Жан Гетрэ - Нищета. Часть вторая

— Не знаю, в чем вы провинились когда-то, меня это не касается. Но мне кажется, вы человек неплохой. Мало ли что кому на роду написано! И не в том дело. По-моему, кроме голода и жажды, вас томят и другие муки. Поделитесь со мной! Кто знает, может быть, мы вместе придумаем, как помочь делу?

Жак объяснил, что обещал одному ссыльному, своему товарищу, позаботиться о его детях, но не в состоянии их отыскать. Они жили на улице Амандье, но уехали оттуда, и никто не может или не желает указать их адрес.

— Бродар? Постойте-ка! Анжела Бродар?

— Да, да! Вы ее знаете?..

— Я встречала ее раза два и хорошо ее запомнила. Первый раз — в ночлежном приюте, с ребенком на руках. Бедняжка сама еще совсем дитя, такая хрупкая!.. А ее малютка — розовая, белокурая… Второй раз я видела ее с неделю назад.

Жак облегченно перевел дух.

— И вы говорили с нею?

— Да, но не стала спрашивать, где она живет. Она могла принять это за простое любопытство. Но все-таки мы немного поговорили. С нею были две девочки, ее сестры. Она провожала их к женщине, которая за двадцать франков в месяц взялась за ними ухаживать. Конечно, за такие деньги их больше будут кормить картошкой, чем мясом, но зато их уже не выгонят из школы под предлогом… (она замялась) под тем предлогом, что у их сестры — билет.

Бродар плакал.

— Девочки, впрочем, не подозревают, какою ценой достается тот хлеб, что они едят… — заметила старуха.

— Увы! Как говорят на каторге, народу приходится есть хлеб, запачканный либо кровью, либо грязью… Стало быть, вы не знаете их адреса?

— Точно не знаю. Когда я как-то зимой возвращалась к себе, они встретились мне у переулке Лекюйе, на Монмартре, и, наверное, живут в этих местах.

Жак вскочил, готовый бежать на Монмартр.

— Погодите! — остановила его старуха. — Вы можете выяснить у их отца, где они живут. Они недавно писали ему в Тулон. Он, наверное, уже получил это письмо и ему известен их адрес. Напишите ему.

Бродар подумал сначала, что Лезорн, вероятно, перешлет ему это письмо. Но нет, ведь Лезорн не хотел иметь никаких сношений с внешним миром. Не зная почерка своего двойника, он побоится себя выдать. Наконец, ведь у Жака нет определенного места жительства: куда же Лезорн адресует письмо? Значит, эти надежды несбыточны. Он так и сказал торговке птичьим кормом.

— Если б я не боялась сплетен, — ответила та, — я предложила бы вам остановиться у меня: места хватило бы и на двоих. Во всяком случае, вы можете дать мой адрес своему товарищу, пусть он через меня сообщит, где живут его дети. А вы приходите, расскажите мне, что вы узнали в переулке Лекюйе.

Бродар отправился на поиски. Уже темнело, когда в пустынном квартале он наконец нашел переулок Лекюйе. Чтобы его обойти, не требовалось много времени. Там было всего два-три более или менее приличных на вид дома; остальное — жалкие лачуги. Жак побывал в каждом доме, прошел весь переулок, до самого пустыря, но напрасно: фамилии Бродар никто не слыхал. Ничего, опять ничего!

Иногда какая-нибудь девочка лет восьми выбегала в лавку, находившуюся в доме за зеленым забором.

Жак окликал ее: «Софи! Луиза!» — но девочка испуганно убегала.

Один ребенок показался ему особенно похожим на младшую дочь. Он пошел было вслед, но вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече.

— Вы пристаете к несовершеннолетним. Следуйте за мной!

Обернувшись, Бродар увидел Гренюша, который, в свою очередь, узнал его.

— Никак это ты, Лезорн? Ну что ж! Я — агент полиции нравов и могу арестовать любого, если только это не долгополый и не мандарин.

— Меня арестовать? За что ж?

— Я тебе уже сказал: ты пристаешь к девчонкам.

Гром среди ясного неба не мог бы ошеломить Жака больше, чем такое обвинение.

— Дурак! — вскричал он. — Я разыскиваю детей Бродара.

— А зачем они тебе? — осведомился Гренюш тоном судебного следователя.

— Я обещал им помочь.

— Помочь? Чем же ты можешь им помочь?

Жак не ответил.

