Как только Джейн унесла поднос, Кэтрин выпорхнула из постели, заперла дверь и отнесла большую часть завтрака и чашку горячего чая в соседнюю комнату.

– Выпей чаю, быстро! Я должна вернуть чашку, Чарлз, – приказала она своему возлюбленному.

Она наблюдала, как он жадно пьет чай и поедает хлеб с маслом.

– Ну как, сможешь теперь продержаться до вечера? Обещаю, тебя будет ждать отменный ужин.

– Конечно, любимая. А теперь я посплю.

– И я тоже.

Они посмотрели друг на друга, и в глазах обоих сияла та близость, которая понятна лишь двоим.

– Как же мне изображать из себя больную? – прошептала она. – Ведь я чувствую…

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Я отвечу на твой вопрос вечером, – прошептала она и поднесла палец к губам.

День пролетел совершенно незаметно и быстро, ибо Кэтрин крепко спала все это время. Она проснулась уже в сумерках и увидела рядом со своей кроватью мисс Гленнистер.

– Простите, что я осмелилась потревожить вас, миссис О'Ши, но девочки очень расстроены. Они думают, что вы и вправду очень больны.

– Я же объяснила, что не больна. Я лишь сильно переутомилась, – ответила Кэтрин, всматриваясь в подозрительное лицо гувернантки. – Не надо стоять в темноте, мисс Гленнистер. Зажгите свет. А девочкам следует внушить, что их мама не может сиюминутно находиться в их распоряжении, прибегая на каждый их зов, не может, хотя сильно их любит. Надеюсь, вы в состоянии доходчиво объяснить им это, не так ли? А мне необходим полноценный отдых, отдых от всех.

– Я понимаю, миссис О'Ши. Полагаю, вы очень переутомились: вы ведь почти не спали все эти ночи.

– А вот это не ваше дело, мисс Гленнистер. Ваша обязанность – приглядывать за детьми.

«Вот сейчас я обидела ее, и она смотрит на меня, как ястреб, – подумала Кэтрин. – Странно, но это меня совершенно не волнует». Ее вообще ничто не волновало в это благословенное время, которое, казалось, остановилось для нее.

Она дернула за сонетку и распорядилась, чтобы Джейн как следует растопила угасающий камин и принесла побольше угля, ибо на улице так холодно, а Кэтрин хочется находиться в абсолютном тепле. Еще она попросила Джейн принести чайник, молоко, сахар и чай, поскольку она очень ослабла и постоянно нуждается в подкреплении. Не исключено, что она всю ночь будет пить горячий чай. И пусть никто не беспокоится, если услышит, как она ходит наверху. Значит, ей просто не спится…

Джейн, выпученными глазами посмотрев на хозяйку, снова предложила послать за доктором. То же самое предложила Кэтрин и старенькая миссис Вуд.

– Нет, я уже сказала, что мне не нужен никакой доктор! – отрезала Кэтрин. – Все, что мне нужно, – это полный покой и одиночество. Вот моя тетушка сразу поймет это.

– Да, да, конечно, мадам. Она сказала, чтобы вы не спешили к ней. Просто мы с поварихой подумали…

– А вы с поварихой перестаньте думать! – строго приказала Кэтрин. – Я, разумеется, ценю вашу заботу, но, будьте добры, делайте все так, как я говорю.

Джейн все-таки немного задержалась.

– Мы подумали, что же сказать хозяину… Надо ли сообщить ему, что вам нездоровится?

– Конечно, нет! Ни в коем случае! Во всяком случае, к тому времени, как мое письмо дойдет до Мадрида, я уже полностью поправлюсь. И не надо излишней суеты и беспокойства, Джейн. Право, сейчас я просто не в состоянии этого вынести. Только выполняй мои указания и передай Эллен, чтобы она делала то же самое.

Ей понадобилось огромное терпение, чтобы дождаться одиннадцати ночи, когда они смогут свободно общаться, и полуночи, когда Кэтрин спустится в кладовую, чтобы нагрузить поднос сытным ужином.

К счастью, она никогда не бранила Эллен за то, что та готовила слишком роскошные ужины. Теперь ей было только на руку, что в кладовой оставались кусочки холодного мяса, пирогов и пудингов, фруктов и свежего хлеба, который выпекали каждый день.

Она сидела напротив камина словно ребенок, которому взрослые разрешили участвовать в полночном празднестве. Хотя прошло только двадцать четыре часа, он выглядел удивительно отдохнувшим и полным сил; его щеки порозовели, глаза сверкали.

– Ты, кажется, сказала, что отправишь меня обратно в Ирландию совершенно новым человеком, Кэт?

