Жан Гетрэ - Нищета. Часть вторая

После этого краткого разговора с кучером г-жа Сен-Стефан обратилась к Кларе:

— Не пугайтесь, дитя мое…

Но Клара уже исчезла.

После того как кучер безуспешно обыскал окрестности, Эльмина направилась в ближайший полицейский участок, где в ее распоряжение предоставили двух агентов. Однако все поиски оказались тщетными. Наступила ночь. Клара, очевидно, спряталась, воспользовавшись темнотой; но она была еще так слаба после болезни, что вряд ли могла долго скрываться.

Эльмина настаивала на своей версии о помешательстве Клары. В клерикальных газетах напечатали (на сей раз замолчать эту историю было невозможно) о несчастном случае, происшедшем в заведении г-жи Сен-Стефан. Писали, впрочем, весьма сдержанно, и дядя Клары мог подумать, что речь идет не о его племяннице, а об одной из воспитанниц приюта.

Вся полиция была поднята на ноги, но, по обыкновению, ничего не обнаружила, хотя целая свора шпиков лезла из кожи вон. Думали, что Клара так или иначе выдаст свое присутствие; но девушка словно в воду канула. Через два или три дня пришли к выводу, что она умерла. Впрочем, де Мериа и Эльмина не верили в такой счастливый исход. Они решили выждать и пока ни о чем не сообщать старому аббату, дабы не поколебать его доверия к ним.

Гренюш и Жан-Этьен рыскали по Парижу, ища следы беглянки. Санблер же всячески избегал людей. На совести отвратительного соучастника графских оргий лежало, как говорили, и без того достаточно злодеяний.

Рассказ об этих извергах, наверное, удивляет читателей; но, пока человеческий род задыхается в тисках порочных законов, всегда будут существовать такие продукты его распада, опасные, но неизбежные.

Левая пресса подняла шум, утверждая, что Клара стала жертвой жестокого обращения и что ее насильно пичкали католическими брошюрами. Против нескольких газет был начат судебный процесс; их обвинили в клевете. Газетные заметки действительно не соответствовали истине: они приблизились бы к ней, изобразив все случившееся в еще более мрачных красках…

* * *

На другой день, после того как Клара попала в больницу св. Анны, де Мериа счел необходимым посетить его преподобие Девис-Рота. Когда он проходил по длинному полутемному коридору, ему показалось, что дама, быстро, как ящерица, проскользнувшая мимо, была его сестра. Длинная черная мантилья и опущенная вуаль не позволяли различить ни фигуры, ни черт лица. Он не пытался раскрыть ее инкогнито, тем более что сам предпочитал остаться неузнанным. Выяснив, что произошло, Бланш возмутилась бы: она питала глубокое отвращение к вещам такого рода.

Иезуит принял графа холодно. Ему было ясно, что причины помешательства девушки иные, чем те, о каких сообщали правые газеты. Надвигался скандал.

Де Мериа склонился, ожидая благословения, но священник не протянул ему руки и, сердито взглянув, спросил:

— Почему вы не сообщили мне, что с назначением учительницы произошла ошибка?

— Не успел, отец мой.

— Однако на все прочее у вас находится время! Как вы смели просить меня рекомендовать в качестве учительницы какую-то свою креатуру, совершенно неизвестную мне девушку?

— Я хотел опереться на ваш авторитет…

— Вот как! Вы хотели, чтобы мое имя было замешано в ваших шашнях? Не лгите, сударь, вы злоупотребили моим доверием. Слушайте же! За неимением лучшего мне приходится пользоваться вашими услугами, подобно тому как за неимением мрамора строят из простого камня. Но если строить из грязи, здание получится недостаточно прочным. Поняли? О Боже великий! Почему у меня нет выбора?

Де Мериа опустил голову. Шагая взад и вперед по комнате, иезуит ругался как ломовой извозчик.

— Хоть бы вы предупредили меня — я стал бы действовать так, как считаю нужным, и все обернулось бы к славе Господней. Но вы поступили по-своему… Вы забыли, что каждая опасность, угрожающая нам, должна превращаться в наш триумф, иначе корабль церкви потонет в океане неверия.

Граф с покорным видом молча слушал священника.

— Я снисходителен к тем, кто помогает нам в борьбе, которую мы ведем, — продолжал Девис-Рот. — Я не возбраняю вам удовлетворять свои аппетиты; вы получаете через свою сестру огромные суммы; но все это не приносит святой матери-церкви ни пользы, ни славы. На вас тратится много денег, но толку от вас — никакого. Вы — бесплодная смоковница; ее надо срубить и бросить в огонь! Может быть, вы осмелитесь напомнить, что оказали нам кое-какие услуги? Но вреда вы приносите неизмеримо больше!

