– Алло, «Скорая»?.. Выезжайте, срочно.

Он быстро, четко продиктовал адрес, причину вызова и прочее.

– Ждите, будем, – ответили ему.

Валентин положил трубку на рычаг.

– Будь ты проклята… – едва слышно произнес он. Его слова относились к Нине.

Валентин Куделин выскочил из квартиры и побежал вниз по лестнице – быстро, очень быстро… К своей Зине.

* * *

В Доме книги, что неподалеку от Болотной набережной, было не протолкнуться. Еще задолго до назначенного часа повалили поклонники Бергера. Особенно много набежало девиц – молодых, интеллектуально-сексуального вида…

Девицы то и дело выскакивали на улицу и там, у входа, с жадностью курили, курили, курили…

На Глеба никто не обращал внимания – переводчиков (равно как и сценаристов еще, например) не знают в лицо. Публике неведомы их фамилии. Переводчикам достаются лишь отблески славы…

С Глебом здоровались лишь те, кто имел отношение к издательскому бизнесу. Вот там – в узких кругах – Глеб был хорошо известен. «Гляди, вон Мазуров… один из лучших… Бергеру повезло!» «Мазуров…» «Мазуров – профи. Таких уже не осталось. Зубр!» – время от времени слышал Глеб за спиной.

Это было лестно, хотя, разумеется, не шло ни в какое сравнение с популярностью Бергера. Глеб вдруг задумался – хотел бы он такой славы, как у Фридриха? Чтобы быть у всех на устах?

У всех – нет. Глеб работал не для этой цели. Он даже не стремился особо стать лучшим переводчиком. Сколько Глеб себя помнил, он просто хотел сделать свою работу максимально хорошо, добросовестно, при этом не особо думая о том, лучший он или не лучший… И, как-то само собой получилось, что в своей профессии он достиг максимальных высот. Он никогда не мечтал о бешеных гонорарах, он стремился лишь к тому, чтобы его работу адекватно оплачивали. И ему платили немало.

Глеб не стремился к тому, чтобы за ним бегали восторженные поклонницы. Он лишь хотел, чтобы его ценила его возлюбленная. Его женщина, единственная… До недавнего времени Глеб все делал для того, чтобы Нина гордилась им.

Но оказалось, жене успехи мужа безразличны… Интересно, если бы у Глеба была такая же бешеная популярность, как у Бергера, Нина забыла бы о своем Валентине? А если б денег у Глеба было как у нефтяного магната, стала бы Нина изменять?

…Мысли о Нине не оставляли Глеба. Но сейчас он думал о жене почти спокойно. Да, она его не ценила. Ну и что? У всякой медали есть вторая сторона… Зато Глеб, пока жил в эмоциональном вакууме, выключенный из жизни, стал лучшим в своей профессии.

– Глеб, голубчик, прекрасно выглядите! – в служебном помещении, где собрались организаторы встречи, к Глебу шагнул Иван Павлович. – Сейчас Фридрих подъедет…

– Аншлаг! – Глеб мотнул головой в сторону зала. – Видели?

– Да… А еще говорят, в России мало читать стали! – Иван Павлович наклонился к Глебу и зашептал ему на ухо: – Жду не дождусь, когда этот Бергер уедет… Я ж все эти дни с ним, бегаю следом, пью за компанию. Печень болит, жена разводом грозит, пару раз чуть до милиции дело не дошло – когда я Фридриху ночную жизнь Москвы показывал… Он же вечно лезет куда не надо, он маргиналов каких-то все время к себе притягивает! А про тот случай, когда мы в канализационный люк свалились на Солнечном острове, – вообще с ужасом вспоминаю. Как только живы остались!

– Все, Иван Павлович, отмучились! – засмеялся Глеб. – Послезавтра наш Фридрих уезжает.

– Жду не дождусь… – повторил Иван Павлович и обернулся на шум у двери, ведущей к служебному входу. – О, прибыл! Слава богу, без опоздания.

В комнату вошел Фридрих Бергер, звезда современной мировой литературы.

В своей неизменной старушечьей кофте, драных джинсах, красных мокасинах. На носу у Фридриха, как всегда, громоздились очки, перекошенные на сторону. А еще на голове у Фридриха красовалась кроличья шапка-ушанка, из-под которой торчали в разные стороны буйные рыжие кудри.

– Уй, мама-а… – заскулил Иван Павлович. – Так и не снял! Это он вчера на Арбате купил шапку… Как бы ее у него отнять?..

– Проще простого. Я сейчас попрошу у Фридриха померить шапку, а вы его в зал сразу выводите. После пресс-конференции я ему его головной убор верну.

– Глеб, вы мой спаситель!

