Георг Борн - Новая царица гарема

– Его сиятельства благородного Сади-паши нет дома, – отвечал слуга.

– Мне надо его видеть, – сказала Реция.

– Благородный Сади-паша отправился во дворец светлейшей принцессы и неизвестно, когда его сиятельство вернется оттуда.

– Во дворец принцессы Рошаны? – спросила Реция, едва владея собой.

– Ну да, мой господин женится на принцессе, – подтвердил слуга.

Реция должна была собрать все силы, чтобы не выдать своей слабости перед слугами, чтобы от глубокого потрясения не лишиться чувств, чтобы громко не вскрикнуть от скорби и отчаяния: она чувствовала, что все погибло.

Слуге были безразличны и бедная мать, и лежавший на ее руках ребенок. Он удалился, оставив ее одну. Сердце ее разрывалось на части, она задыхалась, порывисто вздымалась ее грудь, ей казалось, будто пол колеблется у нее под ногами.

– Возможно ли это? – спрашивала она себя, выходя, словно пьяная, из его квартиры. – Неужели это правда? Неужели Сади забыл свои клятвы?

Но она все еще сомневалась в возможности его измены. И снова разрывалось ее сердце от скорби, лишь только вспоминала она слова старой Макусы и слуги. Ее тоска, любовь и верность, неужели все было напрасно? А ее дитя, которое было прижато теперь к ее груди, залог их любви, неужели и оно должно быть покинуто, должно погибнуть?

Погруженная в свои грустные мысли, Реция незаметно подошла к хижине старого Гафиза. Был теплый день, он сидел за работой у открытой двери. Там стояла и старая Макуса и, вероятно, ждала ее.

Реция сама не знала, как добралась до их хижины, не знала, что с ней будет: она была в отчаянии. Гафиз не спрашивал ничего, он только взглянул на Рецию и угадал все. Другое дело Макуса.

– Что, убедилась ты теперь? – спросила она вошедшую Рецию. – Иначе и быть не могло. Он бросил тебя. Как теперь быть?

– Да, как теперь быть? – механически повторила за ней Реция и забилась с ребенком в угол.

На другой же день жадная Макуса дала ей понять, что она ей в тягость, ведь она более уже не могла рассчитывать на награду. Гафиз, напротив, старался своим ласковым обращением с Рецией загладить грубые выходки своей жены и ночью упрекал за это старуху.

– Что нам с ней делать? – злобно возражала ему Макуса. – Чем нам кормить ее, когда мы сами едва можем достать себе кусок хлеба?

– По крайней мере не будь так груба с ней.

– Груба или нет, все же мы не можем держать ее у себя.

– Завтра работа будет готова, ты отнесешь ее в город, вот у нас и будут деньги.

– Она ведь красивая женщина и всегда может найти себе другого, чего она, глупая, так горюет о паше, который вовсе и не думает о ней, – сказала Макуса.

Реция не спала и в соседней комнате слышала каждое слово, она была в тягость старикам, они хотели избавиться от нее и от ее ребенка. Что было ей делать? Куда деваться с мальчиком, который так безмятежно спал теперь у нее на руках?

На следующее утро старая Макуса отправилась в город относить работу и с несколькими вырученными за нее пиастрами вернулась к вечеру в свою хижину. Должно быть, она выведала что-нибудь новенькое: это было видно по ее многозначительному виду. Поговорив с мужем о работе, она обратилась к Реции, которая, удрученная скорбью, молча сидела в стороне.

– У меня есть кое-что и для тебя, – сказала она. – Долго ли будешь ты тут плакать и сокрушаться? Красота проходит, нет ничего хуже тайной скорби: она сушит человека, вызывает седину в волосах и морщины на лице и преждевременно старит его. Какая польза тебе плакать и сокрушаться? Ведь изменить ничего нельзя. Ты должна на что-нибудь решиться. Разве ты не молода и не прекрасна? Зачем же тебе приходить в отчаяние? Тебя ожидает лучшая жизнь, ты можешь быть так счастлива, как никто.

Реция унылым взглядом посмотрела на старую Макусу.

– Счастлива? – спросила она безрадостным голосом.

– Ты хороша и молода, – продолжала старуха, – ты всегда можешь составить свое счастье. Сегодня я случайно встретила старого торговца Бруссу из Стамбула и жаловалась ему на твое беспомощное состояние. «Гм, – заметил он, – если, как ты говоришь, она молода и хороша, я, может быть, приищу ей хорошее местечко. Пришли ее ко мне, я посмотрю там, что с ней делать. Богатый Формоза из Перы хочет купить себе жену. Быть может, она ему и понравится, и тогда она может быть уверена в своем счастье».

