Через два часа после захода солнца отправляется падишах в мечеть для молитвы. Молитвенные галереи сверкают в блеске разноцветных огоньков цветных лампад, которые блестящими цепями перебегают на красивые карнизы. Наверху, на голубом куполе, блестит золотой полумесяц, между тем как первые созвездия бросают свои серебряные нити на волшебную картину.

Султан приближается на лошади. Шталмейстеры с развевающимися плащами открывают шествие, их замыкает гвардия. Далее следует султан в роскошном мундире, окруженный блестящей свитой и в сопровождении длинной пестрой толпы придворных и кавасов. Во время церковной церемонии гвардия занимает все входы, офицеры занимают лестницы и стоят шпалерами во внутреннем помещении – еще раз ярко сверкает полузабытый восточный блеск, расточительная роскошь Османидов, баснословное великолепие Востока…»

Наконец-то султанша Валиде праздновала торжество и победу своего влияния. Шейх-уль-ислам уже считал ее низвергнутой или, по крайней мере, вытесненной. Последний удар султанши, как мы уже видели, совершенно не удался – как вдруг «святая ночь» снова подняла ее до ее прежнего, а может быть, еще и большего, чем прежде, влияния. Она надеялась на это. Султанша Валиде знала могущество своего средства и сумела им воспользоваться. Праздник Байрама снова поднял ее прежнее значение, которое она уже утратила, и теперь она была сильнее и могущественное, чем когда-либо. Теперь смотрела она с торжествующим презрением на своего противника шейх-уль-ислама, который с притворной преданностью, безмолвно и сосредоточенно перенес эту перемену.

Султан Абдул-Азис был в таком восторге от новой красивой царицы гарема, молодой, прекрасной черкешенки, избранной для него и представленной ему султаншей Валиде, что после церемонии в мечети он еще раз посетил свою мать, чтобы засвидетельствовать ей свою признательность. Этот случай ясно показал всем, что султанша Валиде находится снова на высоте своего могущества. Султан был в прекраснейшем расположении духа, и давно не видали его таким милостивым и веселым, как в вечер брачной ночи. Однако султанша стала осторожнее и на всякий случай обеспечила себя еще одной союзницей или, лучше сказать, орудием, которое при случае могло быть важным и могущественным. Она так воспитала и так опутала своим влиянием новую красавицу гарема, что во всяком случае могла через прекрасную черкешенку достичь своего могущества, если бы даже султан не был привлечен к ней уже одним только ее выбором. И без того уже султан сожалел о разрыве с султаншей Валиде, для него заметно было ее отсутствие, он не мог обходиться без ее советов и влияния, ведь за долгие годы мать сумела почти совсем уничтожить в нем самостоятельность.

В последний день Байрама принцы также могли являться к султану с уверениями в своей преданности и чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В прежние годы султан не хотел беспокоить себя их приемом, на этот же раз они, к удивлению своему, были введены гофмаршалами в гостиную султана.

Абдул-Азис принял их в мундире с орденскими звездами на груди. Он сидел, а принцы должны были стоять. После того, как они засвидетельствовали султану свою покорность и преданность, султан напомнил им в немногих словах, что его милости обязаны они своей жизнью и всем, что имеют. Затем он приказал им прочесть древние хроники и припомнить родовые законы. В одной из этих хроник говорится слово в слово следующее:

«После свержения с престола нашего повелителя султана Мустафы в 1618 году (по-турецки 1024) царствовал наш повелитель султан Осман. Перед началом своего победоносного похода против врагов государства позвал он к себе брата своего Магомета, чтобы приказать его умертвить. Когда принц вошел в покои, султан сидел на софе и читал книгу. Принц обратился к нему с такими словами:

– Умоляю тебя именем Аллаха, не пятнай себя моей кровью и не делай меня твоим обвинителем в страшный день всеобщего воскресения мертвых. Я ничего не желаю от тебя, кроме сухого хлеба ежедневно.

Султан отвечал на это приказанием удушить его, которое и было исполнено в его же присутствии посредством окрашенного в красный цвет шнурка. При казни у него из носа брызнула кровь так высоко, что обагрила чалму нашего повелителя султана».

Это деяние случилось в Джемади[10] 1030 года (по нашему счислению 1621). «Но не прошло и года, – так говорится в хронике дальше, – как с нашим повелителем султаном Османом случилось то же, что сделал он со своим братом: и он был задушен, и на нем оправдалось справедливое изречение: каким судом судишь, таким же и сам будешь осужден!»