Дверь, ведущая в зал, на короткое время распахнулась. Глеба обдало тем особым запахом, который бывает только в книжных магазинах (запах книг, только что изданных!), и он увидел помещение, полное людей. Телевизионщики размещали камеры, ставили свет. В зале царил невообразимый шум. Переговаривались люди, играла музыка, по громкой связи давали объявление, что с минуты на минуту состоится встреча с писателем Фридрихом Бергером…

* * *

Зина была еще жива, когда приехала «Скорая», правда, Валентина сразу предупредили, что шансов почти нет. Открытая черепно-мозговая травма.

– У нас трое детей! У нас трое детей… Как же так получилось? Ведь трое детей… – всю дорогу до больницы, сидя в машине «Скорой», исступленно твердил Валентин.

Приехали на вызов врачи быстро, до больницы довезли тоже быстро (утро, пробок мало), но вряд ли эта оперативность могла помочь Зине – как пыталась всю дорогу растолковать Валентину молодая энергичная фельдшерица. Тяжелый случай. А Валентин и без нее понимал – все плохо.

Все очень плохо. Просто ужасно.

Дальше приемного покоя мужа пострадавшей не пустили. Он буквально приклеился к окошку справочной, каждые пять минут спрашивая у регистраторши, нет ли сведений о Зинаиде Куделиной.

В конце концов регистраторша выгнала Валентина из приемного покоя в палисадник.

– Мужчина, там ждите, нечего над душой стоять… Я сама к вам выйду и скажу, если какие новости появятся!

Валентин сел на скамейку перед входом, уставился на клумбу с желтыми ноготками. У него не было ни мыслей, ни волнения, ни надежды. Все кончено. Уже никогда не будет так хорошо, как раньше. Впереди – только холод и мрак…

Внезапно у него зазвонил сотовый.

– Алло!

– Куделин? Куделин, это Света Злобина… Еще помнишь такую?

«Какая Света? А, та, бывшая одноклассница… Подруга Нины!» Валентин не видел Свету Злобину лет пять, если считать от последней встречи выпускников. Нина же с ней дружила со школьных лет, часто рассказывала о своей подруге, да… О том, какая Света бесцеремонная и грубая. О том, что Света Злобина, наверное, так и умрет старой девой… И все такое прочее в этом же духе. Кажется, Света была в курсе всех событий – как неизменная наперсница Нины. Дуэнья…

– Чего тебе?

– Ты поразительно вежливый… Здравствуй. Слушай, пора с этим кончать. Я с тобой поговорить хочу, как… э-э… как друг детства, можно сказать, – напористо начала Света. – Ты должен одуматься. Так нельзя! Это не по-человечески! Пошли ее к черту… Вернись к своей Зине. У тебя дети, Куделин, ты седой уже, наверное…

– Кого я должен послать? – пробормотал Валентин.

– Нинку, вот кого! Так жить нельзя!!! – свирепо заорала Света. – Это грех, между прочим!

«О чем это она? – Валентин никак не мог сосредоточиться, он в этот момент завороженно смотрел на ноготки. – Ах, она о Нине… О том, что грех встречаться с любовницей. Поздно».

– Куделин, ты меня слушаешь?

– Света… Света, Зина умирает, – пожаловался Валентин.

Пауза. Тишина. Потом взрыв:

– Куделин!!! Как это она умирает?! Зинка? Да ты чего?..

– Она с балкона упала. Вернее, прыгнула. Сама.

– Ох ты… Узнала?

– Да, узнала все. К нам Нина заходила.

– Ох ты-ы!.. – завыла Света. – Ой, ё-о-о… Беда… Куделин, а ты где?

– В больнице Селезневской. Сижу тут, в палисаднике, жду новостей. Но все плохо. Все очень, очень плохо, Света.

Неожиданно в трубке раздались короткие гудки. Валентин нажал на кнопку отбоя.

Сколько потом прошло времени, он не запомнил. Минут тридцать, а может, час.

– Куделин! – завопил кто-то, торопливо приближаясь к нему по аллее. Женщина в белом летнем пальто, которое в первый момент показалось Валентину больничным халатом. Светка Злобина? Откуда она тут взялась?

– Света? Как ты меня нашла? – пробормотал Валентин, с тоскливым недоумением уставившись на бывшую одноклассницу.

– Ты же сам сказал, что в Селезневской… Как она? Как Зина? – Света подбежала и буквально вцепилась в Валентина, в лацканы его пиджака.

– Не знаю… Идет операция, – отвернулся он.

– Так, может, выживет! – со страстной надеждой закричала Света. – Выживет твоя Зина, и все будет хорошо…

– Во-первых, вряд ли. Очень тяжелая травма. Ей трепанацию делают, – тихо произнес Валентин и сглотнул – в горле стоял ком. – Во-вторых… Во-вторых, уже никогда не будет хорошо.

