– Мой голос вам надоел?

– О нет, но он надоел вам.

Клер помрачнела, глаза ее казались теперь серыми, словно скрылись за двойным стеклом. Артур продолжает:

– В письме Максанс говорит о возможности хирургической операции.

– А не тяжеловата ли у него рука?

– Я давно знаю Сержа Максанса. Это осмотрительный практик, он прежде всего дает возможность действовать природе. Если он решается на хирургическую операцию, это последний шанс.

– Мне не нравится перспектива общего наркоза.

– В последнее время я никому не делаю общий наркоз. К тому же я знаю упражнения, которые могут позволить вам избежать хирургической операции. В сущности, что вас смущает?

– В сущности? Мой мужской голос.

– Я могу вернуть вам женский голос. Ваш голос.

От этих слов она едва заметно вздрогнула. Ее взгляд вновь теряется вдали, перемещается на плечо Летуаля, колеблется, касается уха, достигает левого глаза Артура; тот продолжает серьезным тоном ученого:

– Ваш голос – это статуя, упавшая с пьедестала.

– Если бы только это…

– Не всё сразу. Сначала мы восстановим основание расслаблением; пьедестал – дыханием. И наконец, мы снова высечем из мрамора статую – собственно голос. Если это нам не удастся, придется делать операцию. А пока не заполните ли этот листок?

Она повинуется, чуть склонив голову, так что оранжевый ореол стеклянного шара лампы освещает висок, линию затылка, черную блестящую прядь. С освещенной стороны на креольской сережке мерцает искорка – в ритме движений руки. Закончив, она протягивает ему плотную карточку. Он читает информацию о той, которая только что официально стала его пациенткой. Она ждет, ритмично покачивая ручку между указательным и большим пальцем.

– Вы не заполнили графу «профессия».

– Я же сказала, для моей профессии голос не имеет значения.

– То есть когда вы работаете, вы не разговариваете?

– Никогда.

– Ага. Вы работаете в одиночестве. Так и запишу.

– Да, в одиночестве. Надо же, вы левша. Он поднимает перо от листа.

– Я левша, только когда пишу, – оправдывается он, – а обычно правша. В общем, так называемый ложный левша. Вы хорошо спите?

– Как младенец.

– Ложитесь поздно?

– Да, очень поздно.

– Вы пьете спиртное?

– Я люблю крепкие напитки.

– Кофе?

– Не могу без него обойтись.

– Это вызывает раздражение. Ваши голосовые складки вибрируют, касаясь друг друга от ста до двухсот раз в секунду. Советую вам выпивать по меньшей мере восемь стаканов воды в день. Пейте воду. Я рекомендую моим пациентам-певцам следить за тем, чтобы цвет мочи был бледным, чтобы голос звучал чисто.

– Цветистый допрос, ничего не скажешь. Мои ответы вам подходят?

– Мне принципиально важно узнать ваши вокальные данные. Вы понимаете, чтобы изменить голос, надо поменять многое.

– Я стану другим человеком?

– До этого дело не дойдет.

– Жаль.

– А вы стремитесь именно к этому?

Она смотрит Артуру прямо в лицо, в ее взгляде и жесткость, и уязвимость. Ее губы чуть приоткрываются, и она завершает разговор двумя словами:

– Кто знает?

У нее властная улыбка; ему еще предстоит ее увидеть. Он закрывает колпачок ручки, встает. Открывает перед ней дверь, провожая ее. Она уходит быстрыми тихими шагами.

* * *

Она возвращается. Снова вечером. Она всегда назначает сеансы на вечер. Ей так больше нравится. В этот час она ни с кем не рискует столкнуться. Она в строгом костюме Она колеблется между креслом и кушеткой. Он указывает ей на кушетку. Она ложится. Он останавливает ее, просит снять туфли, часы, колье, браслет, кольцо, – все, что сдавливает конечности, шею, дыхание. «Обычно, – говорит он, – пациентка остается в одном белье. В данном случае, – уточняет он тотчас же, – в этом нет необходимости».

Она расшнуровывает высокие ботинки, сначала на правой ноге, стягивает гольфы, расстегивает потертый ремешок роскошных мужских часов, снимает кольцо серого золота с желтым камнем, оставляет две креольские сережки-колечки и подставляет Летуалю затылок.

– Расстегните, пожалуйста, колье.

Он снимает с нее ожерелье. Она ложится на кушетку – тонкие босые ступни вместе, покрытые бесцветным лаком закругленные ногти, блестящие, как гребешок на краю морской раковины. Взгляд Артура задерживается на них на секунду дольше, чем надо.

