью. Легко терял голову, но так же легко охладевал. (Такие перепады настроения очень утомляли Евгению.)

– Что ты делаешь? А как же Ася? – мрачно напомнила она.

– При чем тут Ася? Мы с тобой столько лет были вместе… Неужели ты ни о чем не жалеешь, не вспоминаешь обо мне? – Он опять поцеловал ее.

– Нет, – вырвалось у Евгении. Она оттолкнула от себя бывшего мужа.

– Нет?..

– Господи, Толик, мы с тобой разные люди, это просто не судьба…

– Нет?!

– Нет! – закричала Евгения, которой уже надоело притворяться. – Нет! Ну и что? Поехали отсюда… Мне «лейка» нужна! Сколько можно тебя просить…

– Ах, ты о «лейке» своей все время думала… На меня тебе наплевать! – дрожащим голосом проговорил Толик и отступил назад, разглядывая бывшую жену с ног до головы. – Лицемерка… Чудовище!

– Ну что ты как ребенок, как подросток себя ведешь… Любит – не любит, вспоминает – не вспоминает… Ты мужик или кто? Сделай, что обещал, и точка! – с ожесточением отчеканила Евгения.

– А ты – женщина? Кто ты? Ты истеричка. Стерва, хамка, скандалистка!

– Я? Да это ты истерик! – возмутилась она. – Послушай, Толик, так себя взрослые люди не ведут… Ты хороший, но…

– А я еще всю душу перед тобой вывернул, о мечте своей рассказал! – не слыша ее, схватился за голову бывший муж. – Я с ней как с человеком, а она…

– Ты же не видишь других людей! Ты не слышишь их! Ты только о себе… ты не способен думать об окружающих!

– Я? Я, который придумал клуб одиноких сердец? Я думаю о людях! – заорал Толик.

На стене метались их черные тени – комичный и страшный эффект.

– Неправда, – затрясла головой Евгения. – Ты не о людях думаешь. Ты думаешь о том, как они будут тебе благодарны. Ты хочешь, чтобы о тебе все говорили. Чтобы тебя уважали…

– Да! Я хочу помочь людям! Я делом занимаюсь, а ты – какой-то ерундой… Фотография! – Толика опять трясло, теперь уже от ненависти. – Что такое твоя фотография? Это всего лишь отражение жизни… Не жизнь, а ее от-ра-жение! Нет занятия более бесполезного, пустого и ненужного – чем фотография…

– Да ты же мне завидуешь, – упрямо возразила Евгения. – Ты когда-нибудь анализировал свою жизнь, свое поведение, мотивы своих поступков? Ты, Толик, мне всегда завидовал – что я делом занимаюсь, что у меня есть дар – творить, а у тебя нет ничего… Ты даже денег не можешь заработать – без помощи своей мамочки!

На Толика после этих слов страшно было смотреть.

Евгения уже жалела о том, что опять сорвалась, опять проявила несдержанность.

Он вдруг подскочил, потащил ее в распахнутые двери старого дома – туда, в черноту, пропитанную подвальным, сырым запахом. Евгения попыталась вырваться – бесполезно.

– Я тебя убью… вот прямо сейчас… – бормотал Толик бессвязным голосом. – Ты мне всю жизнь испортила… Ведьма!

Его руки были у нее на шее, Евгения задыхалась. Она вдруг ясно поняла – Толик действительно хочет ее убить. Она сама довела его до такого состояния. Она сама…

– Прости… – едва слышно выдохнула она.

Толик сразу же ослабил хватку, отпустил Евгению. Здесь, в темном подъезде (лишь немного света от прожекторов пробивалось через распахнутую дверь), были едва различимы контуры лестницы, дверей, какой-то рухляди… Евгения не видела лица Толика. Чего ждать от бывшего мужа? Он успокоился? Он пришел в себя?..

– Еще не хватало… еще не хватало руки о тебя марать, – с отвращением произнес Толик. – Мало ты мне жизнь портила… Я не стану тебя убивать. Я еще поживу на свободе, успею много чего хорошего сделать… помочь людям…

– Как помочь? Построить клуб? – Евгения, хоть и зареклась уже с ним спорить, все же молчать не умела. – Разве это помощь? Да и нужна ли помощь этим дуракам, которые придут в твой клуб пиво пить и музыку слушать?.. Одинокие они… Не понимают их… Сами бы попробовали кого понять! В волонтеры шли бы! Старикам, больным помогать! – Евгения попятилась к выходу, спотыкаясь о кирпичи. – Боже, Толик, ты же меня так и не понял… Ты меня – сделал счастливой? Меня, одну? А хочешь осчастливить тысячи бездельников, да еще таким способом… запихнув их скопом в какой-то клуб…

Выскочила вон из старого дома, побежала через дорогу к набережной.

