Мы все мгновенно умолкаем и напряженно вслушиваемся в то, что очень отчетливо произносит Ринглер, держа перед губами микрофон. У него за спиной нечто, напоминающее место взрыва. Мне требуется не меньше минуты, прежде чем я понимаю, о чем идет речь в репортаже, и проникнуться ужасом того, что происходит на экране.

Волосы Ринглера развеваются на сильном ветру.

Он направляется к зданию, которое почти полностью разрушено.

– Здесь был госпиталь, – говорит он. – Одно из отделений Красного Креста. Здесь было приблизительно 287 пациентов. Ливанцы, израильтяне. В том числе два американца. – Он приподнимает микрофонный кабель и подходит к развалинам. – Около тонны динамита, несколько сот килограммов взрывчатки находилось в грузовике, управляемом камикадзе. – Где-то начинает завывать сирена. Ринглер ждет, пока покажется машина «скорой помощи», которая подъезжает к тому, что раньше было госпиталем. – Взрыв произошел около большого восьмиэтажного здания, расположенного непосредственно у «зеленой» линии в Восточном Бейруте. Здание было весьма значительно укреплено, поскольку здесь располагалось иранское посольство. Ирония судьбы, не правда ли?

Около Ринглера начинают собираться журналисты.

Куинси бледнеет.

– Я не понимаю. Почему? Что случилось? Эллиот яростно хлопает несколько газет на стол.

– Что тут понимать? Эти подонки совсем озверели. Они снова выступили.

Грэйсон в напряжении сидел на самом краю стула. Его глаза были прикованы к монитору.

– Тихо!

– У меня есть первые сведения о количестве жертв, – говорит Ринглер и заглядывает в бумажку. – Смерть собрала изрядный урожай. Господи Боже, триста шесть человек. Я должен выйти с этим в прямом эфире, ребята, вы понимаете? – Он прикладывает ладонь к уху и слегка наклоняет голову набок. – Более точные сведения я буду иметь к моменту выхода в эфир… Отбой!

Куинси сжимает мою руку.

– Я думала, что войну решили прекратить…

– Только забыли предупредить об этом Хисбаллах, – ворчит Эллиот.

– Слушай, Эл, – обращается к нему Грэйсон. – А она собирается отправляться в Израиль.

– Вас это не касается, – прерывает его Куинси. – И к делу не относится.

– Когда мы пошлем ее туда, все уже закончится, – устало отвечает Грэйсон. – До следующего раза, – добавляет он, поднимаясь. – Мэгги может сделать специальный выпуск о последствиях происшедшего… – Он поворачивается к Эллиоту. – Запускай этот материал.

В моей голове проносятся все причины происшедшего, но все равно в это трудно поверить. То, что случилось в Ливане, – просто безумие. Несмотря на расстояние, событие представляется не таким уж абстрактным и бесконечно далеким.

Чья-то голова показывается в дверях отдела новостей.

– Есть новая информация от Ринглера! – сообщает сотрудник и спешит через холл в другой кабинет.

Джек настраивает монитор, и на экране появляется Ринглер. На этот раз он стоит около медицинской сестры. Женщина с трудом сдерживает слезы и рассказывает о том, что было за несколько мгновений перед взрывом.

– Я видела, как зеленый грузовик объезжает автомобильную стоянку прямо перед воротами госпиталя… – Ее голос прерывается.

Ринглер выжидательно смотрит на нее.

– А где вы находились в тот момент?

– Я как раз шла по тротуару. Я шла на работу. Вдруг грузовик стал набирать скорость, двигаясь прямо на пропускной пункт. Как только я увидела это, я сразу поняла, что он хочет протаранить ворота.

– Вы обратили внимание на водителя?

Женщина кивает.

– Хисбаллах! Он был из Хисбаллаха!

– Как вы догадались? – Крис повышает голос, стараясь быть услышанным сквозь визг колес и вой сирен.

Она печально улыбается.

– По повязке, которая была у него на лбу, и по его взгляду. Я поняла, что он хочет взорвать себя вместе со всеми. Это было… – Она останавливается, чтобы подобрать слова. – Это было, как салют на четвертое июля… Все небо вспыхнуло, как во время салюта…

– Вы американка? – уточняет Крис.

– Я из Нью-Джерси… – начинает она, но не успевает докончить.

Кто-то подбегает к Ринглеру и протягивает ему листок бумаги.

– Вот еще новости!

Ринглер прочитывает сообщение, потом испускает глубокий вздох, и листок вываливается у него из рук. Затем Ринглер начинает говорить. Он смотрит прямо в камеру.