– На этом сеансе вам предстоит расслабиться. Мы начнем восстанавливать пьедестал. Помните?

Они начинают. Он раздражен. Ему не нравится по-военному четкое выполнение инструкций. В реальной жизни это было бы само совершенство. Но здесь ему хочется, чтобы пациентка действовала в своем ритме, не спешила повиноваться сразу же, чтобы она дала себевремя вздохнуть свободно, посмотреть на себя. Он советует ей расслабиться, дождаться момента, когда руки и ноги отяжелеют, появится ощущение комфорта. Он подчеркивает: все, что вы делаете, делайте без усилий. Он дает указания четко и точно, сопровождая советы доброжелательной улыбкой квалифицированного врача. Сидя за письменным столом, он выдвигает клавиатуру электрического пианино, нажимает на клавиши, нараспев произнося последовательности цифр.

– Повторяйте за мной. Четыре-пять-шесть…

– Четыре-пять-шесть…

– Семь-восемь-девять…

– Семь-восемь-девять… Скажите, доктор, до каких пор мы так будем считать?

– До двадцати одного. Не отвлекайтесь. Продолжим. Десять-одиннадцать-двенадцать.

Он велит ей не добавлять бесполезных звуков, выпускать поменьше воздуха, не рассеивать дыхание, чтобы звук был лучше. Он просит ее прижать большой палец к основанию гортани, чтобы тембр стал чище.

– Десять-одиннадцать… Не могу.

– Вам больно?

– В горле колет.

– Это все равно что сказать: «Я отсидела ноги, по ним забегали мурашки – я стряхнула их, и муравьи посыпались вниз черной копошащейся массой». Нет. Это был бы кошмар. Здесь кошмаров нет.

Он делает движение, чтобы встать. Испугавшись, она издает совершенные звуки.

– Ну вот! Как только вы видите, что я хочу подойти, вы пугаетесь, и у вас получается.

Поздний вечер, другой сеанс.

– Ваш перстень меня давно заинтересовал.

– Это довольно древнее египетское кольцо. С топазом. Если носить его на правой руке, оно дает защиту.

– Вы чувствуете, что вам что-то угрожает?

– После того, что со мной сделали мужчины, – да.

– А. Пожалуйста, снимите кольцо. Мы поработаем.

Она протягивает ему кольцо с желтым камнем. Он кладет его в пепельницу. Металл глухо звякает о стекло. Они начинают. Он чувствует раздражение. Голос Клер похож на болотный огонек. Он просит у нее звук – она ускользает. Он идет за ней, она снова убегает. До каких пор это будет продолжаться?

– Послушайте, о чем я вас прошу. Дайте мне ноту, одну-единственную. Дойдите голосом от одной точки до другой, чтобы беспокойная гортань не предала вас – не сбившись с пути, не заблудившись. Держите голос, держите! – подчеркивает он. – Это не бабочка, которая порхает туда-сюда, это синица. Вы когда-нибудь наблюдали за полетом синицы. Она летит прямо, не сворачивая, – ведь именно так она спасается от опасности.

Он встал с места, сел рядом с ней на табурет и осторожно, не сжимая, взял двумя пальцами, большим и указательным, верх ее шеи. Он птицелов, его задача – не поранить синицу, но и не упустить.

– Отпустите, – голос Клер просвистел в воздухе как хлыст.

Нет, это не холостой заряд. Артур отстранился.

– Да будет вам известно, что это прикосновение ни в коей мере не является нарушением деонтологии. – В его фразе слышится ирония.

– Ничего мне не известно. Никогда не нарушайте границ. Особенно моих.

И она улыбается – и хитро, и кокетливо.

* * *

Прошло время. От сеанса к сеансу голос Клер менялся. У нее нарушена подвижность трех позвоночных суставов, и в связи с этим повреждена «вертикальная колонна дыхания», как называет ее Артур. Сегодня вечером они собираются восстановить эту вертикальную колонну. Он научит ее трем дыханиям Стрельца. Стрелец поражает цель, не тратя лишней энергии. Артур хочет услышать, как стрела звука вырывается из губ Клер.

Стрела летит.

– Хорошо… А теперь превратитесь в дракона и выдохните пламя.

Она выдыхает.

– Станьте змеей, и пусть змея растет в вашем дыхании. – Клер, вдыхая, растит змею у себя в груди. – Да, змея растет, растет, растет. А теперь она вырвется у вас изо рта. Очень хорошо.

