Комнату для гостей она отдала Руже, вернувшись домой вместе с ней. Во время семейного ужина (приготовленное Зыгмунтовичем блюдо Сабина выбросила, а на ужин соорудила самые что ни на есть обыкновенные бутерброды из того, что этот чересчур уж склонный к экспериментам повар милостиво оставил в холодильнике) она постаралась убедить Анджея в том, что второй раз войти в одну и ту же реку не получится, а прежде всего в том, что он для нее слишком хорош и она не хочет испортить ему жизнь. Сейчас Анджею нужно зализать раны, но у него еще все впереди, в чем он через некоторое время и сам убедится. Спортивный мужчина немного за сорок, у которого завершена процедура развода и который вполне может начать новую главу своей жизни, — лакомый кусок для огромного множества женщин в поиске.

— Если позволишь дать тебе совет, ориентируйся на возрастную категорию от тридцати и выше, — добавила Сабина, заканчивая свою речь.

Возможно, аргументы, использованные ею, были не так уж искренни и продиктованы не слишком благородными намерениями, но все равно она собой гордилась. Разруливание этой курьезной ситуации казалось ей достижением, сравнимым с улаживанием вооруженных конфликтов на Ближнем Востоке.

Следующий день стал наградой за то, что она каким-то образом все это пережила. Впервые в этом году Сабина достала шезлонг и разложила его на остекленной веранде. Правда, «позагорав» всего три минуты, она побежала в дом за шерстяным свитером, но все равно ощущение солнечного тепла, ласкающего лицо, было несравненным. Весна храбро шла в наступление. Деревья вот-вот собирались выстрелить свежей зеленью, а на газонах тут и там крокусы подставляли солнцу свои фиолетовые чаши.

Сабина лежала с закрытыми глазами и делала дыхательные упражнения. Недавно она наткнулась в Интернете на страницу, обучающую дыханию — этому, казалось бы, не требующему никаких дополнительных знаний действию. Вдох— концентрация на соответствующих мышцах, внутренних органах — громкий шелест выдыхаемого воздуха. Немного похоже на занятия по йоге, но без всяких выкрутасов на матрасе. Сабина решила попробовать — она как раз искала способы совладать со своим взбудораженным «я». Увы, даже во время этих попыток разгрузить ум и сосредоточиться на простейшем действии — дыхании — в ее сознание вкрадывались мысли обо всем том, что разыгралось в ее жизни. Так или иначе, событий последних месяцев хватило бы и нескольким живущим, что уж говорить о ней одной.

Но кое-что в этом безумном хороводе оказалось самым важным и вышло на первый план: похоже, Сабина вновь обретала свою дочь. Это было так замечательно, что на все остальное, собственно, можно было махнуть рукой. Даже на этот чертов дамоклов меч — компрометирующие материалы Бориса, которые все еще не были опубликованы.

У Ружи на завтра был забронирован билет на самолет в Нью-Йорк. Она возвращалась к своей учебе, но — по крайней мере, в глазах Сабины — возвращалась совершенно новой личностью. Как будто ей тоже нужно было достичь своего дна, чтобы оттолкнуться от него и протрезветь. Это казалось чудом, но дитя Сабины, это вечно недовольное, претенциозное создание, в кратчайшие сроки превратилось в нормального человека. И сейчас, лежа в шезлонге и вдыхая все новые порции насыщенного йодом воздуха, Сабина чувствовала пронзительную грусть — из-за того, что Ружа уезжает именно теперь, когда после стольких лет между ними наконец установился мир. У Сабины возникло ощущение, будто они с дочерью лишь сейчас начали по-настоящему узнавать друг друга.

Разве не славно было бы матери с дочерью побыть здесь вдвоем? Жить простой жизнью: бегать по пляжу, готовить обеды, ездить в кино в Гданьск — в общем, радоваться обществу друг друга, чего у них давненько не случалось.

Руже, судя по всему, тоже не очень-то хотелось уезжать. Упаковав в сумку вещи, она спустилась вниз и теперь стояла на веранде, глядя вдаль. Хотела что-то сказать, но не могла собраться с духом. Только переминалась с ноги на ногу и жевала жвачку для бодрости.

— Ну? Что у тебя там? — заговорила первой Сабина.

— Пф-ф-ф… — выдохнула она. — Пора мне, наверно, уматывать.

— Уже? — Сабина приподнялась на шезлонге и посмотрела на дочь.

— Time moves on[112]. Пора собираться. — Ружа пожала плечами, елозя ногой по деревянному полу веранды.

— Я буду скучать.

Девушка подняла на нее глаза и, к огромному удивлению матери, ответила:

— Да, и я тоже.