– Если я вообще дам тебе выйти отсюда.

– И если я буду способен разорвать себя пополам.

– По-моему, ты все равно услышишь зов своей страны.

Его лицо сразу сделалось серьезным, и она пожалела, что сделала это довольно саркастическое замечание. Ей не хотелось выглядеть в его глазах легкомысленной и ветреной.

– Ты мне поверишь, если я скажу, что постараюсь закрыть уши?

– Да, поверю. – «Сейчас, – подумала она. – Ну, может быть, еще и завтра». – Но хочу предупредить: ты теперь мой, а я способна стать страшной собственницей по отношению к людям. И не буду всегда вести себя покорно и хорошо.

– Дорогая Китти, я просто обожаю, когда ты ведешь себя плохо.

– Ты, надеюсь, понимаешь, что я имею в виду.

– Конечно, дорогая. Ты смелая и красивая женщина, и теперь я отношусь к тебе как к своей жене, – тихо, но страстно проговорил он. – Поэтому и я не всегда буду поступать хорошо. Но нам надо постараться делать все по возможности лучше. – Он крепко сжал ее руки. – Хочу тебе сказать… ну, о том, что произошло между нами прошлой ночью… я приехал сюда не за этим.

– О, а я так хотела этого! – честно призналась она. – Теперь я женщина, которая изменяет мужу.

– Кэт! Никогда не говори так! – выдохнул он с горящим взором. – Ты – моя жена и никогда даже не думай ни о чем подобном!

– Однако люди воспримут это совершенно иначе.

– Никто ни о чем не узнает!

Он продолжал выглядеть очень сердитым, поэтому она с вызовом в голосе довольно громко проговорила:

– Значит, ты сожалеешь о том, что произошло?

– Сожалею! Очень, очень скоро я покажу, как я сожалею об этом.

Она взяла с тарелки нож и сказала:

– Если ты о чем-то сожалеешь, я убью тебя!

– Верю. Ты очень страшная женщина.

Она весело рассмеялась, лицо ее раскраснелось при свете горящего камина.

– Так что же мы делаем – любим или ненавидим друг друга?

– Я-то знаю, что делаю, – весьма рассудительным тоном ответил он. – Но ты поставила меня над всеми, Китти, даже над твоими детьми. Разве я могу быть безоглядно счастлив?

– Только никогда не прекращай любить меня, вот и все.

– Так просто?

– Ты не веришь, что это сделает меня счастливой?

– По-моему, чтобы это произошло, тебе придется прибегнуть к сверхчеловеческим усилиям. О дорогая… – Он заключил ее в объятия, спрятав лицо на ее груди. – Если бы я смог забыть… – Он помолчал, потом опять прошептал: – О моя дорогая! – И снова воцарилась тишина.

– Ты не можешь забыть все эти прощания, разлуки и расставания? – спросила она. – Ну да ведь один Бог знает, что станется с нами. Что будет дальше. У нас есть сегодняшняя ночь, завтрашняя ночь и еще ночь. Знаешь, мне показалось… – она пристально заглянула ему в лицо, – что ты – пессимист.

– Может быть. Но не сейчас. – Он возился с завязками ее платья. – Я хочу увидеть, как свет от камина падает на твое тело. Или ты замерзла?

– Несмотря на все, сказанное тобой, – проговорила она голосом таким же огненно-ярким, как отблески пламени на ее обнаженном теле, – пока ты будешь любить меня, я буду счастлива.

* * *

На следующий день приехала Анна.

– Кэт, что с тобой? Я прослышала, ты больна! А Вилли знает об этом?

– Нет, не знает, и ты не сообщай ему об этом. Я не хочу, чтобы он примчался домой, потому что хочу пару недель понежиться в постели и ничего не делать.

– Но ты же не любишь лениться!

За последние несколько лет взгляд Анны становился все более проницательным. Она была великолепна в зеленом бархатном костюмчике с прелестным пояском вокруг осиной талии и развевающимися юбками. Однако взгляд ее был явно недовольным. Наверное, такой взгляд был у самой Кэтрин до ее знакомства с Чарлзом, а может быть, до самой прошлой ночи. «Бедняжка Анна, – подумала она. – И какие же бедняжки все остальные, введенные в заблуждение женщины, считающие, что секс надо лишь терпеть, а не наслаждаться им; какие же они несчастные – те, кто не знает, какое это наслаждение – заниматься любовью, когда пламя камина отбрасывает свои мерцающие блики на твое обнаженное тело; какие же они несчастные, те, кому приходится сжиматься в комок и закрывать глаза при виде приближающегося супруга!»