– Через десять минут после того, как был взорван госпиталь и все бросились сюда, другой камикадзе устроил взрыв на дороге к французскому посольству. Еще один автомобиль, груженный взрывчаткой, и еще один сумасшедший. На этот раз целое здание сложилось, словно карточный домик. Шестьдесят пять мирных граждан числятся погибшими… – Он сделал паузу. – До встречи!..

Когда гаснет экран, я стискиваю кулаки, я вся дрожу. Где чужие, а где свои, – какая разница, если теперь все кончено. Я это чувствую, и если кто-то попробует убедить меня в обратном, это уже не будет иметь никакого значения. Война перешла в новую фазу. Ави был прав. Джек Рошанский снова начинает возиться с монитором, на экране появляется картинка. Это студия отделения Ай-би-эн в Иерусалиме. Дик Свенсон сидит за моим рабочим столом и готов начать заключительный обзор всего этого кошмара.

– Это подтвердилось, – говорит Эллиот, отнимая от уха телефонную трубку. – Это были сумасшедшие из иранского Хисбаллаха.

Но я не обращаю внимания на его слова. Мои глаза прикованы к монитору, к тому, что говорит Дик.

– Через несколько минут после второго взрыва неизвестный позвонил в ливанское агентство новостей и сообщил сведения, которые я цитирую непосредственно с пленки, зафиксировавшей этот звонок. «Мы не иранцы, не палестинцы и не ливанцы. Мы все – солдаты революции, которые посланы на эту землю, чтобы нести людям слово Корана. Аллах акбар! Мы готовы умереть за нашу родину и во имя Аллаха!»

– Всякий раз, когда эта сволочь начинает что-нибудь делать во имя Аллаха, обязательно гибнут невинные люди, – говорит Грэйсон, качая головой.

– Это секретная информация, Дик? – спрашивает Эллиот, снова прижимая трубку к уху. – Да, спасибо…

Опустив трубку, он обводит нас быстрым взглядом.

Куинси вскакивает. Она кричит, и это похоже на истерику.

– Мэгги никуда не поедет! – кричит она. – Не поедет, пока все не успокоится!

Но я не вижу и не слышу их. Мой взгляд устремлен в пространство, словно я пытаюсь рассмотреть какого-то воображаемого врага. В комнате повисает напряженная тишина. У меня перед глазами возникает лицо Джоя Валери. Покоящийся в мире, он бесконечно далеко от этой земли, мир на которой так иллюзорен. В этот момент я осознаю всю глубинную связь между тем, что случилось с Джоем, и нынешним хаосом. Пожалуй, одна эта память о Джое способна перевернуть все мои планы. Однако теперь надо мной властвует что-то другое – слишком значительное, чтобы этому не подчиниться. Призрачное воспоминание о Джое гаснет, и в комнате остаются только живые.

– Я отправил группу освещать переговоры, которые будут проходить в Вашингтоне, – кричит Грэйсон в телефонную трубку. – А из Ливана у меня минимум информации!

– Пошлите кого-нибудь в иранское посольство в Париже. Мы должны знать, что они скажут, – говорит Эллиот, зажав трубку между ухом и плечом.

Куинси выглядит растерянной.

– Но они же сказали, что они не иранцы…

– Они сказали! – нетерпеливо бросает Эллиот. – И ты поверила этой липе? Иранцы – единственные психи, которые готовы взрывать самих себя. Хисбаллах – это их выдумка!

– Ну и кого мы можем послать? – восклицает Грэйсон.

– Саммерс возвращается, – отвечает Эллиот. – Я прав, Саммерс?

Эллиот настоящий профессионал. Он мгновенно забывает все эмоции, которые бушевали здесь несколько минут назад. Дело для него превыше всего.

– Сколько тебе нужно на сборы? – не унимается он.

Рука Куинси опускается на мою руку. Куинси предостерегает меня от поспешного ответа и пытается внушить мне, что я вообще не должна отвечать.

Но это бесполезно, и мы обе это понимаем.

– Я могу отправиться в любое время: завтра, сегодня, сейчас, – говорю я почти автоматически, мгновенно забыв обо всех своих планах.

– Снимите для нее номер в том же отеле в Тель-Авиве, – распоряжается Эллиот. – Она прибудет послезавтра. Это значит, что вылет завтра – рейсом «Е1 А1» из аэропорта Кеннеди.