Толик догнал ее, больно схватил за локоть, развернул.

– Я так и думал, – презрительно произнес он. – Ты все об одном и том же, Евгеника. Ты меня достала этим вечным желанием доказать, что ты умная, а я дурак. Что ты гений, а я бездарность… Надоело! Я реально дело делаю, а ты… ты клепаешь фотографии. И этим все сказано! Да, вот еще что… Я тебе не отдам твою «лейку». Хотел, а теперь не отдам. Все, прощай. И не обманывай людей… Я у нее ребенка отнял, видите ли. Не стыдно, а, посторонним мужчинам голову морочить? Аферистка.

Евгения вытерла слезы.

– Что? – всхлипывая, спросила она. – Откуда… откуда ты знаешь?

– Оттуда! – уже веселым, издевательским голосом крикнул Толик, шагая к своей машине. – Тот мужик – Глеб – был у меня вчера. И я ему все рассказал, все-о-о…

– Что ты ему рассказал?..

– Правду! Что ты стерва и обманщица. Ребенка какого-то приплела… Господи, какое счастье! – закричал Толик, запрокинув лицо к ночному небу. – Какое счастье, что нас с этой женщиной ничего не связывает! Господи, спасибо тебе!

Он сел в машину, хлопнул дверцей и уехал.

Евгения осталась на набережной одна. Впереди сиял разноцветными огнями центр города. В ночном воздухе была разлита какая-то безмятежная лень. В такой вечер нельзя быть одной. Такие вечера – для поцелуев и нежных слов. Для любви…

Одиночество.

Раньше Евгения не ощущала его совершенно. Она была одинока, но нисколько не страдала от этого. Ей никто не требовался. Ей и сейчас не был нужен какой-то абстрактный мужчина рядом… Ей необходим только… Глеб. Она одинока, потому что рядом нет Глеба. Она едва знала его, но инстинктивно, как и всякая женщина, чувствовала – именно с этим мужчиной она могла быть счастлива.

Вот если бы он оказался сейчас рядом!

Но после всего того, что она натворила, после того, как Толик поговорил с ним, – наверное, бесполезно даже мечтать о Глебе. Он теперь считает ее, Евгению, аферисткой и лгуньей.

Объяснить ему все? Как? Бумажку с телефоном она порвала собственноручно… да к тому же Глеб женат… и дети у него наверняка тоже есть.

Нет-нет, бесполезно о нем вспоминать. Евгения улыбнулась, затрясла головой, отгоняя от себя наваждение.

Кстати, о детях.

Толик стал называть жену Евгеникой после того, как однажды, в самом начале супружеской жизни, ей приснилось, будто она беременна и ребенок шевелится в ней. Потом она рожает – тяжело, но как-то не мучительно, словно процесс родов – вещь естественная и нормальная. Потом кормит – молоко течет у нее из сосков…

Евгения проснулась и немедленно рассказала этот сон мужу. Она ничего не умела держать в себе долго, о чем думала – о том и говорила. Но подобной реакции от Толика она никак не ожидала.

Потому что Толика после этого рассказа стошнило.

Он тогда брезгливо заявил, что в размножении есть нечто отвратительное и уродливое. Что только самка может мечтать о подобном. Мечтать нужно о высоких вещах, а уж никак не о том, как рожаешь, как из лона вываливается послед, как разбухают молочные железы, и прочих утробных гадостях.

Евгения тогда неуверенно возразила – что плохого в том, чтобы родить ребенка от любимого мужчины, от мужа? Что плохого в материнстве, процессе естественном и нормальном? Что плохого в детях? В родных детях, взявших от отца и матери самое лучшее?!

Тьфу, возразил Толик – евгеника какая-то!

С тех пор он называл жену в минуту плохого настроения Евгеникой. Он сам детей не хотел, и отцовство казалось ему отвратительным. Наверное, потому, что оставался в положении сына – пусть и нелюбимого. Толик ненавидел свою мать, и любой намек на родительские отношения отвергался им. К тому же он не мог представить, что его жена может любить еще кого-то (ребенка), а не исключительно его одного.

«В сущности, я не солгала Глебу, когда сказала, что Толик отнял у меня ребенка. Так и есть! Он не дал мне возможности стать матерью».

