Некоторые девочки умирали: очевидно, их слишком поздно забирали из больницы. Но, возможно, Господь Бог желал подвергнуть испытанию твердость духа руководителей приюта? А еще вероятнее, он в неизреченной благости своей вознамерился спасти невинных голубиц от погибели прежде, чем земная грязь замарает их крылья. Так по крайней мере утверждала газета графа де Мериа, которая задавала тон; другие органы благочестивой прессы повторяли ее разглагольствования, за отсутствием иных сведений.

Благородный виконт проявлял поистине неистощимое усердие, завязывая знакомства в светских кругах. Он решал также, кого принять в приют, а кому отказать в зависимости от положения семьи и от других обстоятельств. Зоркий наблюдатель мог бы заметить, что все девочки, попавшие в приют, были прехорошенькие. «Точно на подбор!» — наивно удивлялась одна старая ханжа и восторженно всплескивала руками всякий раз, когда видела г-жу Сен-Стефан, начальницу этого богоугодного заведения.

— Так молода, красива, знатна — и посвятила свою жизнь служению беднякам! Да это святая! — наперебой восклицали простаки.

Преподобный Девис-Рот чуял, что тут дело нечисто: ведь приют был основан такими людьми, как Гектор и Николя! Но иезуит принадлежал к тем генералам, которые позволяют своим солдатам грабить: лишь бы город был взят, остальное неважно.

За несколько дней до приезда Бродара граф де Мериа встретил на улице его младших дочерей, Луизу и Софи. Дрожа от лихорадки, Софи пыталась согреться, подставляя лицо бледным лучам зимнего солнца. Она чахла от малокровия. Хотя ради сестер Анжела готова была терпеть любые невзгоды, ее скудного заработка не хватало, чтобы поддержать силы девочки, чересчур рослой для своих лет, вытянувшейся, как цветок, который из подземелья стремится к свету.

У Анжелы не оставалось больше никаких надежд. Ей казалось, что она плывет с сестрами по бурному океану. Она хорошо знала, что пучина рано или поздно поглотит их всех, но всячески пыталась отдалить минуту гибели. О себе она мало заботилась: что значило несколько лишних капель в том море злоключений, которое ее захлестнуло? Подавленная позором, она не осмеливалась писать отцу. Но после долгой, изнурительной дневной работы (никто, кроме бедняков, за такой труд не берется) Анжела говорила себе, что все-таки у нее есть мужество.

Она бы давно покончила с собой, если б не сестренки. Но, увы, даже ее самоотверженные усилия не могли их спасти: девочки нуждались в самом необходимом. Их поношенная одежда напоминала о том, кем была старшая сестра; в школе и учителя и одноклассницы осыпали их оскорблениями. Чтобы Луизе и Софи не приходилось страдать из-за нее, Анжела отдала их в другую школу и поручила присматривать за ними славной женщине с улицы Амандье; та за небольшую плату кормила их, заботясь о них, как о родных детях. Но одна из школьниц знала семью Бродаров и рассказала, что у старшей сестры — билет. Девочки вынуждены были оставить и эту школу.

Вдобавок ко всему опекавшая их женщина слегла: уже давно ее мучила чахотка, и она доживала последние дни. Но в больницу ее не принимали, считая, что она не так уж тяжело больна. После безуспешных стараний туда попасть, она, словно подстреленная птица, рухнула наземь прямо в подъезде. Есть лечебницы для собак, но лечебниц для бедняков не хватает, и многие умирают на улице, не имея подчас сил добрести до ближайшей подворотни…

Детей несчастной взяла к себе ее сестра; Анжеле пришлось забрать Луизу и Софи. Она устроила их в переулке Лекюйе, на Монмартре, у тетушки Николь, приятельницы покойной.

Тетушке Николь тоже жилось несладко. Работа у нее была тяжелая: каждое утро, доверху набив булками серый холщовый передник, она пускалась в очередное путешествие. Сколько раз в день она поднималась по лестницам, разнося булки! Ноги ее были покрыты синяками. И все это за два франка в день… Но если карманы тетушки Николь были пусты, зато ее сердце переполняла доброта. Она сама предложила взять к себе девочек и кормить их за те же двадцать франков в месяц, что и женщина с улицы Амандье. Это было много для Анжелы, мало для тетушки Николь. Но от кого же беднякам ждать помощи, как не от таких же бедняков?

Было решено, что тетушка Николь выдаст Луизу и Софи за своих племянниц: тогда им больше не придется терпеть издевательств от соседей, которые называли их «подзаборными» или «маленькими шлюхами». Детям бедняков можно менять имена так же легко, как собакам — ошейники: до этого никому нет дела.