— Сколько же их, этих детей? — спросил Гренюш, засовывая пальцы в карманы жилета. Теперь он был одет более или менее прилично: в штиблетах, при галстуке; но от стоптанных штиблет и грязного галстука так и разило Иерусалимской улицей[4].

— Их три сестры. Они куда-то пропали, и никто не может или не хочет помочь мне найти их.

— Почему же ты не обратишься в полицию?

— Да, в самом деле! — сказал Бродар, не желая делиться своими опасениями.

— Где ты живешь? — продолжал Гренюш допрос.

— Когда сам буду знать, то сообщу тебе.

— Что ты собираешься делать?

— Хочу снова стать разносчиком.

— Да разве бывшего каторжника кто-нибудь снабдит товаром в кредит? Поверь, единственный выход для нас — поступить в полицию.

— Ну, что ты!

— Да, да, в полицию нравов, милейший. Я это сразу понял. Там можно поживиться за счет тех, кто побогаче и познатней, за счет тех, кого нельзя арестовать. Ну, а остальные…

Жак был поражен: за тот короткий срок, что этот дуралей прослужил в полиции нравов, он уже успел в ней обжиться не хуже, чем червяк в падали…

— О, я не теряю времени даром! — заметил Гренюш.

Это было заметно.

Новоиспеченный агент полиции продолжал:

— Я человек не злой, хорошо к тебе отношусь и хочу тебя предупредить: Жан-Этьену и мне поручено за тобой следить.

— За мной? Почему?

— Тебе это лучше знать.

Жак пообещал Гренюшу обратиться в полицию с просьбой помочь разыскать дочерей Бродара, и они расстались.

— Я пойду туда вместе с тобой, — сказал Гренюш. — Это даст мне возможность выдвинуться. А пока — катись, как долгополый или мандарин, пойманный с поличным.

Они условились встретиться на следующий день. Бродар решил любою ценой найти дочерей.

Жак обещал рассказать старушке с улицы Глясьер все, что ему удастся узнать; кроме того, ему хотелось посоветоваться с нею. Эта прямодушная женщина расположила его к себе.

От переулка Лекюйе на Монмартре до улицы Глясьер, что между улицей Лурсин и бульваром Гоблен — расстояние порядочное. Но Бродар был в том возрасте (различном для каждого человека), когда особые обстоятельства толкают людей на героические поступки и сила воли творит чудеса (в истории народов тоже бывают такие периоды). Какая-то сила заставляла Жака идти вперед, подобно тому как лошадь идет под ударами кнута. Воля гальванизировала его.

К одиннадцати часам он добрался до улицы Глясьер. Старуха его ждала. Она была не одна: в углу лежала большая овчарка, черная, как борода Фауста. Полузакрыв глаза и Положив голову на передние лапы, собака дремала, что не мешало ей следить за всеми движениями хозяйки. Когда Бродар вошел, овчарка подняла голову, внимательно на него посмотрела, а затем, очевидно, решив, что незнакомец не причинит вреда ее хозяйке, приняла прежнюю позу.

Старушка заметила это.

— Вот видите, я в вас не ошиблась, — сказала она. — Вы хороший человек, и Тото того же мнения. Не в пример людям, мой Тото не делает промахов. Ну, рассказывайте, что вам удалось узнать?

— Увы, матушка, ничего, решительно ничего. В переулке Лекюйе их не знают.

— Я сама туда схожу. Где вы сейчас живете?

— Пока нигде.

— Вам не на что снять комнату? Впрочем, это ясно, достаточно вспомнить, в каком состоянии вас подняли.

Жак промолчал.

— Послушайте! Тут поблизости, направо, есть небольшая гостиница, где за скромную плату можно переночевать. Вот вам десять су. Спросите слугу по имени Жан. Скажите, что вы от тетушки Грегуар. Мы с ним родились в одном и том же доме в Сент-Антуанском предместье, только ему повезло немного больше… Когда он узнает, что вы от меня, он охотно даст вам приют. Итак, до завтра! Утро вечера мудренее!

С этими словами добрая женщина протянула Бродару монету. Он колебался, взять ли ему деньги, быть может, необходимые ей самой.

— Берите, берите, не то я рассержусь. Правда, Тото?

Услышав свое имя, собака подняла голову и широко зевнула.