Взглянув на меня, он кивает и делает знак большим пальцем: все в порядке. Мне кажется, что абсолютно ничего не изменилось с тех пор, как я вернулась из Тель-Авива. Не изменилось, за исключением того, что умерла родительница, я беременна (и это уже не секрет) и у меня есть любовник, который как раз собирается возвращаться туда, где безумцы из Хисбаллаха хотят взорвать весь мир… Как бы там ни было, есть вещи, которые не изменились: мой адреналин вскипает как всегда, когда на повестке дня сенсационное событие.

– Ты не можешь так поступать, – кричит Куинси. – Тебе сейчас нужно думать о других вещах!

– Ты об Ави? – спокойно говорю я. – Что мне думать? Другой жизни у меня нет, и верна я лишь ему.

Снова звонит телефон. Грэйсон берет трубку, а потом передает ее мне, удивленно подняв брови.

– Ты откуда? – спрашиваю я, не давая ему раскрыть рта.

– В машине, в Вашингтоне, на пути в аэропорт. Я лечу назад в Израиль. Наши объекты находятся под угрозой. Здесь все провалилось.

– Я знаю, – отвечаю я и начинаю плакать.

– Когда ты сможешь приехать, Мэгги?

– Я буду послезавтра и привезу твои вещи. В Тель-Авиве у нас будет та же квартира…

Но это уже детали. Ничто теперь не в силах заглушить боль.

– Я тебя люблю, – кричит он сквозь треск телефонного пространства. – Я приеду тебя встречать в аэропорт.

– Я тебя тоже люблю, – кричу я в ответ. – Обещай, что будешь осторожен!

– Я тебя не слышу! – кричит он. Наш разговор обрывается.

Телефон молчит. И никаких обещаний…

10

Когда мощный аэробус компании «Е1 А1» находился где-то над Грецией, в головной части самолета внезапно поднялась невероятная суета. Работник службы безопасности, одетый в самый обычный костюм, с рельефно прорисовывающейся у него под мышкой пистолетной кобурой, пружинисто проследовал по проходу мимо сидений. Он с таким же успехом мог бы надеть сомбреро или какой-нибудь френч. Результат конспирации был бы тот же. Стюард Шломо, его лицо нам знакомо после бесчисленных перелетов из Нью-Йорка в Тель-Авив и обратно, напряженно слушает, что говорит ему второй пилот. На лицах стюардесс, которые стоят тут же, отражается беспокойство.

Ави не звонил мне после своего внезапного отъезда позавчера. Впрочем, я и не надеялась на это. Он, без сомнения, находится где-то в Ливане, а там пробиться на прямую международную линию довольно трудно. Вечерние новости были весьма тревожными. Без конца демонстрировали ужасы – последствия тех двух взрывов. Американские, французские и израильские солдаты из сил безопасности ООН откапывали из-под развалин все новые и новые тела погибших. Но теперь инстинкт подсказывает мне, что произошло еще что-то, и сводка новостей должна прийти по спецсвязи.

Шломо, с глубокой ямочкой на подбородке и выразительными черными глазами, умолкает при моем приближении. Он улыбается и качает головой.

– Вы, конечно, тут как тут…

– Что случилось? – спрашиваю я, переводя взгляд с одного на другого.

– Хотите чашечку кофе? – предлагает Шломо и отворачивается.

Однако я не собираюсь уходить.

– Благодарю вас, – говорю я, внимательно глядя на второго пилота.

– С чего вы взяли, что что-то случилось? – спрашивает тот, мельком взглянув на Шломо.

– Это Мэгги Саммерс – ближневосточный корреспондент американского телевидения, – объясняет ему Шломо, подавая мне кофе. – Ей кажется, что у нее нюх на всякие истории, верно? – Он смотрит на меня.

Мимо меня протискивается пассажир, направляющийся в туалетную комнату.

– У вас на лице написано, что вы получили какое-то сообщение по радио, – говорю я.

Второй пилот пожимает плечами. Он взглядом показывает Шломо, что надо делать, а сам отправляется в радиорубку.

– Мэгги, вернитесь на свое место, – твердо говорит Шломо. – Вам здесь находиться не полагается.

– Послушайте, – возражаю я, – не будет большой беды, если я узнаю об этом. У меня ведь к этому не частный интерес, не простое любопытство.

– Я ничего не могу вам сказать.

Однако выражение его лица внушает мне большое беспокойство.

– Ну пожалуйста, Шломо!

Он вдруг уступает. Может быть, потому что мой вид внушает ему еще большее беспокойство.

– Нас сопровождают до Бен-Гуриона, – шепчет он и осторожно оглядывается.

У меня начинают трястись руки.

– Почему?

– Больше я действительно ничего не могу вам сказать. Пожалуйста, не спрашивайте.