Татьяна Тронина - Нежность августовской ночи

На экране показалась физиономия известного диггера.

– Здравствуйте, – улыбнулся он. – Я считаю, что останки принадлежат жене известного купца, миллионера, построившего этот дом около ста лет назад… Как гласит легенда, муж убил жену и спрятал ее тело в строящемся здании…

Городские легенды были абсолютно неинтересны Валентину. Его сейчас вообще ничего не волновало.

Валентин залпом допил чай, вернулся в палату интенсивной терапии и сел рядом с кроватью, на которой лежала Зина – вся в проводах, датчиках, голова перебинтована. Врачи советовали разговаривать с женой. Возможно, знакомый голос поможет ей выйти из забытья.

У Зины бинты спускались до бровей, а ниже выглядывало мраморно-белое, фарфоровое личико. «Какая нежная кожа…» Невозможно было представить, что его жена – создание столь нежное, хрупкое, трепетное – попыталась буквально размазать себя по асфальту. Грубый черный асфальт – и эта нежная, светящаяся кожа! Несоединимо. Несопоставимо. Они не должны были соприкасаться, эти две материи… Никогда. «Господи, какие дикие мысли в голову лезут!»

– Зина… Зина, это я, – тихо начал Валентин. – Зина, все хорошо. Дети в порядке, дома. Я обедал. Ты ведь всегда волновалась, что я голодный… А я обедал, Зиночка!

Валентин замолчал, переводя дыхание – какой-то ком стоял в горле, мешал говорить. Мужчина прокашлялся, отвернувшись. А когда повернулся, то увидел, что жена открыла глаза.

Зина открыла глаза и смотрела на него. Валентин Куделин содрогнулся. От радости, от мучительного сожаления, раскаяния…

– Зина… Зина, я тебя люблю! – прошептал он и взял ее за руку. – Зина, ты меня слышишь?

Лицо жены было странно безмятежным, счастливым.

– Зина, ты… – Он не смог дальше говорить. «Прости, прости, прости!» – стучало у него в висках.

– Валечка, а почему ты плачешь? – вдруг удивленным, слабым голосом произнесла жена. – Валечка, я тебя тоже люблю… как все прошло?

«О чем она? А, об операции… Как прошла операция. Но почему Зина выглядит такой счастливой? Наверное, не понимает ничего. Сошла с ума, боже мой, она сошла с ума…»

– Все хорошо, – заставил себя ответить Валентин.

– Да? А когда его принесут? И почему у меня на голове повязка? – Она с трудом подняла свободную руку, коснулась бинтов.

– Кого должны принести, Зина? – растерянно спросил Валентин.

– Маленького. Я же маленького сегодня родила… Он здоров? Ты не передумал? Мы назовем его Санечкой, да? Как договорились? Валя, да что с тобой? – На лице жены отразилась тревога.

– Санечкой?

В этот самый момент Валентина озарило: Зина ничего не помнит. Не помнит!!! Она думает, что родила только что Саньку. Она – ни-че-го не помнит.

Травма головы стерла у жены события последних лет, воспоминания притормозили на предыдущем нелегком испытании в ее жизни – тяжелых родах.

Валентин, когда понял это, испытал шок. А потом… А потом он осознал, что все это значит. Зина же ничего не помнит. Ни о том, как пришла к ним в дом Нина, как она рассказала о том, что все годы супружества Зины на самом деле были ложью, обманом, как она, Зина, решилась рассчитаться с жизнью… Какое счастье. Значит, Зина ничего не помнит!

Это чудо. Самое настоящее чудо.

Грустно, конечно, когда мать не помнит о первых шагах своего сына, о его младенчестве… Но, раз жена думает, будто она только что родила Саню, то она не помнит предательства мужа, не помнит о том, что Валентин столько лет был ей неверен.

Ей вновь вернули то, что Зина, казалось, уже потеряла навеки. Счастье.

– Зина, я тебя люблю, – смеясь, восхищенно, потрясенно повторил Валентин. – Ты даже не представляешь, как я тебя люблю!..

– Кто последний? – спросила Нина, свернув в то крыло поликлиники, где располагались кабинеты терапевтов.

– Вы к кому? – нестройно, вяло отозвалась очередь, расползшаяся вдоль стен по стульям, креслам и диванам.

– К Рощину.

– К Рощину? К Рощину я крайняя… – отозвалась полная немолодая женщина в красной вязаной накидке. Нина эту женщину часто видела здесь и фамилию ее слышала – Соломатина.