После указания на эти древние донесения султан отпустил испуганных принцев, которые были рады возможности вернуться к женам в свои дворцы, где они вели жизнь заключенных, а потому искали развлечения в тех удовольствиях, какие могли доставить себе в своих покоях.

Через несколько дней после этого султанша Валиде явилась к султану во дворец Беглербег. В сильном волнении вошла она в покои сына, который по ее просьбе выслал свою свиту.

– Что случилось, султанша, что приводит тебя в такое волнение? – спросил Абдул-Азис.

– Твоя великая милость и доброта, султан, которую ты оказывал принцам, не остается без последствий, – отвечала строго Валиде. – Если бы ты только послушался моего совета! Теперь я не сомневаюсь более, что они находятся в тайных сношениях с шейх-уль-исламом.

– Из чего заключаешь ты это? – спросил султан.

– Конечно, из того, что Мансур-эфенди все еще ничего не делает для изменения порядка престолонаследия, хотя он и обещал это. Приверженцы этой идеи многочисленны, султан, и я говорю тебе, что новый закон не встретит ни малейших препятствий.

– Я подожду, что сделает Мансур.

– Ты ждешь напрасно, султан. Не доверяй ему.

– Неужели должно снова начаться старое соперничество? – спросил султан с мрачным видом.

– Никакого соперничества быть не может. Мансур слишком ничтожен, чтобы быть моим соперником, – отвечала султанша Валиде с явным презрением. – Только для того, чтобы предостеречь и охранить твое величество, говорю я это. Но слушай, в коротких словах приведу я тебе надежное доказательство, объяснение, которое убедит тебя и доставит тебе случай обличить виновных.

– Каким образом достала ты это доказательство?

– Через верное средство, султан, – сказала султанша Валиде торжествующим тоном. – Столица твоя со времени Байрама скрывает в своих стенах чудо.

– Чудо? Что случилось?

– Я знаю твое отвращение ко всем вещам, которые кажутся тебе невероятными, но я другого мнения, султан, я верю в чудеса и знамения.

– Сначала я должен узнать, какого рода это чудо.

– С Байрама, с самой святой ночи, как говорят, явилось это чудо.

– А кто сообщил тебе это?

– Мушир Изет. Я доверяю ему во всех отношениях.

– Скажи же мне, что это такое?

– В доме одного бедного софта, который занимается магией, внезапно явилось чудо. Никто не знает, каким образом и откуда.

– Как зовут этого софта?

– Ибам. Дом его стоит возле большого минарета в Бостон-Джалла. Изет был у него. Внезапно на втором этаже его дома ночью нашли девушку, ожившую из мертвых.

Султан махнул рукой.

– Басни, – сказал он.

– Я наперед знала, что ты не поверишь этому. Я, может быть, и сама не поверила бы, если бы мне не представился случай ранее самой видеть эту теперь живую девушку мертвой, – горячо продолжала султанша Валиде. – Но поверишь ли ты моим глазам? Мой раб при мне поднял мертвую, безжизненную, истекающую кровью девушку на улице, когда я проезжала мимо. Он отнес ее по моему приказанию в дом, где она жила.

– А что это за девушка?

– Дочь гадалки Кадиджи из Галаты, несчастное создание при жизни, обиженное природой и изуродованное. Но, кажется, она вознаграждена за это наружное злополучие. Ее похоронили, – подтвердили свидетели, – а нынче в могиле нашли гроб пустым. Весь Стамбул только и говорит, что о чуде. Никто не знает, никто не может понять, каким образом она ожила из мертвых. Народ толпами стекается туда посмотреть на чудо. Даже снотолковательница, по донесению мушира Рашида, была в доме софта и поверглась перед ожившей. «Да, да, это Сирра, это моя умершая дочь!» – кричала она.

– Знает ли шейх-уль-ислам об этом происшествии?

– Пусть он опровергнет его, если может, чудо нельзя отрицать, – продолжала султанша Валиде. – Как пророчица дает она объяснение неизъяснимым предметам, подает советы и помощь. Она видит более, нежели могут видеть человеческие глаза, и голос ее звучит как ангельский. Дом софта не бывает теперь пуст, и бедность его превратилась в богатство, так как каждый спешит принести к нему в дом какой-нибудь дар.

– Твой рассказ показывает твою веру в странные случаи, – сказал султан, – но я не могу решиться серьезно поверить ему. О подобных происшествиях рассказывали уже неоднократно.

– Но никогда еще ни о чем подобном, – горячо и с воодушевлением возразила султанша Валиде.

– Ты была уже в доме софта?

– Нет еще, но я решила посетить его не для себя лично, не для своих дел, но единственно для того, чтобы наконец получить объяснение планов Мансура, – сказала султанша Валиде и встала с места. – Должно же наконец решиться, мои ли сомнения основательны, или твое доверие справедливо.

