— Правильно сделаете! — заметил Жак.

Его спутник продолжал свои излияния. Он надеется встретить кого-нибудь, кто мог бы найти для него работу: как видно, недостаточно иметь документы, нужны еще и знакомства… За четверть часа он успел наговорить столько, сколько другому не удалось бы за целый день. Рассказал, что жена его умерла и он очень по ней тоскует, да и нужда одолела; что ему хочется не только найти хорошее место, но и поглядеть на белый свет; что жену его звали Маргаритой, а его зовут Ивон Карадек; что их дети тоже умерли вскоре после смерти матери… Все эти подробности очень мало интересовали Бродара. Попутчик и переночевать собирался вместе с ним.

— Там, где я остановился, для вас будет дороговато, — возразил Жак, подумав, что Обмани-Глазу нельзя доверять, а в подобном случае — особенно.

— Тогда я пойду в Курсель, на постоялый двор, где я уже два раза ночевал; там дешевле, чем в Париже.

Вдали показались огни этого местечка. Ивон Карадек повернул в ту сторону.

— Ну, прощайте, и спасибо за компанию!

— Будьте осторожны! — ответил Жак. Человек исчез в темноте.

Жак облегченно вздохнул, избавившись от необходимости слушать болтовню докучливого собеседника, и зашагал дальше с такой легкостью, будто сбросил с себя какую-то тяжесть. Но не прошло и нескольких минут, как раздался пронзительный крик, сменившийся жалобным стоном.

Жак кинулся туда, откуда послышался крик. Наперерез ему пробежал какой-то мужчина. Некоторое время Жак плутал в полном мраке; наступила тишина, нарушаемая лишь воем собаки вдалеке. Наконец он споткнулся о тело, лежавшее на обочине дороги. Это был его давешний попутчик. Из раздробленного черепа лилась кровь, сундучок исчез вместе с деньгами плуарекского мэра…

Когда Жак зажег спичку, он убедился, что прохожий мертв и уже успел похолодеть. Пытаться вернуть его к жизни было бесполезно. Благоразумнее всего было идти своей дорогой, ничего не сообщая полиции. Жаку пришло в голову, что если его застанут в этом безлюдном месте, склонившимся над трупом, то немедленно арестуют и обвинят в убийстве. И охваченный ужасом, он без оглядки пустился бежать. Но одна мысль сверлила его мозг. Перед его взором — чистое наваждение — предстали документы. Этот мужчина, судя по его словам, носил их в бумажнике на груди. Быть может, убийца удовольствовался сундучком? Тогда документы целы. Они могут спасти детей Жака… Безызвестному мертвецу отныне все равно… Зачем ему теперь имя, на которое никто не предъявит никаких прав? Имя простого пролетария, одного из множества схороненных во всех уголках мира?

Холодный пот выступил на лбу у Жака, но он продолжал идти. Вдруг, как будто его толкала против воли невидимая сила, он направился в обратную сторону — туда, где лежал труп. Медленно, опустив голову, он шел, движимый инстинктом самосохранения. Вновь отыскав тело, Жак наклонился над ним, дрожа, словно сам был убийцей, и начал шарить в карманах блузы мертвеца.

С трудом сдерживая стон, готовый вырваться из груди, Бродар схватил бумажник. Колени его подкашивались. Неужели он решится на такой поступок?

Вдруг издалека послышался стук колес и свист кнута. Приближалась тяжело нагруженная телега.

Бродар лег рядом с убитым, ожидая, пока повозка проедет мимо. Но дороги в это время года плохи; возчик остановил лошадь почти против того места, где лежал труп, и сошел с фонарем поглядеть, в порядке ли телега. Скорчившись, сливаясь с мертвецом в одну темную массу, Бродар слышал дыхание возчика. Свет фонаря скользнул по ногам убитого.

Если возчик обнаружит в канаве лоток с товарами и его самого, притаившегося возле трупа и бледного, как этот труп, с чужим бумажником в руках — конечно, он примет его за убийцу! Волосы Бродара зашевелились от ужаса. Но возчик был занят только телегой и ходил вокруг нее. Лошадь захрапела.

— Что с тобой, Белянка? Волка почуяла, что ли? — спросил хозяин.