– Я за вами буду, – любезно кивнула Нина и обернулась к креслу у стены, в котором дремал прыщавый юноша. – Молодой человек, уступите женщине место…

Юнец вздрогнул, очнувшись от дремоты, изумленно выпучил глаза на Нину (кто такая? о чем спрашивает?), а потом, сообразив, чего от него хотят, поспешно ретировался в другой конец коридора. Так-то.

Нина села в кресло, развернула газету, купленную только что, и углубилась в чтение. Женщина не любила праздного времяпрепровождения. Даже сидя в очереди к врачу, надо проводить время с пользой. Интеллигентные люди обязаны чем-то заниматься. Вон Соломатина… сидит напротив, усердно вяжет что-то. Молодец!

Ну-с, о чем пишут?.. У известного певца угнали новый автомобиль. (Так ему, педерасту, и надо!)

Качество питьевой воды в большинстве регионов не соответствует санитарным нормам. (Ха, удивили!)

Новый фильм с Анджелиной Джоли. (Ну и рожа у нее!..)

Известный писатель едва не потерял свою тещу в парижском Диснейленде… Что-что-что?! Руки у Нины вдруг задрожали, газета едва не скомкалась.

На развороте было фото Фридриха Бергера, хорошо знакомого Нине (псих и алкоголик тот еще). Фридриха невозможно не узнать – жутко одет, отвратительная шевелюра, безобразные очки, перекосившиеся на одну сторону, этот вечно задранный нос… Фридрих катил перед собой кресло-каталку со старухой. А рядом с ним на снимке вышагивала… Светка Злобина!

Нина сначала глазам своим не поверила. Но это была действительно Света. В манто, волосы дыбом, как всегда, круглые очки а-ля Надежда Константиновна… Под манто – кружевное платьице, длина – мини (!!!), сапожки на шпильках, сумка в виде сардельки. Светка…

Но почему она рядом с Бергером? Каким образом фото Светки оказалось в газете? С трудом уняв дрожь в руках, Нина принялась читать заметку.

«Известный немецкий писатель Фридрих Бергер прибыл в парижский Диснейленд с семьей. Они с женой настолько увлеклись катанием на «американских горках», что забыли старушку в зале игровых автоматов. Служащим Диснейленда пришлось разыскивать Бергера по громкой связи – до тех пор, пока семья не воссоединилась. Теща известного писателя так и не поняла, что с ней в это время произошло. Кстати, теща Бергера – урожденная графиня Шереметева…»

– Бред какой-то… – прошептала Нина. Вгляделась и узнала старушку на фото – это была действительно Светкина мать, Марь Петровна. Графиня? Нет, вранье. Марь Петровна всегда сходила с ума по аристократам, но чтобы она действительно была урожденной…

Но каким образом Светка стала женой Бергера? Невероятно… И что еще – они, эти чокнутые, Светка и Бергер, были странно похожи. Говорят, если муж и жена похожи, – это к счастью.

К счастью…

Нина яростно скомкала газету.

Соломатина, сидевшая напротив и ковырявшая спицами оранжевый мохер, вскинула голову:

– С вами все в порядке?

– Да… – с трудом выговорила Нина. – Но знаете… Лучше не читать газет.

– А я давно газет не читаю, – охотно отозвалась Соломатина. – Я вяжу. Вы с чем? – Она кивнула на дверь. – Простыли? Больничный хотите взять?

– Нет, я за направлением к кардиологу.

– И я за тем же! – обрадовалась Соломатина. И, понизив голос, добавила: – И почему без направления к кардиологу не записывают!

– Каждый раз приходится Рощину кланяться, – раздраженно согласилась Нина – она все еще не могла отойти от новости. – Скоты… Это не жизнь, а кошмар.

– И не говорите!

– Двадцать лет была замужем, – вдруг, без всякого перехода, начала Нина. – Бросил.

– Да-а? Вас? Муж? – Соломатина едва не выронила из рук свое вязанье. Придвинулась к Нине. – И что?

– Одна вот теперь.

– Другую нашел? – жалостливым шепотом поинтересовалась женщина.

– Естественно. Намного моложе.

– Какой ужас… А дети есть?

– Нет. Не судьба. Зачем я ему без детей?.. – Нина почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. – Отнял у меня все, живу в каком-то углу, консьержкой подрабатываю…

– Какие же мужики гады! – с чувством закивала Соломатина. – Нет, но вы не переживайте, вы такая молодая еще, красивая…

– Соломатина! – выглянула в коридор медсестра. – Проходите к доктору.