– Я ничего против этого не имею, но сообщи мне о результате твоего посещения, – заключил султан разговор. – Из твоего рассказа, из твоего доклада о том, что ты видела и слышала, я лучше всего могу видеть, что это за происшествие. Но будь осторожна, не выдай своего намерения касательно Мансура, чтобы невольно не содействовать могущему произойти обману. Да хранит тебя Аллах!

IV. Глас пустыни

Там, где на протяжении дороги, ведущей из Каира в Суэц, извивается караванный путь в Акабу по пустыне Эль-Тей, где Синай в конце пустыни гордо подымает свою священную вершину, а Красное море с обеих сторон гонит свои волны до Суэца и Акабы, по одинокой пустыне шел человек, один, без всякого провожатого. Это редко, чтобы один человек блуждал по песчаному морю. Никто не рискует один идти навстречу опасностям пустыни, и к тому же без лошади или верблюда. Путешественники всегда соединяются в караваны. Человек же тот в оборванном кафтане отважился на чрезвычайное. Спокойно, мерным шагом, сгорбившись, шел он по песку пустыни, между тем как после жаркого дня наступил уже вечер.

Одинокий путешественник опирался на пилигримский посох. Зеленая арабская головная повязка, концы которой развевались по обе стороны, прикрывая необычайно бледное лицо, обвивала его голову, а под ней в ярких огненных лучах вечерней зари сверкала узкая золотая маска. Рваный желтовато-серый плащ походил на полинялую орденскую мантию. На ногах одинокого путешественника были кожаные сандалии, которые укреплялись широкими ремнями выше лодыжки. Седая длинная борода спускалась на грудь, но почти ничто не выдавало глубокой старости этого человека; походка его была тверда и уверенна, фигура отнюдь не старческая и весь его вид среди пустыни был полон таинственности. Кругом, насколько мог объять глаз, не было видно ни одного живого существа. Далеко вокруг, до самого горизонта, ничего, кроме песка, облитого красноватым светом вечерней зари. Ни одной тропинки не было видно, ничто не указывало на место отдыха, ничто не показывало направления. Как море, эта необозримая водная пустыня, через которую направляет мореход свой корабль, окружало песчаное море путника в оборванном плаще. Но все же был след, обозначавший большую, ведущую через пустыню дорогу: большие караваны из Мекки оставили следы на пути. Тут лежали полусгнившие остатки овцы, там сандалия, в другом месте – оборванный мех для воды, посох, остатки головной повязки и тому подобные вещи, обозначая место, где караван отдыхал и откуда уже продолжал свой дальнейший путь.

Ни деревца, ни кустарника, ни былинки, насколько может объять глаз, ничего, кроме страшной пустыни смерти. Ни пения птицы, ни жужжания жука, ни плеска воды – всюду могильная тишина. Пагубна эта тишина, мучительна, страшна эта пустыня, и смертельный страх овладевает всяким, кто в первый раз отважится пуститься в это песчаное море. Но путник в оборванном кафтане не чувствовал, по-видимому, ни страха, ни ужаса. Он, казалось, привык к опасностям пустыни.

Когда же вечерняя заря мало-помалу погасла и горизонт оделся сначала в пурпурно-красный, затем в фиолетовый цвет, когда в туманной дали песок пустыни, казалось, слился с небом и наступил час молитвы, тогда одинокий путник опустился на колени и, обернувшись лицом к Мекке, тихо произнес молитву. Едва на далеком западе зашло солнце, как на востоке уже взошла луна и тихо поднялась на небе, проливая свой серебристый свет на необозримую пустыню.

Человек в лохмотьях встал. Теперь, при бледном лунном свете, со своей длинной тенью выглядел он еще призрачнее в уединенной, безлюдной пустыне. Только что хотел он продолжать свой путь, как заметил перед собой вдали полузакрытое туманом, но все-таки очень заметное явление пустыни, ту фата-моргану, которая зовется Караваном духов. Точно так же, как это бывает вблизи некоторых берегов, кажется, будто в этом песчаном море или над ним несется длинный-предлинный ряд молчаливо двигающихся фигур, навьюченных верблюдов, с трудом передвигающих ноги лошадей, одним словом, целый караван. Путешественникам пустыни хорошо знакомо это странное явление, которое вследствие миража совершенно естественным путем переносит и приближает к удивленным глазам созерцателя нечто такое, что удалено на несколько миль, и, несмотря на это, при виде такого Каравана духов каждого невольно охватывает тайный ужас.