Телега снова тронулась; Бродар остался один с мертвецом. Но дело было еще не кончено: требовалось не только принять имя этого несчастного, но и оставить ему свое. Замирая от страха, сам холодея, как мертвец, Бродар снял с убитого платье и надел его на себя. Затем пришлось переодеть труп в свою одежду — процедура долгая и мучительная, занявшая в темноте много времени. Еще раза два, заслышав шаги прохожих, он ложился на землю и прижимался к покойнику. Ему казалось, что все кругом пропахло кровью, и он удивлялся, что шедшие по дороге не замечали этого… Наконец, оставив дубинку и лоток с товарами возле убитого, он направился уже не к дому Обмани-Глаза, а на улицу Глясьер, к торговке птичьим кормом. Сдерживая рыдания, он рассказал, что с ним произошло.

Старушка онемела от ужаса. Бродар, весь красный от возбуждения, продолжал:

— Да, да, я украл документы убитого. Поймите: жизнь для меня — это война со всеми, потому что все — против меня. Если мне попадется какое-нибудь оружие, какое-нибудь убежище — я должен ими воспользоваться. Эти документы — залог жизни моих дочерей. Посмотрите хорошенько, нет ли на мне следов крови?

Жак провел у старухи весь день; он то болтал с лихорадочной горячностью, то угрюмо умолкал. К вечеру он немного успокоился; его решимость окрепла, как у волка, спасающегося от облавы.

Среди документов покойного было свидетельство о рождении на имя Ивона Карадека, появившегося на свет в Сен-Назере 28 июня 1830 года. Затем паспорт на то же имя; описание примет могло подойти почти к любому человеку, лишь бы цвет волос и цвет глаз мало отличались от указанных. К счастью, глаза у Бродара были черные, как у Карадека, а волосы, брови и бороду, давно поседевшую, можно было выкрасить. Рост тоже почти совпадал.

В рекомендательных письмах мэр и другие лица отзывались о Карадеке, как о хорошем работнике. Его профессия позволяла Бродару укрыться где-нибудь в захолустье: Ивон был шахтером. В Париже он намеревался стать чернорабочим или землекопом. Ни в одном письме не упоминалось о жене и детях, что с одной стороны было удобно, но с другой создавало затруднения.

* * *

В газетах появилась заметка, которая несколько дней оживленно обсуждалась группой тулонских каторжников, по-прежнему интересовавшихся таинственным убийством в каменоломне. Лезорн, закутавшись в одеяло, внимательно слушал:

«Сегодня утром на обочине Анверской дороги, недалеко от Курселя, нашли труп убитого разносчика. Череп несчастного оказался проломленным. Личность его удалось установить с помощью найденного в его одежде паспорта на имя Лезорна, амнистированного каторжника. По-видимому, целью преступления не был грабеж, так как у убитого оказалось шестьдесят франков, а возле него лежал лоток с товарами. Перекупщик с улицы Шанс-Миди, по прозвищу Обмани-Глаз, у которого жил упомянутый Лезорн, заявил, что имеет права на этот лоток и деньги.

Самое странное — то, что убийство было совершено точно таким же способом, как и убийство в каменоломне. Образ действий преступника, его повадка, если можно так выразиться, — в обоих случаях одинаковы. О тесной связи между этими злодеяниями свидетельствует и обнаруженная возле мертвеца дубинка, такая же, какую нашли подле трупа в каменоломне. Однако на этот раз она принадлежала, по-видимому, самому разносчику, что делает это злодеяние еще более таинственным».

«Черт меня подери, — думал настоящий Лезорн, — если я что-нибудь понимаю! Не мог же Бродар сам себя кокнуть по башке? Тут наверняка не обошлось без Санблера. Встретил же Бродар Обмани-Глаза. Значит, ему мог попасться и этот мой закадычный друг…»

И, закутавшись в одеяло, Лезорн наслаждался безопасностью.

Обмани-Глаз, в свою очередь, потребовал объяснений от Санблера. Зачем, вместо того чтобы добыть горяченьких у любого прохожего, он избрал жертвой своего же парня, да еще нужного им? Но Санблер и сам не мог понять, каким образом превратился в Лезорна тот словоохотливый путник, который болтал с Лезорном битый час и которого тот имел глупость упустить?

— Ты, видать, был пьян в стельку! — ворчал старьевщик. — Ясно, что Лезорн, этот хитрюга, успел слямзить сундучок до тебя! Ты укокошил его, болван, думая, что перед тобою — тот простофиля.

Санблер с горячностью защищался; наконец, выведенный из себя упреками Обмани-Глаза, он отправился в морг, где находилось найденное тело. Подозрения бандита подтвердились: убитый не был Лезорном. Однако любопытство Санблера имело скверные последствия. Лицо урода не располагало в его пользу; странным показалось и его изумление при виде трупа. С этих пор за Санблером начали следить самым тщательным образом, а он об этом и не догадывался.