– Неправда!

– Света, не надо. Лучше иди… Иди, я сам.

– А дети? Как дети? Кто с детьми? Я помогу!

– Дети пока не знают. Я Ване позвонил, чтобы он Санечку из сада сам забрал. Лиза еды приготовит, она умеет. Они дружные, справятся. Я Ване сказал, что мама заболела. Правду пока не говорил… Потом.

– Куделин… – В глазах Светы, за очками, стояли слезы. – Ты дурак.

– Я знаю. Я виноват.

– Что, так Нинку любил?

– Нет. Я уже давно ее не любил.

– А что ты тут сидишь?

– Я же говорю – операция еще не закончилась… Куда мне идти-то? – простонал Валентин.

– Куда? – Света на миг задумалась. Ее ноздри раздувались от волнения. – Да хоть в церковь иди – вон она, через дорогу. Помолись за здравие. Чтобы Зина выздоровела!

– Света, я в чудеса не верю. Она не выздоровеет. И потом, двадцать лет обмана… Кто такое простит, кто такое забыть сможет… Такое даже господь бог уже не исправит!

– Ну и что?! Иди! Не сиди тут просто так…

– Сама ты иди… Мне не до тебя! И без того тошно, – простонал Валентин. – Дай одному побыть, а?..

Света некоторое время буравила Валентина испепеляющим взглядом, потом топнула ногой и убежала.

Валентин еще раз наведался к окошку справочной – ничего.

Он снова вышел во двор. Сидеть он больше не мог, сделал круг по больничной аллее. Потом все-таки отправился к проходной, покинул территорию больницы, перешел дорогу. Церковь и правда находилась близко. Вон она – стоит за оградой, среди берез. Тишина, зеленые листья, солнечные лучи бегут по асфальту.

Валентин вошел внутрь, глядя себе под ноги. В бога он никогда особо не верил. Он просто использовал сейчас последний шанс. Других шансов у него не было.

В храме было полутемно, тихо – еще не время службы, да и день такой… Первое сентября, все заняты. К какой иконе идти? Вон их тут сколько… У старушек, которые толкались у прилавка со свечками и наверняка были в курсе, Валентин спрашивать не стал. Он ни с кем не хотел говорить, да и само ощущение того, что нет смысла в приходе сюда, продолжало его терзать. Театральщина какая-то, бессмыслица… Последняя надежда кликуш и истеричек – просить о чуде.

«Ну да ладно, раз уж делать больше нечего…»

Валентин подошел к иконе Божьей Матери (с женщиной договориться проще, они добрее), попытался вспомнить, как надо креститься. Заставил себя перекреститься, не поднимая головы.

– Матерь Божья, помоги, – с усилием, едва слышно произнес он. – Спаси Зину, пожалуйста.

Молитв Валентин не помнил, и что еще полагалось говорить в таких случаях – он тоже не знал. Глупо, бессмысленно… Ничего не исправить. Дело сделано. Жизнь не исправишь.

«Грех… – вяло подумал Валентин. – Светка сказала – грех. Мой грех. Не ее, не Зины…»

– Матерь Божья, это мой грех. Пусть Зина выживет. Пусть она будет здорова. – Подумав, шепотом добавил: – Пусть дети наши будут счастливы. Пусть они никогда не станут плакать из-за меня, дурака… Я виноват. Я виноват. Меня накажи…

И тут вдруг случилось что-то странное. Слова нашлись – Валентин медленно, не осознавая того, что делает, опустился на колени, прижался лбом к каменному, холодному полу и зашептал: «Я люблю ее… Я ее всегда любил, Ты же знаешь! Она милая, хорошая, красивая… Она птичка. Она рыбка. Спаси ее!» Валентин говорил долго, он рассказывал о Зине, о себе, о том, как они жили, как он не мог оставить Нину, как приятно и сладко было играть в неземную любовь к замужней женщине – правда, до тех пор, пока не надоело. До тех пор, пока он не понял, что вся его «неземная» любовь давным-давно испарилась, исчезла, превратилась в прах и пепел. А любовь к Зине, любовь Зины к нему была всегда. Как солнце. Разве вспоминают о солнце? Замечают его?..

Когда Валентин рассказывал о Зине, его словно стало выкручивать изнутри. Он заплакал. «Но почему, почему нельзя прожить жизнь сначала?! Я бы все по-другому сделал… Я бы никогда… Я – виноват!»

…Валентин тяжело поднялся с коленей, побрел назад. У перекрестка его окликнула какая-то прохожая:

– Мужчина, где здесь «Утоли моя печали»?

– Что? – вздрогнул Валентин – словосочетание, хоть и знакомое, мучительно поразило его. Ведь его печаль – ничем не утолить. – О чем вы? Я не знаю.