Чем суровее становился тон иезуита, тем ниже опускал голову де Мериа.

— Запомните вот что: если в ближайшие дни я открою (пользуясь для этого более верными источниками, чем полиция) истинную причину поведения Клары Марсель, то, по всей вероятности, я поставлю на первое место интересы церкви, а не интересы ее нерадивых слуг. А пока держите меня в курсе дела; я найду способ контролировать ваши слова и поступки. По-видимому, случай с этой девушкой — далеко не единственная опасность, какою грозит религии ваш приют для выздоравливающих.

Испуганный перспективой остаться без гроша, если мощная рука церкви перестанет его поддерживать, де Мериа начал было уверять в противном, но иезуит перебил его:

— Нужно заказать молебен, взять какой-нибудь предмет, принадлежавший Кларе Марсель, и прикоснуться им к святым мощам. Быть может, тогда Всевышний вернет ей разум.

— От ее вещей ничего не сохранилось, — необдуманно сказал граф, чьи мысли витали где-то далеко.

Иезуит презрительно взглянул на него и продолжал:

— Мне нет нужды добавлять, что относительно госпожи Сен-Стефан нами принято точно такое же решение. Можете идти!

И он отпустил его жестом, как лакея.

«Ну погоди же, старый хрыч! — подумал де Мериа. — Ты у меня еще попляшешь! Рычит, как цепная собака… Мне это надоело!»

На улице он встретил Санблера и сказал ему:

— Дела плохи. Денежную помощь, которую мы получаем через мою сестру, собираются сократить, а то и вовсе отказать в ней. И это, может статься, еще наименьшая из бед, нависших над нашей головой.

— За меня не тревожьтесь, — ответил урод, — я найду выход из положения. Оказывается, мой друг Лезорн в Париже. Если ваша сестра больше не сможет доставать деньги, мы обратимся к нему. С ним не пропадешь, он настоящий мастак по этой части.

Выпив две-три рюмки абсента, чтобы подкрепиться и забыть о неприятном разговоре, де Мериа решил наведаться в переулок Лекюйе к тетушке Николь: может быть, она что-нибудь знает? Но разносчица булок еще не вернулась с работы, и в ожидании ее граф стал прогуливаться взад и вперед по переулку. Когда пришла из школы маленькая Луиза, он вошел в дом и уселся, сказав, что подождет ее тетку. Разговаривая с девочкой, он поцеловал ее, но сделал ей при этом так больно, что она испугалась и убежала, вытирая слезы передником. Гектор счел благоразумным не возобновлять попытку. Когда явилась тетушка Николь, он сидел у печки и собственноручно подкладывал в нее торф.

— Я ожидал вас, — сказал де Мериа, — я хотел вам сообщить, что Софи чувствует себя гораздо лучше. Перемена воздуха и питания, вероятно, приведет к перелому в болезни, и девочка поправится.

— Как вы добры! — воскликнула растроганная старушка.

Луиза, надувшись, держалась за ее юбку. Она боялась, как бы этот господин снова не поцеловал ее. Но граф дал ей золотой со словами: «Купи себе конфет, малютка!»

— Нет, спасибо, сударь, — ответила девочка, любуясь блеском монеты, — пусть это будет для Софи, когда она вернется.

Она уже не так боялась, но все же не решалась подойти к нему поближе.

— Не следует дарить детям такие деньги, сударь, — заметила тетушка Николь. — Это слишком расточительно!

— Не беспокойтесь! Я — уполномоченный очень богатой особы, решившей разделить все свое состояние между монастырями и бедными.

До сих пор тетушка Николь не питала особого доверия к клерикалам. Теперь она подумала: «Как видно, среди них есть и хорошие люди». Она молчала, смущенная щедростью графа.

Тот продолжал:

— Каждый ищет счастья по-своему. Я испытал в жизни много горя и стараюсь утешиться с помощью немногих добрых дел, какие мне удается совершить… — И он притворился, будто утирает слезу. — Но, знаете, даже благотворительность доставляет немало огорчений. Например, вчера в нашем приюте произошел прискорбный случай: учительница, страдающая приступами умопомешательства, выбросилась из окна. Теперь она в больнице святой Анны; обещают ее вылечить. Самое грустное то, что причиной ее безумия были вредные книги, которые она, вероятно, читала тайком.