– Богатый Формоза? – спросил Гафиз. – Это хороший пожилой господин.

– Вот видишь! Я обещала Бруссе, что ты завтра придешь к нему.

– Чтобы он меня продал? Чтобы я стала женой человека, которого я никогда еще не видела, человека нелюбимого? – вскричала Реция. – Не требуй от меня этого.

– Как, ты отказываешься от подобного счастья? – сказала со злобой Макуса. – Вот как! Чего ж тебе еще надо? Чего ты намерена ждать? Не возвращения ли Сади-паши? Не его ли свадьбы с принцессой?

– Ты должна спокойнее говорить с ней, – заметил Гафиз. – Она принимает все это близко к сердцу.

– Она должна слушаться советов старых, опытных людей. Ребенка я возьму у тебя, пусть он воспитывается здесь, ты будешь каждый месяц платить мне за его содержание, – говорила Макуса, – никто не должен знать, что ты была женой Сади. Завтра я отвезу тебя к Бруссе, если только тот тебя увидит, ты будешь иметь хорошее место в богатом доме, это верно.

– Сжалься надо мной и не принуждай меня к этому. Я не могу быть женой другого, я лучше готова умереть.

– Говорю тебе, что ты дура! – бешено вскричала старая Макуса. – Не думаешь ли ты вечно оставаться здесь? Поупрямься-ка еще у меня! Отчего ты не хочешь идти к другому?

– Не спрашивай меня. Я не могу этого сделать. Я принадлежу Сади, хотя он меня забыл и покинул.

– А я говорю тебе, что завтра ты пойдешь со мной к Бруссе! – в бешенстве вскричала старуха. – Не безумная ли она? Любит человека, который и знать ее не хочет! Да еще отвергает такой прекрасный случай составить свое счастье. Старый Формоза ищет жену в свой гарем, так как у него умерла его любимая жена. Очень мне надо спрашивать, хочешь ли ты или нет. Ты должна слушаться опытных старых людей: они лучше должны знать, что хорошо и что дурно, и позаботиться о том, чтобы ты не погибла. Любовь к паше! Какое дело ему до твоей любви и верности!

Реция ничего не отвечала, она сделала вид, как будто покорилась, по крайней мере так объясняла себе старуха ее молчание. Бедняжка неподвижно сидела, глядя в одну точку. Она слышала каждое слово старухи, которая через торговца невольниками Бруссу хотела продать ее старому богатому турку и, конечно, получить за это свою долю барыша. Она видела, что теперь все погибло. Она стояла у пропасти, на краю гибели. Ее хотели оторвать от ее ребенка, от ее единственного сокровища, от нее требовали, чтобы она нарушила любовь и верность Сади. Нет, она никогда не сделает этого. Лучше встретит она смерть. Да, смерть казалась ей спасением. Мысль разом избавить себя и ребенка от всех нужд и скорбей, от всех забот и бедствий имела для нее в эту минуту что-то невыразимо заманчивое. Тогда все было бы кончено. Тогда она сохранила бы верность своему Сади. Что ей было в жизни теперь, когда он ее покинул? Она не сердилась на него, не проклинала его, хотя сердце ее и разрывалось на части, она простила ему все. Она была бедной, недостойной его девушкой, его же ожидали блеск, слава и величие, ей не место было в его доме. Лучше всего ей было умереть вместе с ребенком.

Пожелав спокойной ночи старикам, она по обыкновению отправилась в соседнюю комнату и сделала вид, будто легла спать. Когда старики заснули и в передней комнате воцарилась тишина, она тихо и осторожно поднялась с постели.

Реция прислушалась: все было тихо. Чтобы успокоить проснувшегося ребенка, она покормила его грудью и, когда тот заснул, встала. Кругом были тишина и безмолвие. Она осторожно отворила дверь в соседнюю комнату. Гафиз и Макуса крепко спали, их громкий храп раздавался в комнате.

Реция тихо прокралась мимо их постелей, тихонько отворила дверь в прихожую. Холодный ночной воздух пахнул на нее, но она даже и не почувствовала этого, так была взволнована. Она быстро вышла на воздух, осторожно притворив за собой дверь. Никто не слыхал ее ухода. Повсюду в хижинах было тихо, все уже спали. С ребенком на руках она бежала прочь, бесцельно стремясь вперед. Ее преследовала одна мысль – поскорее избавить себя и свое дитя от всех скорбей этого мира. Пробегая по полю, она вдруг заметила вдали два огненных глаза приближающегося локомотива. Луч надежды блеснул на ее лице. Что, если бы она с целью избавиться от своего отчаяния и беспомощного состояния вместе с ребенком бросилась на рельсы? В одну минуту все было бы кончено.