Женщина, бросив вязанье на стул, убежала в кабинет.

Нина осталась сидеть в своем кресле, мучительно переживая счастье своей бывшей подруги. И свое собственное несчастье.

Как странно – чем дальше, тем больше она думала о Глебе. Перед глазами Нины все время стояло его лицо, как на той фотографии, которую сделала ее разлучница. Да, да, Нина почему-то вспоминала Глеба не таким, каким видела своего мужа в жизни, а таким, каким он был на том фото, сделанном в технике сепии.

Это было лицо мужчины ее мечты. И почему Нина это не поняла раньше…

Если бы время можно было повернуть вспять!

Она бы любила Глеба. Только его. Единственного.

* * *

Евгения заснула днем. С ней это в последнее время часто случалось.

…А когда открыла глаза, было уже начало шестого.

Евгения встала и, не зажигая свет, подошла к окну.

Сумерки, дождь. Бесконечный сентябрьский дождь.

И опять хотелось есть. Очень хотелось есть.

«Так я скоро в дверь не пролезу!» – уныло подумала она, мельком взглянув на свой силуэт, отражавшийся в зеркальной витрине шкафа. Это не она, это какой-то шарик на ножках.

Недавно в женской консультации сказали, что будет мальчик. Сын! Глеб тогда засмеялся: «А помнишь, Женя, ты в первую нашу встречу придумала историю о сыне Димке, которого ищешь? Ну вот, ты его нашла. Поздравляю. Димкой и назовем, да?»

Евгения осторожно подошла к соседней двери. Там был кабинет мужа. В самом начале их семейной жизни они договорились, что друг другу не мешают, когда работают.

Поэтому Евгению сейчас раздирали противоречивые желания – с одной стороны, ей очень хотелось зайти к мужу, прижаться к нему, обнять. Это ее всегда так успокаивало, приводило в такое блаженное, умиротворенное состояние…

С другой стороны, она понимала, что Глебу не стоит мешать.

«Нет, не буду заходить, – решила Евгения. – Лучше пойду на кухню и доем творожную запеканку. И бананы еще, кажется, должны остаться».

Но как хочется увидеть его лицо! Ведь невозможно насмотреться на своего любимого…

Евгения вполне могла сфотографировать мужа – в тот момент, когда он оборачивается к ней, смотрит на нее. Потому что именно в этот самый миг лицо Глеба отражало абсолютную, бесконечную любовь.

Конечно, Глеб всегда глядел на жену с приязнью, но были особые моменты, когда его любовь проявлялась в максимально концентрированном, жгучем виде… Например, когда он поворачивался к ней после долгого сидения за компьютером. Или когда просыпался.

Словом, для удачного фото необходимо было лишь поймать тот самый, первый взгляд после расставания, хоть и недолгого, символического… И – нажать на кнопку.

Получился бы отличный фотопортрет! Можно не беспокоить мужа лишний раз, а любоваться на его фото. Смотри – не хочу! Пожалуй, для такого дела можно было даже расчехлить любимую «лейку»… («Лейку» вернула год назад Ася, после похорон Толика. Оказывается, все это время старый фотоаппарат лежал в его квартире.)

Но с некоторых пор Евгения не делала портретов мужа. Был один – тот, давнишний, когда она сфотографировала Глеба на катере, и – все.

Больше – никаких портретов, решила Евгения. Конечно, приходилось фотографировать Глеба для домашнего альбома, где фиксировались всякие семейные торжества (без этого нельзя!), но вот профессиональных фотосъемок мужу Евгения поклялась не устраивать.

Потому что Глеб – в ее сердце. В реальной жизни. Живой и настоящий. Такой, какой он есть. И это лучше, чем даже самый распрекрасный снимок, сделанный самым совершенным фотоаппаратом.

– Женя, я тебя слышу! – весело закричал Глеб. – Ты встала?

– Да, – отозвалась Евгения, стоя за дверью.

– А чего не заходишь? Иди скорей ко мне, я соскучился.

Евгения открыла дверь.

Глеб, сидевший за компьютером, развернулся на стуле – навстречу Евгении. Протянул ей руки.

В этот миг, когда они еще только тянулись друг к другу, в этот последний миг перед объятием, его лицо выражало такую абсолютную, такую бесконечную любовь…