На мгновение снова воцарилась неловкая тишина. Сабине хотелось вскочить с шезлонга и обнять эту упрямую девчонку, но на всякий случай она воздержалась.

— Слушай, — заговорила снова Ружа, — моя сокурсница, Джулия, сегодня утром написала, что есть работа в одном очень классном кафе. Я ведь, знаешь, бросила клич знакомым. Так что…

Сабина никак не могла собраться с мыслями: она кивала, но с совершенно изумленным видом. Ее дочь, рассказывающая о намерении пойти работать, — это примерно как Фидель Кастро, попивающий кока-колу.

— Ну, я все же решила, что пора уже начинать содержать себя самостоятельно, — как ни в чем не бывало продолжала девушка.

Желание Сабины обнять дочь стало еще сильнее, но она побаивалась, что это будет неправильно воспринято. Ей не хотелось лишать Ружу этого новообретенного ощущения, что именно она — хозяйка собственной жизни.

— Милая, — вместо этого сказала Сабина, поднимаясь, — я очень рада, правда. Это отличная идея. Но помни, что на меня ты всегда можешь рассчитывать. И на папу, разумеется, тоже, — добавила она.

— Да, мама, — услышав это «мама», Сабина едва с ног не свалилась, — но с этих пор я хочу попытаться жить на свои средства.

Голос Ружи звучал так серьезно, что Сабине невольно захотелось рассмеяться. Но она должна была признать: обновленная личность ребенка восхищает ее.

Через час, когда эта дочь, задыхаясь, бежала из «Афродиты», где попрощалась с отцом (Анджей еще не совсем пришел в себя после вчерашнего ужина и разочарования, которым стало для него решение бывшей жены), у дома уже ждало такси. Издалека Ружа смахивала на маленькую девочку, и Сабина, увидев ее из окна, почувствовала, как сжалось сердце. Она отнесла ужасно тяжелые сумки дочери вниз и хотела было попросить таксиста минуточку подождать, но тут пан Кшиштоф сам выскочил из машины и выхватил сумки у Сабины из рук. При виде таксиста ей вспомнился первый приезд в Миколово: это ведь пан Кшиштоф привез ее тогда из Труймяста. Она осознала, какой долгий путь прошла с тех пор. Подумала, мысленно улыбнувшись: пан Кшиштоф — точно метка, обозначающая поворотные пункты ее жизни. Он всегда появляется именно тогда, когда происходят какие-то переломные события.

— А вы та еще штучка! — крикнул он ей. — Мы в городке бились об заклад, когда же вы отсюда испаритесь, а вы даже зиму здесь продержались, респект. — Пан Кшиштоф посмотрел на Сабину с уважением и поправил свою рыбацкую шапочку.

Тут показалась Ружа в нью-йоркском облачении, и брови таксиста выразительно приподнялись.

— Эх, молодежь, — вздохнул он, затем понимающе взглянул на Сабину и добавил: — А мой отпрыск сделал себе на спине татуировку белого орла[113].

Сабина сочувственно улыбнулась, а Ружа, проигнорировав его слова, протянула матери руку:

— Ну, bye-bye[114].

Наконец поддавшись нарастающей в груди волне материнских чувств, Сабина обняла ее. Казалось, она обнимает длинную и тонкую деревянную щепку — ведь в ее руках Ружа тут же напряглась и одеревенела, — но все равно ощущение вновь обретенной близости охватило Сабину: ее дочь-дикарка не вырывалась из объятий, а это уже было немало. Очень даже немало.

— Вообще-то, — сказала Ружа, наконец отстраняясь от матери, — ты можешь и навестить меня, когда тебе надоест эта дыра.

От счастья Сабине хотелось взлететь, но она, невзирая на все, решила держать эмоции на поводке.

— Дорогая, я непременно приеду.

Она долго стояла у калитки и махала вслед — даже когда такси уже исчезло за поворотом. И ощущала, как слезы бегут по щекам. В кармане завибрировал телефон. Это Ружа! Прислала селфи, сделанное в такси, и сообщение:

Ты совсем не та бессердечная баба, какой я тебя считала. Thnx Mum, XOXO[115].

И тут уж Сабина разревелась безудержно. Как белуга. Но это были добрые слезы. Очищающие.

А выплакавшись и пообедав на террасе, она почувствовала, что готова работать. Позвонила Касе и сообщила, что зайдет сегодня и постарается разгрести все те дела, что накопились в пансионате, пока она пряталась от мира.

— А он…

Хотя Сабина и чувствовала себя значительно лучше, но его имя не в состоянии была произнести вслух.