У Бродара не было ни гроша, чтобы увезти дочерей. Он не захотел воспользоваться выручкой от продажи товаров Обмани-Глаза и оставил ее в кармане куртки. Семье угрожала жестокая нужда. Наконец Жак принял смелое решение: взял на руки больную Софи и вместе с Анжелой и Луизой пошел, не таясь, по улицам Парижа, чтобы пешком добраться до ближайшей угольной шахты.

Двадцать франков, которые Гектор дал маленькой Луизе, Анжела вышвырнула, но общими усилиями тетушки Николь, вдовы Микслен и торговки птичьим кормом удалось наскрести почти такую же сумму. С этими деньгами семейство Бродаров отправилось в путь. Анжела хотела взять с собой Клару Буссони, но, боясь быть им в тягость, та под каким-то предлогом отказалась.

С тех пор как горячка Софи пошла на убыль, девочка больше не вспоминала о Розе; напрасно вдова Микслен расспрашивала ее. Но все же несчастная мать твердо решила раскрыть тайну исчезновения дочери.

XXI. Бланш де Мериа меняется

Сообразительность Бланш несколько вознаграждала Девис-Рота за неприятности, причиняемые ему такими служителями Божьего дела, как де Мериа, Эльмина и Николя. Бланш была послушным орудием и умела играть любую роль, какую от нее требовали обстоятельства. Эта несчастная, безнадежно погрязшая во зле, предпочитала пошлой добродетели рискованные похождения и тщетно искала свой путь в лабиринте гнусностей; она проходила мимо них, высоко подняв голову. Бланш обладала по крайней мере гордостью своих предков, феодалов-грабителей, в то время как у ее брата сохранилась только их жадность, еще более отвратительная у человека, опустившегося так низко.

Пользуясь услугами Бланш для политического сыска, Девис-Рот поручил ей следить за некоторыми тайными обществами и сообщать ему обо всем, что там происходит. Особенно беспокоили иезуита двое русских, Михайлов и Петровский, неустанно пропагандировавшие революционные идеи. Бланш должна была узнать, о чем они говорят, что пишут, и попытаться сблизиться с ними. С этой целью она завязала знакомство с Анной, всячески старалась выказать ей свою симпатию, но в ответ встречала лишь вежливую сдержанность. Бланш так и не удалось перехватить переписку русских и выведать их планы. Случилось другое: постоянно наблюдая их, слушая их пылкие речи, она незаметно для себя увлеклась величием их замыслов.

Правда, ее давние мечты, мечты ее юности, когда сердце Бланш еще оставалось чистой страницей, не испачканной дьявольской писаниной иезуитов, уже не могли возродиться. Нет, она просто полюбила одного из тех, кого должна была предать, — русского Михайлова. Бланш сознавала, что происходит в ее душе. Вспыхнувшее чувство имело для нее всю прелесть неведомого и невозможного. Само собою разумеется, она не стала рассказывать об этом Девис-Роту, и он не сомневался в ее преданности. Но, хотя Бланш и привыкла к вероломству, она невольно задавала себе вопрос, сможет ли она в решительный момент остаться верной иезуиту, и отвечала: «Нет!» Внезапное исчезновение троих русских оказалось для нее тяжелым ударом.

За несколько дней до свадьбы Гектора Девис-Рот вызвал Бланш к себе. Она была очень печальна, но иезуит объяснил это поведением шалопая-брата.

— Сегодня у нас будет длинный разговор, дочь моя, — начал священник, усаживая Бланш в кресло. — Как видите, вместо того чтобы погубить вашего брата, вполне этого заслужившего, я даю ему возможность выгодно жениться. Ни для кого, кроме вас, я не изменил бы своего намерения наказать его по заслугам. Но теперь вы должны с присущей вам твердостью позаботиться о том, чтобы он не нарушал своего обещания — по крайней мере два года не покидать поместья господина Руссерана. Этого срока едва достаточно для того, чтобы подозрения рассеялись. Кроме того, после отъезда госпожи Сен-Стефан вам придется взять на себя руководство приютом. Все тамошние порядки надо изменить, для этого нужны добродетельные люди, и мы рассчитываем на вас.

При словах «добродетельные люди» горькая усмешка скользнула по губам Бланш. Иезуит продолжал:

— Вы думаете, дочь моя, что это — все? Нет, слушайте дальше. До отъезда бывшей начальницы приюта вы должны оказать нам еще одну важную услугу.