— Ах, девушки так хрупки! — заметила тетушка Николь.

— О да! Хрупки, как весенние цветы, погибающие от заморозков! — подхватил де Мериа. — Вы вдова? — спросил он, желая переменить тему.

— Увы, сударь, после мая семьдесят первого года. Правда, мой муж ни в чем не был замешан; но он носил со времен осады мундир национального гвардейца, и к тому же один из его друзей, будучи ранен, укрывался у нас. Версальцы расстреляли обоих: и моего мужа и его. Я уцелела лишь потому, что у солдат не хватило патронов. Сколько тогда было убито несчастных людей!

— Какой ужас — эта гражданская война! — воскликнул граф. — И все потому, что народ не понимает неизбежности нужды…

— Ах, сударь, неужели нельзя сделать так, чтобы ее не было?

— Любезная, вы в этом ничего не смыслите.

— Это правда. Я — круглая невежда, мне пришлось много потрудиться на своем веку, тут уж было не до ученья! Но все-таки мне очень хотелось бы, чтобы настал день, когда никто не будет умирать от голода и нищеты…

— Такова воля божия. Его могущество и благость беспредельны.

— Но ведь тогда он легко мог бы устроить так, чтобы на земле не было зла?

Разговор принимал неприятный для графа оборот, и он снова направил его по другому руслу:

— Я еще раз приду сообщить вам о здоровье Софи, потому что детей у нас можно навещать лишь раз в две недели, в первое и третье воскресенье каждого месяца.

Он хотел избежать опасностей: Софи была еще не настолько одурманена снотворным снадобьем, чтобы позволить ей разговаривать с тетушкой Николь.

Через несколько дней де Мериа вновь отправился в переулок Лекюйе, но никого не застал дома. Подождав некоторое время, он ушел, оставив у соседки визитную карточку, а для Луизы — коробку засахаренного миндаля. В нее он положил еще одну двадцатифранковую монету.

Пребывание Клары в больнице св. Анны и ее побег произошли как раз между первым и вторым визитами графа де Мериа к тетушке Николь.

Софи, подавленная стыдом (она была уже в таком возрасте, что понимала свое несчастье), пряталась от Эльмины, молча забивалась в угол и, сжавшись в комочек, дрожала от страха. В тот ужасный вечер она узнала в умалишенной девочке свою подругу, Розу Микслен, и бедняжка решила, что для попавших в приют спасения нет.

Несмотря на все свои старания, Эльмина не могла дознаться, много ли видела Софи: та молчала, пугалась всего и не переставала трепетать, как ягненок, запертый в одной клетке с тигром.

Между тем грозили новые неприятности. Девис-Рот после побега Клары снова вызвал графа и сказал ему:

— Эта девушка нашла убежище среди простого народа, иначе она давно была бы в наших руках. Пустите в ход все средства, чтобы выследить ее. Быть может, она прячется у людей, с которыми вы раньше водили знакомство? Между прочим, — добавил иезуит, — я навел кое-какие справки: помните, я вас предупреждал? Они говорят не в вашу пользу…

Гектор вспомнил о слугах, которых посылали слушать проповеди, когда в приюте устраивались вечера. Эти люди, конечно, очень глупы, но Девис-Рот хитрая бестия… Крайне обеспокоенный, граф отправился к г-же Сен-Стефан. Его мучила мысль, что Клара могла попасть в руки врагов религии. Что, если в приюте произведут обыск, и все откроется? Ведь с их учительницами такие случаи уже бывали. Одну, правда, выдали замуж, но другая от потрясения умерла. Об этом могли вспомнить… А маленькая Роза, похищенная им? А Софи, которую он заманил в приют? Де Мериа теперь боялся всего.

Эльмина осунулась, вид у нее был озабоченный, но не подавленный. Загнанная волчица еще может сопротивляться собакам. Она позаботилась убрать из приюта все, что могло вызвать подозрения, изменила набор лекарств в аптеке; уже известная нам малага оттуда исчезла. Однако в гостиной остались те же картины религиозно-чувственного содержания: Мария Магдалина в костюме Евы, св. Иероним в подобном же неглиже, и так далее. Женщину, целиком отдавшую себя служению плоти, томил сейчас животный страх. Он колол ей мозг словно иголками, проникал во все поры ее существа, заставлял ежеминутно вздрагивать. Эльмина была способна на любое преступление, лишь бы оно обеспечило ей безопасность.