— Бориса нет. — К счастью, Кася все понимала без объяснений. — На работу он не вернулся, на звонки не отвечает. Пропал. Может, это и к лучшему. После всего, что было, нечего ему здесь делать.

«Поджал хвост и смылся, — подумала Сабина. — Впрочем, как же это типично! Вот только хотела бы я знать, что у него на уме…» — размышляла она, уже направляясь в «Афродиту».

В послеобеденное время в пансионате было тихо и спокойно. Постояльцы, приехавшие на выходные, уже сдали свои комнаты, а новая группа должна была въехать лишь завтра. Сабина отправилась прямиком в конторку: она все же решила возвращаться к жизни постепенно, дозируя общение с людьми, и хотела избежать демонстративных приветствий. Сидя в конторке над стопкой бумаг, она боролась с собственными мыслями. Вот уже некоторое время что-то в ней нарастало и не давало покоя. На этот раз это «что-то» не было связано с ее бурной личной жизнью (с ней-то Сабина вроде пока разобралась). «Нет, я не могу этого сделать. Не стоит даже спрашивать…» — пыталась она отбить у себя желание, но без особого результата. Она уж и не помнила, когда чувствовала что-то подобное. Может быть, давным-давно, в самом начале, когда вызвала к жизни Амелию Крук: пусть сейчас это казалось невероятным, но ведь тогда Сабина тоже ощущала эту дрожь возбуждения. И именно теперь — когда она уже согласилась было с мыслью о том, что ее писательская деятельность подошла к концу и больше она не в состоянии выдавить из себя ничего сто`ящего, такого, чего не пришлось бы стыдиться до судорог в кишках, — именно теперь она почувствовала в себе силу. Она нашла тему. Что-то захватило ее и не желало отпускать. Это «что-то» влекло ее к компьютеру. Да, ей хотелось писать!

Но при этом она считала, что писать не имеет права. Что это было бы непорядочно по отношению к Касе: ведь именно ее пронзительная история завладела воображением Сабины, именно этот импульс привел ее фантазию в движение. Здесь было все: любовь и смерть, счастье и страдание, вина без вины, которая клеймит человека навсегда. Вся полнота человеческого опыта. Однако совесть не позволяла Сабине вот так запросто взять и последовать за вдохновением. «Разве я могу так поступить с ней? Ведь это все произошло взаправду, это ее подлинная жизнь и боль, а не литература. Сделав это, я предам ее». Она не чувствовала себя вправе использовать историю подруги. Но неожиданный писательский зов так просто не утихал, как ни старалась Сабина заглушить его, — сейчас вот, к примеру, она тщательно изучала новое меню, которое Тео запланировал на весенний сезон.

Тем временем Анджей Черняк неподвижно сидел в каминном зале, точно врос в диван. В руках он держал бокал вина. С момента отъезда Ружи ему становилось все грустнее и грустнее — а ведь уехала она всего несколько часов назад. Он сам не знал, что ему теперь делать. Отпуск в министерстве неумолимо приближался к концу, и скоро ему придется возвращаться на работу, в Варшаву, в тридцативосьмиметровку на Хомичувке. А желания у него не было. Он был мрачен, зол на Сабину и на себя — за то, что все так по-дурацки вышло. Несколько лет назад, если использовать близкую ему техническую терминологию, их провода начали ржаветь. Тогда достаточно было небольшого ремонта — и все снова стало бы нормально. Но тот момент они прозевали, и в конце концов вышли из строя трубы, вышла из строя вся установка, и все полетело ко всем чертям. Жаль. А потом еще эта злосчастная Доброхна. Эх…

Так он сидел и размышлял над очередным бокалом бордо, как вдруг краем глаза заметил, что в зале показалась престранная фигура. Это был мужчина, который совершенно не вписывался в окружающий интерьер. Во-первых, на нем была зеленая армейская куртка — из тех, что носят на полигонах. Во-вторых, невооруженным глазом было заметно, что его длинные волосы, поредевшие на макушке, свисали жирными прядями, покрытыми перхотью. В-третьих, глаза у него бегали туда-сюда, словно у перепуганного мангуста. В-четвертых, когда он снял куртку, по залу разнесся запах застарелого пота; на черной футболке с надписью «Пижама порно»[116] под мышками виднелись наложившиеся друг на друга, будто слои древесины, подтеки — один над другим. Мужчина тяжело плюхнулся в кресло в углу зала. Минутой позже симпатичная молодая официантка с немного растерянным взглядом поставила перед ним как следует охлажденную бутылку водки. Даже не буркнув «спасибо», гость ударил локтем в дно бутылки, после чего открутил крышку и налил полную рюмку.