Она торопливо направилась к рельсам. Ясно слышался шум приближающегося поезда. Со взглядом, обращенным к небу, она поцеловала своего ребенка.

– Так должно быть! – воскликнула она. – Только на небе ждет нас спасение и покой, здесь на земле мы беспомощны и обречены на гибель.

Крепко прижав малютку к своей груди, она опустилась на рельсы; горе и отчаяние ее были так велики, что она не чувствовала при этом ни малейшего страха. Напротив, ей казалось, будто она уже готова была вступить в ту блаженную обитель, где кончаются все земные бедствия.

Она поднялась. Громче раздавался шум локомотива, словно бешеное фыркание ужасного дракона с огненными глазами. На минуту ею овладел ужас.

– Прощай, мой Сади, я умираю за тебя! – воскликнула она и затем снова легла между рельсами.

Ночной мрак скрывал страдальцев от глаз машиниста, да если бы он и видел их, то был уже поздно тормозить поезд и тем спасти несчастных.

Свист локомотива возвестил городу о приближении поезда. В эту самую минуту вагоны переехали несчастную мать и сына…

Принц Юсуф напрасно употреблял все старания, чтобы отыскать следы Реции, но он все еще не успокоился, хотя и не говорил более Гассану о своем желании еще раз увидеть прекрасную девушку. Юсуф платонически любил Рецию. Он вовсе и не думал назвать ее своей. Он хотел только еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с нею. Она была так прекрасна: ему хотелось остановить свои пламенные взгляды на ее лице, на ее чудных выразительных глазах. Но ему никак не удавалось ее увидеть, хотя он и не жалел ничего, чтобы только отыскать ее.

Гассан, приобретавший все большую и большую благосклонность султана, не говорил Сади более ни слова о Реции с тех пор, как заметил, что между ним и принцессой завязалась любовь, которая с каждым днем принимала все более и более серьезный характер. Об открытой помолвке не было и речи, султан еще не дал на это своего согласия, но что в скором времени она должна была состояться, в этом Гассан не сомневался, а потому и молчал о Реции. «Если бы Сади еще думал о ней, – рассуждал Гассан, – он мог бы спросить о ней сам». Но Сади не спрашивал. Это нисколько не удивляло Гассана, в сердечных делах он был нечувствителен, почти суров. Ему не казалось странным, что Сади отрекся от своей первой любви теперь, когда ему, смелому, домогающемуся величия и славы паше, выпала на долю любовь принцессы. Он находил естественным, что Сади был настолько умен, чтобы всем остальным пожертвовать ради этого блестящего будущего, тем более что Рошана была прекрасна, заманчива и величественна. Высота ее сана и богатство еще усиливали это обаяние и увеличивали число домогавшихся ее руки.

Сообщая своему другу, что принцесса Рошана стала их союзницей, Сади ни слова не сказал ни о своей помолвке, ни о своей любви к Рошане. Гассан и не спрашивал его об этом; он был рад, что они нашли новую союзницу в борьбе с шейх-уль-исламом, и вместе с Сади надеялся, что ей удастся открыть местопребывание пророчицы.

Однажды вечером Сади был у Гассана в Беглербеге. Вдруг на взмыленной лошади прискакал туда слуга и передал ему собственноручную надушенную записку принцессы. Эту записку принес один из ее невольников на квартиру к Сади и как можно скорее велел передать ее паше. Сади взял записку и отпустил слугу. Тут он развернул ее.

– Читай скорее, я горю нетерпением узнать, что это такое, – сказал Гассан.

Сади стал читать вслух:

– «Союзница твоя извещает тебя, что время между твоим посещением и получением этих строк она провела не в бездействии. Во-первых, я прогнала своего неверного слугу Лаццаро. Во-вторых, я рассорилась с Мансуром. В-третьих, благодаря счастливому случаю, от одного старого укротителя змей я узнала, где пророчица…»

– Принцесса знает это! – горячо перебил его Гассан.

– «Если ты поторопишься, – продолжал Сади, – ты сегодня же можешь иметь ее в своих руках, и тогда тебе и твоему товарищу Гассан-бею удастся освободить Зора-бея, чего я от души желаю, так как это и твое желание. Пророчица – у палача-черкеса Будимира».

– У черкеса-палача. Дальше. Читай дальше!

– Я кончил, – отвечал Сади. – Последние слова – доказательства благосклонности ко мне.

– Письмо это важно для нас, Сади. Поспешим же немедленно к палачу!