– Месье Летуаль, пожалуйста… прекратите поминутно повторять это «хорошо, хорошо», как будто вы спортивный тренер.

Он засмеялся с преувеличенным добродушием.

– Я не тренер, я врач. Двенадцать лет обучения, семь лет специализации.

– Проявляйте свое одобрение по-другому.

Змея вырвалась из горла. Смех Артура увял.

* * *

В другой вечер круглый абажур лампы на письменном столе сияет золотистой луной, но Артур и Клер расположились по-другому. Свет делит тело Клер на две половины – дневную и ночную. Это их двенадцатый сеанс за месяц. Последний.

– Мы на время прервем нашу работу, – говорит он.

Глаза Клер заблестели.

– Ах вот как. А что будет после операции?

– Я разве говорил об операции?

– Вы только что дали мне понять.

– Вы понимаете даже то, о чем я не говорю, если позволите так выразиться. Обычно я прямо предупреждаю пациенток, но с вами ведь все не как обычно. Вот, прочтите и все узнаете. Остальное зависит от вас.

Он передал ей лист с печатным текстом с обеих сторон. Он смотрит, как она читает, следует за почти незаметными движениями влево и вправо освещенной радужки глаза, окруженной темным изгибом ресниц. Она подняла глаза, в которых блеснули две влажные искры.

– Лучше прочесть вслух. Тогда мне будет казаться, что это вы со мной разговариваете, и это меня успокоит. Вы не возражаете?

Он пригласил ее к чтению слишком широким жестом руки.

– Так я прочту. «Период восстановления после хирургической операции на вашей гортани будет кратким. Уже на следующий день вы сможете нормально питаться и вести обычный образ жизни. Но вам придется сохранять полное молчание в течение четырех дней, что будет довольно сложно. В течение следующих четырех дней вам необходимо будет говорить не шепотом, который довольно сильно раздражает голосовые складки…» Именно складки, не связки, не так ли? – этот вопрос чисто риторический – она продолжает чтение, не дожидаясь ответа. – …Не шепотом, который легко может перегрузить связки, а гудящим голосом, так называемым «голосом гостиничных коридоров». – Она повторяет эту формулировку с театральным смаком и продолжает: – «Это малоинтенсивный голос низкой тональности, который сочетается с преувеличенной артикуляцией и замедленным произнесением, он используется, чтобы не разбудить спящих. Не злоупотребляйте этим голосом. При первых признаках возникновения неприятных ощущений в горле (колотье, жжение) замолчите. Внимание: молчание относительное предпочтительно абсолютному молчанию, которое иногда вызывает состояние напряжения и зажатости, препятствующие нормальному восстановлению. На восьмой и десятый день вам снова поставят голос. Я покажу вам ваши новые голосовые возможности…» – Она складывает листок. – Вы и вправду хотите преобразовать мой голос?

– Ничего я не хочу. Вы сами сказали, что вам неприятно, когда вас по голосу принимают за мужчину.

– Да. И мне неприятен взгляд тех, кто слышит, как мой мужской голос раздается из женского тела.

Она доверительно сказала ему, что привлекает и женщин, и мужчин, но это ей не обязательно нравится. И сразу осеклась, будто пожалев о своей откровенности.

– Мой голос, который я знаю, меня смущает. А тот голос, который я не знаю, беспокоит меня. Я имею в виду тот голос, который вы мне сфабрикуете, – уточнила она.

– Но я ничего не фабрикую. Я не трону ваш голос как таковой.

Он вынул фото зияющего розового блестящего рта и показал его пациентке. Ткнул указательным пальцем в голосовые связки, натянутые в глубине горла между двумя хрящами. Рассказал Клер о планирующейся операции: предстоит сузить складки, исправить их избыточную ширину и таким образом сделать голос более женственным.

– У меня будет возможность выбрать себе голос?

Он успокоил ее – у него есть нюансировка, каталог образцов звука, который она сможет прослушать. В настоящее время ее голос ниже, чем у Дельфины Сейриг. Можно приблизить его к голосу Клаудии Кардинале – с несколько стертым тембром, хрипловатым, достаточно низкой тесситуры, но обладающим подлинной легкостью и женственностью благодаря постановке, работе актрисы над голосом.

– Эта модель вам подходит?

– Подходит, – отвечает она несколько недоверчиво.

– Весь секрет в работе. Я дам вам инструмент. Музыка – за вами.

Если сменить инструмент действительно нужно.

– Прошу прощения?