Жан Гетрэ - Нищета. Часть вторая

— Ну, — сказал старьевщик, — выпьем по рюмочке за упокой души бедняги Лезорна! Я питал к нему слабость, хотя в последнее время у него появились странности.

— Знаете ли вы его двойника?

— Какого еще двойника?

— Бродара. Это коммунар, недавно амнистированный, как и Лезорн, за услуги, оказанные тюремному начальству. Говорят, он образумился на каторге, но мне что-то не верится. Когда-то он покушался на мою жизнь.

— Да, припоминаю, эта история наделала шума.

Они умолкли, погрузившись в мечты: Обмани-Глаз — о тридцати четырех тысячах франков, Николя — о прелестях Валери.

На другой день граф отсчитал «виконту» не только тридцать четыре тысячи для Обмани-Глаза, но вдобавок и кругленькую сумму в шестьдесят тысяч на всякие расходы. Приданое Валери таяло, но зато была предотвращена опасность того, что Санблер разоблачит злодейства, в которых участвовал ее муж.

У тетушки Грегуар и Клары состоялось многолюдное совещание. Присутствовали все: чудак Жеан Трусбан, рыжий Лаперсон, негр Мозамбик и Жан, слуга из гостиницы на улице Глясьер, отлучившийся с разрешения хозяина на весь день. Каждый, зная, как скудны заработки обеих женщин, принес с собой чего нибудь поесть. К тому же совещание могло затянуться на целый день: предстояло решить серьезный вопрос. Заняв немало места, на полу растянулся благодушно настроенный Тото.

— Пора начать действовать, — сказал Жеан. — Надо составить прошение и сообщить, что мы хотим выступить свидетелями.

— Впервые слышу от господина Трусбана столь разумные речи! — заметила тетушка Грегуар. — Но сейчас он вполне наверстал упущенное.

— Действительно, — подтвердил Жан, — это прекрасная мысль. Давайте составим такое прошение!

Лаперсону, чье перо считалось наиболее бойким, была поручена роль редактора. Клара принесла целую кипу школьных тетрадок, так как предстояло, очевидно, испортить немало бумаги на черновики, и работа началась. Каждая фраза обсуждалась всеми присутствующими, а затем принималась или же отвергалась. Окончательный текст гласил:

«Я, нижеподписавшийся, Жан Любен, слуга в гостинице на улице Глясьер, дом № 50, настоящим подтверждаю, что накануне убийства г-на Руссерана Огюст Бродар ночевал в вышеупомянутой гостинице и никуда не отлучался с восьми часов вечера до восьми утра, как я видел сам.

Мы, нижеподписавшиеся, вдова Грегуар, художники Жеан Трусбан и Лаперсон, удостоверяем безукоризненную честность означенного Огюста Бродара».

Заявление предложили подписать и Кларе Буссони.

— Нет, — возразила та, — моя подпись может повредить Огюсту.

Хотя голос девушки был тверд, на глаза ее навернулись слезы.

— Моя тоже не подписать, — сказал Мозамбик. — Негр не человек; люди смеяться.

Решили только добавить:

«В случае надобности изложенное может быть подтверждено еще двумя свидетелями».

Важный вопрос: кому адресовать прошение? Кто может принять участие в судьбе вышедшего из тюрьмы сына каторжника? Воцарилось молчание: бедняги не знали даже, кто ведет следствие по делу Огюста.

— Может быть, послать это письмо министру юстиции? — робко предложила Клара, мало что смыслившая в таких делах.

Мозамбик расхохотался.

— Эге! — заметил Жеан. — Этот дикарь проницательнее, чем мы думали.

— Отправим прошение судебному следователю! — предложил Жан.

На этот раз Лаперсон и Трусбан пожали плечами.

— Куда же, по-вашему, следует обратиться? — спросила тетушка Грегуар, не более склонная к самообману, чем они.

— В тюрьму Клерво, где он, рискуя жизнью, спас товарищей.

— Да, это, пожалуй, лучше всего. Никто не сможет отрицать этот самоотверженный поступок.

Разговор зашел о возвращении Бродара-отца. Тетушка Грегуар рассказала удивительную историю о том, как он приехал в Париж под именем Лезорна. Все слушали с большим вниманием. Значит, тот, кто сейчас вернулся из Тулона, был вовсе не Бродар, а очень похожий на него человек, с которым они обменялись именами. Это чрезвычайно усложняло положение.