– Кэт, чему это ты улыбаешься? Ты сейчас напоминаешь мне кошку, только что полакомившуюся сметаной.

– Неужели я улыбалась? По-моему, я чувствую себя очень виноватой, лежа здесь в полном здравии. Но я страшно устала. Я не отдыхала так давно, что, наверное, даже и не вспомню когда.

– Так почему бы тебе не собрать вещи, не взять детей и вместе с ними не отправиться в Брайтон подышать морским воздухом?

– В феврале? Не говори глупостей. Мне больше нравится отдыхать в собственной постели. Ты что, пришла сюда критиковать меня?

– Нет, но я специально приехала из города, узнав о твоей болезни. Должна заметить, ты вовсе не выглядишь больной, а Эллен говорит, что в спальне ты ешь гораздо больше, чем тогда, когда спускаешься вниз.

– Ну вот видишь, значит, нет никаких причин для беспокойства, – мягко проговорила Кэтрин. – Позвони, пожалуйста, и скажи Эллен, чтобы она принесла нам чаю. Наверное, ты спешишь обратно в город?

– Да, я должна быть там как можно скорее. Сегодня вечером я устраиваю званый ужин. Джон надеется, что я буду устраивать все больше и больше приемов. Скажу тебе честно: кто нуждается в отдыхе, так это я. Ты, наверное, безумно рада, что Вилли так надолго оставил тебя.

– Неужели?

– Ну, во всяком случае, ты не похожа на несчастную, всеми брошенную жену, – язвительно проговорила Анна. – Если бы кто-нибудь спросил меня, то я бы ответила, что Вилли просто рехнулся, уехав в такое время… если он, конечно, не хочет сделать себе имя. Как ты думаешь, мистера Парнелла арестуют, когда найдут?

– А разве его до сих пор не нашли?

– И не спрашивай! Этот человек хитер, как лиса. Вообще-то, я считала, что он твой друг. Неужели он не говорил тебе, где будет скрываться?

– Чтобы кто-нибудь доверил женщине такой секрет?! – воскликнула Кэтрин. – Как бы там ни было, я считаю, что все это выглядит не лучшим образом. Да как только правительство не боится приобрести столь скверную репутацию, собираясь арестовать одного из своих же собственных членов?

– Его собираются арестовать за подстрекательство к мятежу, – сказала Анна. – Должна заметить, что, будь я премьер-министром, я бы навсегда пресекла деятельность людей, подобных Парнеллу.

– А я считала, что свобода слова – одна из наших привилегий.

– О Кэт, ты же умная женщина. И не надо искажать то, что происходит на самом деле, только потому, что мистер Парнелл твой друг. Я согласна, у него самая романтическая и меланхолическая внешность. Безусловно, это притягивает. Интересно, почему он не женат. Наверное, для него намного лучше было бы жениться, правда, его жене приходилось бы все время участвовать в его деле, иначе она умерла бы от одиночества.

* * *

Милая тетушка Бен ежедневно присылала кого-нибудь, чтобы узнать, как здоровье Кэтрин, и заставляла Кэт буквально рыдать при виде гигантских корзин со свежими фруктами – апельсинами, бананами и тепличным виноградом, – поток которых не прекращался. Кэтрин пересылала фрукты в детскую, но не забывала оставить добрую их часть для полночных встреч у пылающего камина.

К концу недели Чарлз стал выглядеть несравненно лучше. Он сказал, что одним только продолжительным сном поборол свою усталость. Теперь его мозг свеж, как никогда, и он начинает разрабатывать новые планы. Вскоре ему придется уехать.

Это была идиллия, которая не могла продолжаться вечно. Они были счастливы, что все протекало так успешно. Кэтрин с преогромным усилием воли скрывала свои горестные мысли о грядущей разлуке.

– Тебе действительно надо будет уехать? Ты будешь в безопасности?

– Думаю, да. Фостер снова кипит от ярости. И ему только по душе всякий шум и протесты. Ты не сможешь раздобыть мне немного принадлежностей для письма? Я должен приступить к работе. Обещаю, все будет очень тихо.

Итак, в ее будуар вновь вошла эта туманная, зеленая и вечно беспокойная страна, темным призраком маячившая за их спинами во время их ночных бдений у камина. За ними неотступно следовала эта зловещая тень, и Кэтрин никак не могла избавиться от нее – иначе ей пришлось бы избавиться от человека, которого она так любила. А мысли об Ирландии все чаще и чаще отражались в его глазах, отчего выражение его лица становилось тревожным и печальным.