Итак, Гектор встретил обеих девочек в переулке Лекюйе. Красота Софи, белизна ее кожи произвели сильное впечатление на негодяя, и он пошел вслед за сестрами к тетушке Николь. Разносчица булок только что вернулась домой и готовила скромный обед; большая часть его предназначалась для девочек. Домишко, где они жили, походил скорее на хижину в бедном селении: ни ворот, ни привратницкой вход прямо с улицы. Дверь была полуоткрыта.

Де Мериа вошел и молча отвесил низкий поклон, оставаясь в тени и как бы не решаясь подойти ближе.

— Что вам угодно, сударь? — спросила тетушка Николь, удивленная появлением прилично одетого господина. Луиза и Софи, испуганные тем, что незнакомец следовал за ними всю дорогу, тесно прижались к доброй женщине.

Гектор пустился в объяснения. Он-де заметил болезненный вид одной из девочек и советует поместить ее в приют для выздоравливающих, которым он руководит. Сам Господь Бог посылает им эту помощь… Всевышний указал ему путь… (Дальше следовали банальные фразы, излюбленные графом и ему подобными.)

Сначала тетушка Николь слушала его разглагольствования с недоверием; предложение показалось ей слишком необычным. Но в конце концов настояния графа возымели действие. Ведь малютке будет так хорошо! Нельзя упускать случая — время не терпит, потом они пожалеют… В конце концов тетушка Николь почти согласилась, но просила дать ей подумать до завтра. «Дело в шляпе!» — решил де Мериа.

— Завтра начальница приюта сама заедет за ответом и, я надеюсь, заберет ребенка, — заявил он.

Змий-искуситель мало-помалу очаровал бедную женщину; даже девочки перестали дичиться. Граф ушел до прихода Анжелы; ему повезло — она, конечно узнала бы его.

— Дорогая моя, — сказала ей тетушка Николь, — если бы вы не зашли ко мне сегодня, я отправилась бы к вам сама. — И она сообщила о предложении незнакомца.

Анжела уже слышала о приюте Нотр-Дам де ла Бонгард, но не знала, что его основательницей была ее старая подруга Олимпия и что во главе приюта стоит не кто иной, как де Мериа. Тем не менее она скорее встревожилась, чем обрадовалась. Каждый раз, когда в жизни Анжелы наступала перемена к лучшему, она пугалась; ей всегда казалось, что кончится это плохо. Но тетушка Николь была того мнения, что судьба может смилостивиться; ведь день на день не приходится. К тому же было ясно, что необходимы срочные меры, если они хотят спасти Софи. Поело долгих размышлений обе женщины решили, что, ввиду плохого состояния здоровья сестры Анжелы, им ничего не остается, как принять неожиданно подоспевшую помощь.

Девочки слушали разговор старших с безразличием, свойственным детям, испытавшим уже немало горя на своем коротком веку.

Анжела дала согласие. Уходя, она задержалась на пороге, обуреваемая сомнениями. Уж не лучше ли ее сестренке умереть здесь, чем… Но эта мысль показалась ей безрассудной; она еще раз поцеловала Луизу и Софи и простилась с ними.

Анжела много раз меняла свое убогое жилище; убедившись, что платить за жилье одной ей не по карману, она сняла вместе с Кларой Буссони небольшую комнатку на улице Мон-Сени, еще более неуютную и холодную, чем та, где когда-то жила Олимпия. Все здесь говорило о лишениях, которым Анжела подвергала себя, чтобы хватало на содержание младших сестер.

Голод, холод, позор… Кто, кроме этих несчастных девушек, знал, как несправедлива к ним судьба? Общими усилиями им удавалось вовремя вносить квартирную плату. Правда, Клара, с ее покалеченной рукой, поврежденной, когда она пыталась разом покончить со своими бедами, зарабатывала очень мало, но Анжела считала, что она перед подругой в неоплатном долгу, и это было единственным поводом для размолвок. Обитательницы этой жалкой конуры переносили нужду с достоинством и нежно любили друг друга.