На несколько Минут все снова умолкли. Старушка надела на Тото вьюк с цветами и прикрепила к каждому букетику бумажку с адресом.

— Тото разносит заказы моим клиентам, — сказала она с гордостью (как всегда, когда речь заходила о ее собаке). — Он безошибочно находит всех; каждый берет свой букетик и кладет в коробочку деньги. Ну, беги, Тото, молодец!

Тетушка Грегуар открыла дверь и полюбовалась, как Тото сбегал по лестнице, форся, словно нес на себе по меньшей мере земной шар.

Через некоторое время торопливо вошел Лезорн, стараясь во всем подражать манерам Бродара, которые он так хорошо изучил.

— Он ли это? Да, это он! — воскликнула торговка птичьим кормом.

— А кому ж это и быть, как не мне?

— А девочки? Где они? Здоровы ли? — забросали его вопросами.

— В деревне, в полной безопасности, — ответил Лезорн наугад. Он нащупывал почву, стараясь выяснить, известно ли этим людям об обмене именами. Ему не стоило большого труда догадаться, что они в курсе дела. Но тогда непонятно, почему его не приняли за призрак — ведь Бродар был убит под именем Лезорна? Тут скрывалась какая-то тайна. Но ему уже не раз приходилось выпутываться из затруднительных обстоятельств, и он заранее приготовил несколько версий, чтобы не попасть впросак. Ясно было, что эти люди не считали мнимого Лезорна мертвым, и в то же время не сразу поверили, что перед ними Бродар. Кого же тогда убили? Но недаром у Лезорна был нюх, как у ищейки.

— Слушайте, — начал он с таинственным видом, — я не могу сейчас объяснить вам, как получилось, что я опять под своим настоящим именем; вы узнаете это потом. Как я счастлив вас видеть, дорогие друзья! Вы чуть было не приняли меня за выходца с того света!

— Не с того света, а из шахты! — заметил опрометчиво Жеан, уверенный, что перед ним — настоящий Бродар.

Только это и надо было знать Лезорну. Ему оставалось искусно править рулем, обходя подводные рифы, уже ему известные. Все же требовалось быть настороже: недоверие к нему исчезло не совсем. Заметив на столе прошение и заглянув в него, он воскликнул:

— Вы хотите помочь Огюсту? Вот спасибо!

Хорошо осведомленный благодаря Гренюшу, Лезорн заговорил доверительным тоном:

— Я по-прежнему живу на улице Шанс-Миди, знаете, у Обмани-Глаза. Сегодня мне нельзя долго оставаться у вас, но скоро я приду еще. Нужно обсудить, как спасти мальчика. Но помните: молчание и осторожность!

Последние сомнения рассеялись. Кто, кроме настоящего Бродара, знал адрес торговки птичьим кормом? Кто знал, где жил Бродар? И все же друзья Бродара чувствовали, что от этого человека веет чем-то дурным.

Его пригласили поужинать со всеми. Но лишь только он уселся за стол, в дверь заскребли: вернулся Тото. Войдя в комнату, собака стала принюхиваться, а затем с яростью набросилась на Лезорна, но ее вовремя удержали и привязали к ножке стола. Пес жалобно завыл.

— Странно, что Тото не узнал вас! — изумилась тетушка Грегуар.

— Очень просто, — ответил Лезорн, — я последнее время работал помощником мясника на бойне.

Объяснение было правдоподобно, но тем не менее собравшиеся инстинктивно почуяли что-то неладное. Вскоре Лезорн ушел, преследуемый воем Тото.

— А все-таки животные умнее нас! — заметила старушка после его ухода. — Я верю моему песику. Это был не Бродар!

— Да, это был другой, — подтвердил негр. — Его иметь недобрый лицо.

О Филиппе забыли по многим причинам: во-первых, с бедняками можно не церемониться, они подождут; во-вторых, Девис-Рот хотел, чтобы дело по обвинению Филиппа в бродяжничестве получило как можно меньше огласки: ведь оно было связано с делом Клары Марсель.

Смерть ее дяди, совпавшая с вторичным исчезновением девушки, убедила иезуита в том, что старик исполнил свое обещание. Не случайно его нашли мертвым в церкви. Вряд ли Клара его пережила, и тело ее, по всей вероятности, погребено в каком-нибудь склепе. Но даже если ей удалось ускользнуть от неусыпного надзора старого фанатика, всем известно, что она помешанная. Ее найдут и упрячут в сумасшедший дом, но только не в больницу св. Анны, где врач принимал в ней слишком большое участие.

— Ученым нельзя доверять, — говорил Девис-Рот. — Они тоже чересчур фанатичны и упорны в достижении поставленной цели.

У иезуита были основания остерегаться старого доктора. Когда из газет стало известно о смерти аббата Марселя и об исчезновении его сумасшедшей племянницы, неотвязная мысль вновь стала мучить врача. Тут крылась какая-то тайна, быть может — ужасная, но почему-то не привлекавшая ничьего внимания: юная девушка стала жертвой какого-то нераскрытого преступления. Вот основная причина интереса психиатра к делу Клары. Но была и другая причина, подсознательная: врача интриговало то обстоятельство, что девушка, подверженная эротическому бреду, обладала уравновешенной психикой, а у женщины с безупречной репутацией были налицо все печальные признаки физического и нравственного вырождения.

Невозможность встретиться с врачом и капелланом приюта, категорический отказ Девис-Рота признать свою ответственность за то, что там творилось, и множество других фактов, помимо уже замеченных им раньше, убеждали старого доктора, что дело тут нечисто. Постоянное общение с душевнобольными не отразилось на ясности его суждений; он избежал страшного магнетического воздействия умопомешательства. Все же он боялся, как бы им не овладела какая-нибудь навязчивая идея, и старался изучать другие вопросы, чтобы отвлечься от преследовавших его мыслей. Однако он не замечал, что все его занятия так или иначе сводились к вопросам, интересовавшим его больше всего.

Например, он часто бывал в уголовном суде в поисках материалов, могущих подтвердить или, наоборот, опровергнуть гипотезу медиков о том, что некоторые люди предрасположены к преступлениям, и помочь разрешить вопрос о вменяемости или невменяемости преступников.

Как-то ему случилось присутствовать в Судебной палате при разборе дела одного юноши. Оно все время откладывалось, но теперь по недосмотру попало в список дел, подлежащих слушанию, и вновь его отложить сочли неудобным. Председатель решил ограничиться самым поверхностным допросом и не касаться подробностей щекотливой истории.

Юноша по имени Филипп обвинялся в бродяжничестве и в оскорблении полицейских словами и действием. До сих пор он отказывался давать показания. По небольшому росту ему можно было дать не более пятнадцати лет, по лицу же — все двадцать.

— Подсудимый, — спросил председатель, — как ваше имя?

— Филипп.

— Где вы родились?

— В Париже, на улице Монмартр, дом номер сто семнадцать.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать с половиной.

— Верно, это соответствует предъявленному вами свидетельству о рождении.

Развитой ум юноши и его гордая, несмотря на лохмотья, осанка поразили старого доктора, сидевшего в местах для публики.

— Вы обвиняетесь в бродяжничестве, — продолжал председатель.

— Путешествовать пешком — еще не значит бродяжничать, — возразил Филипп. — Не у всех есть средства ездить по железной дороге…

— Вы вступили в драку с полицейскими?

— Они оскорбили честную девушку.

— Куда вы ее вели?

— К ее дяде.

Этот ответ не занесли в протокол: суд получил указание не упоминать о Кларе, якобы из уважения к памяти аббата Марселя. Председатель вовремя спохватился, что задал неосторожный вопрос.

— Где ваши родители? — продолжал он.

— Моего отца расстреляли в семьдесят первом, а мать умерла в нужде.

— На какие же средства вы жили?

— Ловил рыбу и продавал ее, а также выполнял мелкие поручения рыночных торговок.

— Это не занятие.

— Но у меня не было возможности чему-нибудь научиться.

— Есть у вас братья, сестры?

— На этот вопрос я отвечать не стану.

— Где вы живете?

— Где придется, так же как и многие другие, у которых нет средств платить за квартиру.

Речь прокурора была убийственна.

— Этот сын бунтовщика, — сказал он, — позволяющий себе драться с полицейскими и не отвечать на вопросы суда, уже обладает дерзостью революционера! Этого нигилиста надо вовремя остановить, в противном случае он ни перед чем не остановится!

Игра слов, сопровождавшаяся улыбкой, имела успех среди той части публики, которая принадлежала к прекрасному полу. Все эти нарядные дамы хорошо знали, что им не придется больше чокаться бокалами со своими кавалерами, если мечты революционеров осуществятся… Сколько нужно золота и крови народов, чтобы наполнять эти бокалы вином!