Впрочем, ладно, бог с ними, с детьми. Желание завести их пропало еще тогда, после гневной отповеди мужа, назвавшего подобные желания убогими, утробными, превращающими женщину в самку.

Дело в другом.

Толик все-таки сумел отомстить бывшей жене. Он лишил ее того, что радовало Евгению. Старого фотоаппарата.

Евгения пользовалась им не так часто, но каждое фото, сделанное с его помощью, было волшебством, магией. Ритуальным действом. «Лейка» являлась символом ее дара – вроде скипетра в руках королей… Символом ее власти над людьми. Символом того, что у нее был этот дар, а у других – нет.

Толик, не будь совсем дурак, понял это. Эх, ей бы сдержаться сегодня, промолчать… Теперь он точно не вернет «лейку».

– Опять я все испортила! – Слезы отчаяния и злости брызнули у Евгении из глаз.

* * *

…Задолго до рассвета он проснулся и понял, что больше не сможет сомкнуть глаз.

Глеб вышел из дома, когда над Москвой клубился густой серый туман. Двор был пуст, лишь слегка покачивались качели на детской площадке, издавая прерывистый, скрипящий звук.

Глеб остановился, глядя на качели.

Только сейчас он понял, какой никчемной была его жизнь. Он ничего не знал и, что еще хуже, не хотел знать. А иначе как объяснить, что родная жена не делилась с ним своими проблемами?..

«Это генетика. Наследственность, – убеждал себя Глеб. – Если дело в наследственности, то это все объясняет. Аборты Нина делала потому, что была высокая вероятность родить каких-нибудь… уродцев. Уродцев… Нет, нельзя так говорить про детей, пусть и нерожденных!»

Глеб хотел быть отцом – только это желание, загнанное в самые дальние закоулки сознания (этим желанием ведь можно было обидеть несчастную, больную Нину!), не проявлялось раньше. Если бы он не открыл, что Нина лжет, что у Нины есть какая-то тайна, – Глеб и дальше бы продолжал жить под лозунгом «мне ничего не надо, все и так хорошо».

Самое ужасное, что и к Нине Глеб теперь уже не мог относиться так, как раньше, – с всепрощающей, болезненной нежностью. С трепетной жалостью.

Как можно жалеть человека, который много лет лгал? Каким железным характером, какой силой воли надо обладать, чтобы так притворяться… Нина вполне могла соперничать с разведчиком. Со шпионом, живущим в чужой стране под чужим именем. Со Штирлицем, если на то пошло!

Глеб сел в машину, захлопнул дверцу. Включил GPS-навигатор – дорога предстояла долгая, незнакомая.

На экране заставкой мелькнуло улыбающееся лицо Нины. Ее глаза смотрели с любовью, тихой радостью – и Глебу опять стало не по себе. Да, она лгала – мгновенно возразил он себе. Да, она вела себя, как шпион во вражеском тылу. Но ведь не просто так она это делала! Нина делала это из-за любви к нему, к Глебу. Она так любила его, что не в силах была сказать правду… Двадцать лет молчания – это ли не подвиг?..

«Я свихнусь, если не узнаю всю правду, – с ожесточением подумал Глеб. – Все, надоело. Уж тетка должна мне рассказать правду о Нине!»

Дороги были почти пусты. Но туман не позволял ехать быстро. Как только Глеб покинул город и выехал на трассу, туман стал еще гуще.

Глеб никогда не лихачил – но не потому, что боялся скорости, экстрима. Он не опасался разбиться – он не хотел, чтобы по его вине разбился кто-то другой. Даже сейчас, когда его сжигало нетерпение, он не позволял себе гнать. Ни одна тайна, ни одно дело, даже самое важное, не стоит человеческой жизни.

Часа через два туман стал рассеиваться. Солнце поднялось над горизонтом, подсветило листву, уже начавшую желтеть. Глеб прибавил скорость. «Если бы у нас с Ниной были дети, я бы возил их на дачу. Дачный папа. Они бы целое лето жили на природе. А когда я приезжал посреди недели – мчались бы ко мне с криками: «Папа, папа приехал!» Папа… Но Нина знала, что такое счастье невозможно. У нас могли быть дети, но кто гарантировал бы, что они смогли бы нормально говорить, радоваться, ходить?..»

Глеб уже настолько утвердился во мнении, что причиной всех тайн и лжи была плохая наследственность Нины, что его визит к тетке воспринимал как формальность. Формальность, которая лишь подтвердит его подозрения.