Анжела и Клара весь вечер беседовали о маленькой Софи и о приюте для выздоравливающих. Их томила тревога, и они на все лады обсуждали свои страхи. Дело было зимой. Единственное одеяло, протертое до дыр и залатанное старыми лоскутами, плохо защищало от холода. К тому же обе они по весьма основательным причинам в этот день не обедали, а ведь натощак не согреешься… Что делать, когда не спится? Оставалось коротать время в разговорах…

Стук колес на мостовой постепенно затихал. Все в Париже заснули, кроме тех, кто в отчаянии блуждал по берегам серо-зеленого ущелья, прорытого Сеной сквозь столицу. Среди них были старые рабочие, выброшенные хозяевами на улицу; бездомные бродяги, оставшиеся без крова по милости домовладельца или фабриканта. Ведь с годами руки уже не так проворны, и трудно заработать достаточно, чтобы платить за квартиру…

Наконец девушки заговорили о людях, которые были так же бедны, как и они, но потом разбогатели; о тех, кому не приходится, подобно им, ютиться под самой крышей, стучать зубами от холода и ложиться спать с пустым желудком… Ах, если б и они, подобно Олимпии, получили наследство! От одной мысли им стало смешно. Могло же прийти такое в голову! С ума они сошли, что ли? Но неужели нельзя разбогатеть, работая?

— Еще бы, как не благоденствовать, когда трудишься с утра до поздней ночи, а зарабатываешь столько, что едва хватает на квартиру и на содержание девочек, и то, если берешь хлеб в кредит? Можно ли экономить на долгах или на том, чего не имеешь?

Клара вспомнила одну историю, происшедшую в Эльзасе. Какой-то рабочий, простой лесоруб, накопил денег и построил себе дом, лучший в деревне. Как он гордился своим достатком! Как презирал бедняков! Нищим и безработным лучше было не обращаться к нему. Его богатство росло… Но однажды в горах нашли труп человека, убитого года три-четыре назад. Зарывая его в землю, убийца уронил нож и — еще более тяжкая улика — записную книжку со своим именем. Нож был опознан лавочником, который его продал, и гордец, презиравший бедняков, вынужден был сознаться, что выстроил дом на деньги своей жертвы…

От этого рассказа девушкам стало жутко — ведь они были еще так молоды! Они с головою укрылись жалким одеялом, но спали плохо: их мучили тяжелые сны.

VII. Таинственный дом

Перенесемся на некоторое время туда, где творились чудовищные преступления.


Развращенность, дойдя до известного предела, вызывает душевные болезни, эпидемические психозы и, овладевая людьми, толкает их не поступки, какие с трудом может нарисовать даже самое пылкое воображение. Если бы таких людей помещали в одиночные палаты, они явились бы интересными объектами изучения для психиатров. Когда подобный вид помешательства развивается в условиях той свободы, какую дает богатство, он становится особенно ужасен. Безнаказанность удваивает его силу. Так было и с основателями приюта Нотр-Дам де ла Бонгард. Словно одержимых пляской св. Ги или конвульсиями св. Медара[9], этих извергов томили бредовые вожделения. Чтобы их удовлетворить, они под покровом тайны терзали детей бедняков. Легенда о людоеде оказалась не совсем вымышленной… Вампиры думали, что никто не помешает им совершать черные дела; но злодеяний было слишком много, и это их погубило.

Начальница приюта Эльмина Сен-Стефан собственной персоной явилась в переулок Лекюйе. Она была в черном бархатном платье, под длинной вуалью. Ее экипаж занял переулок во всю его ширину; на запятках стоял лакей в ливрее, полосатой, как шкура ящерицы, а на козлах сидел кучер в широченной шинели с белыми отворотами. Визит был непродолжительным. Начальница любезно предложила тетушке Николь и Луизе проводить Софи в приют.

Карета выехала из предместья и покатилась по дороге в Z… Снег, который в городе обычно убирается, здесь лежал нетронутым. На обширной равнине, словно укрытой белым саваном, лишь кое-где виднелись деревья и изгороди, припорошенные инеем.

Беспокойство Анжелы передалось и тетушке Николь. Однако она старалась не поддаваться ему. Девочке просто повезло, что ж тут удивительного? Может же такое случиться!

Вскоре показался приют. Его главный корпус стоял отдельно среди парка, словно мавзолей. В некотором отдалении находились часовня и флигель для служащих. Были тут и сад и цветник, но сейчас все выглядело по-зимнему уныло.

Стрельчатые окна главного корпуса, часовни и смежного с нею флигеля, украшенные цветными витражами, закрывались резными ставнями; роспись и резьба изображали сцены из детства Христа и жизни святых. Внутреннее убранство помещения невозможно было разглядеть: днем мешали витражи, а вечером — плотно закрытые тяжелые ставни. Однако нетрудно было заметить, что здания эти выглядят как-то необычно. Их зловещий и мрачный облик, подчеркнутое благолепие внешней отделки напоминали монастырь.