— Тото очень устал, ведь бедняжка вернулся гораздо позже меня. Когда вы приходили первый раз, его не было дома, так как я посылала его по делу: я достала немного воробьиного проса, уцелевшего от морозов, и велела Тото отнести его этому самому Жану: он очень любит своих канареек. Когда-то я взяла Тото из жалости, но теперь не расстанусь с ним ни за какие блага на свете. Ведь надо же кого-нибудь любить! И надо, чтобы вам платили взаимностью… Грустно жить одной, когда никого нету рядом. И потом, он так хорошо выполняет поручения!

Старушка с гордостью посмотрела на Тото.

— Он такой добрый, такой умный!

Собака, словно понимая, что ее хвалят, завиляла хвостом и свернулась калачиком у ног хозяйки.

Жак вышел, исполненный чувства горячей благодарности, давно им забытого. Доброта старухи, ее обещание отправиться на розыски девочек тронули его до глубины души. Как давно он ни от кого доброго слова не слышал! Жак забыл, что уже поздно, что нужно искать ночлег, забыл обо всем, кроме своих девочек, и шел во мраке по пустынным улицам, мечтая о том, как они встретятся. Ни голода, ни жажды он не чувствовал; даже имя Лезорна больше не тяготило его. Впервые за много лет Жак дышал свободно, у него зародилась надежда. Сколько времени уже потрачено на безуспешные поиски! Но старуха отыщет его девочек; Жак в этом не сомневался.

Ночь была темная, лишь кое-где мерцал неверный свет газовых рожков.

Вы знаете балладу: «Мертвецов не догнать»? Так же быстро, как эти привидения, шел и Бродар, предаваясь мечтам.

Когда он опомнился и огляделся кругом, он уже был за городской чертой, в незнакомой местности. Два или три фонаря слабо освещали жалкие лачуги, сливавшиеся в черную бесформенную массу. Это была улица Шанс-Миди, между Клиши и Леваллуа[5].

Придя в себя, Бродар вспомнил о гостинице, куда его послала торговка птичьим кормом. Увы! Задумавшись, он давно миновал ее.

Жак дал себе слово не забывать больше о суровой действительности, не уноситься на крыльях грез, а запастись мужеством.

Он прошел улицу из конца в конец в поисках, где бы можно было переночевать, но в темноте не мог отыскать ни одной вывески. Наконец он различил белевшее на двери объявление, зажег спичку и прочел:

ЗДАЮЦЯ ДВЕ КОМНАТЫ — ПЛАТА ЗА ТРИ МЕСИЦА В ПЕРЕТ.

Стучаться было бесполезно: ведь Жак не мог заплатить за такой срок. Но идти обратно, рискуя угодить в полицию за бродяжничество — в этом тоже было мало хорошего. Он решил найти укромный уголок и дождаться рассвета. Кое-где в стенах попадались довольно глубокие ниши, но там было до того грязно, что Жак предпочел ходить взад и вперед по пустынной улице.

Звук его шагов, очевидно, привлек чье-то внимание, и дверь, на которой висело объявление, распахнулась.

— Кто тут ходит? — спросил хриплый голос.

— Ищу ночлега.

— Кто вы?

— Путник.

Человек зажег фонарь и поднес его к лицу Бродара. По-видимому, Жак произвел благоприятное впечатление, так как незнакомец спросил:

— За ночлег заплатить можете?

— Да, если не слишком дорого.

— Двадцать су, половину вперед.

Войдя в дом, Жак, в свою очередь, оглядел собеседника и окружающую обстановку. То, что он увидал, ему не особенно понравилось. Комната была битком набита всяким хламом: тут стоял бильярд, заменявший хозяину кровать, ветхая мебель, узлы с бельем, чашки из разрозненных сервизов, книги, сваленные как попало; на стенах висела одежда, картины, оружие — все это в полном беспорядке. Словом, Бродар попал в лавку старьевщика. Хозяин был под стать своему товару: его тусклые глаза страшно косили, рот изгибался подковой, а над верхней губой нависал длинный заостренный нос.

— Здесь вам будет удобно, — сказал он. — Вы переночуете в свободной комнате. — Затем он добавил как бы в ответ на подразумеваемый вопрос: — Уплатить нужно вперед.

Бродар вынул десять су, которые ему дала торговка птичьим кормом. Старьевщик с любопытством уставился на его карман. Нет ли там еще монет? Быть может, постоялец не решается показать все, чем он располагает? Это чрезвычайно интересовало хозяина лавки.

— Вы, кажется, не при деньгах? — осведомился он.

— Угадали.

— Чем занимаетесь?

— Я разносчик.

При этих словах старьевщик встрепенулся, будто что-то припоминая. Он еще внимательнее поглядел на Бродара и наконец спросил: